2014 год.
Вечер октября. Похолодало. солнце скрылось за тяжелыми тучами. Морось, перерастающая в дождь, и ветер.
Температура воздуха: + 10, неумолимо падает.
<- Die Schatten
Мирная сельская дорога. Сосны под мелким скверным дождем - сплошной стеной. Охра, ржавчина, густая, душная сырость. Мелкий шелестящий гравий скоро сбивается под более крупными камнями, по которым перекатываются огромные колеса проходимого автомобиля, высоко задирающего на подъеме куцую морду бампера, словно в поисках следа по ветру полосуя дальним светом темные мочалистые вершины неподвижных деревьев. Тяжелая машина, подминая под себя кладбищенский перезвон ссыпающихся камней, медленно едет вблизь горного подъема, едва не притираясь блестящим от дождевой влаги боком к ощерившимся желтым камням, неровными ящериными спинами выступающим из грифельных сумерек. Проточная прель никому в салоне не доставляет неудобства, пока колеса неумолимо месят глинозем осенней гнуси, прокладывая себе новый путь по знакомой дороге.
- Сколько они унесли?
В полумраке салона ярко полыхнули диоды с откинутой крышки ноутбука: перегнувшись с заднего сидения, черноглазый молодой мужчина в военной форме без отличительных знаков подобострастно протянул пассажиру спереди нехитрую технику. Показавшись в белом свете, словно вылепленная из прогорелого воска рука с тяжелым перстнем приняла подношение, умостив его на широкой ладони. Вскоре ноутбук примостился на коленях невидимого охраннику человека, всполохом озарив гротескное, рельефное лицо с единственно живыми блестящими глазами, перебегающими взгляда с одной вбитой в таблицу позиции на другую. Вскоре он усмехнулся с сухим раздражением, мягко опустив крышку ноутбука к телу. Суммы складывались в гулкой голове матричной скоростью, чехардили меж собой, отбивая чечетку потерянных цифр, двухзначных, трехзначных, составных и острой костью способных встать в горло его трепетно выкармливаемому детищу, если бы не дальновидность, всегда умеющая выступить в нужный момент. Они украли не так много, чтобы сорвать на себя настоящий гнев, однако вознамерились противиться воле хозяина, прихватив гнилыми зубами кормящую несколько лет кряду руку. Рана, оставленная шавкой, должна быть зализана ею же по точному приказу и наводящему жесту. Устремлений и душевных позывов у этой твари быть не может и то, что три ублюдка встрепенулись, по ночи засеменив из псарни на вольный выпас, пока он отсутствовал, была лишь досадная оплошность дрессировщиков. Окаменевшее было лицо обрело подобие выражения.
Спитый, как стылый чай, свет от фар на протоптанном кем-то подъеме вверх. Подъехавший автомобиль - под лунным фонарем, темный внедорожник с угадывающимися издали силуэтами «Saturna». Фары мигнули - в полосах света зачастил косой дождь, просеял и вновь стек в темноту. Вышли четверо. Молча прошли по тропке вверх, перешагивая через крупные валуны: две высокие мужские фигуры и одна, покоренастей, чуть в отставании. Из света в тень. Из тени в свет. Меж ног юркнула, зачерпывая лапами грязь и воду, рябая псина: высоко вскидывая непропорциональные ноги, крупная гиена в следующий миг уже огласила окрестности визгливым азартным смехом.
Им нужно было бежать. Бежать как можно быстрее, убираться как можно дальше, а не останавливаться так близко от города. В этом мире даже то, что хозяин мертв, не означает спущенного поводка, и теперь у него уже вновь слишком длинные руки, чтобы им, тварям бесправным, удалось бы глотнуть свободы, не боясь захлебнуться собственной блевотиной. Им нельзя было останавливаться, как нельзя было отвлекаться. Жажда, усталость, голод. Всякая секунда промедления станет фатальной для тех, кто за жизнь свою не научился заметать хвостом следы. Сейчас, прислоняясь спиной к нагретому капоту внедорожника, Габриэль не испытывал какой-то ирреальной злости к беглецам, посмевшим позариться на чужую кормушку, но в любой миг его колеблющееся, дрожащее в нутре спокойствие могло рухнуть в психопатическую слепую ярость. Ничто и никто не имеет права переходить установленные границы. Каким бы предельно четким и недвусмысленным ни был приказ, зачастую его оказывалось довольно непросто выполнить без лишних, лишенных необходимости телодвижений, и псы, выдравшие себе с кровью эту скачку, шагнули не в ту сторону.
Первая оплошность во вспыхнувшем серном ковре.
Заминка. Зацепка.
Прозрачная девчонка-оборотень, внезапно давшая отпор.
Лапы приминают разбухшую от дождя, проступившую между камнями землю, мягко вязнут, с великой осторожностью ступая, чтобы не повредить возможные следы. Вытянутая голова опущена низко, нос тяжело тянет воздух у самой стыдливой белесой поземки. Возбуждение, греющее кровь при ловле дичи, подталкивает гиену торопливо прорываться вверх, пока черные глаза, наконец, не выхватывают из сырой пелены три окутанных смрадными запахами силуэта.
Тихий смех гиены заставил напрячься, остановиться в разных изломанных позах, всех троих: незначительный отзвук, коснувшийся вдруг чуткого слуха дампира, словно цепной молнией стремительно ударил по нервам каждого, скрутив в сердечной мышце болезненными спазмами. Он раздавался кругом, разрывая ядовитыми клыками полумрак вечернего шелеста. Напоенный злым, бешеным азартом лай шального южного гостя в холодном лесу, он подхватывался свистящим ветром, ударяясь об камни и сточенные диким зверьем стволы шатких деревьев. Его вскормила брызнувшая по камням человеческая кровь, с водой смешанная на лезвии ледоруба, поднял от земли паленый на свету страх беглецов, посмевших остановить свою скачку, подманило на пиршество гремящее столкновение, подравшее огнем всякое отведенное им на фору время. Как вой адских псов, смех невидимой глазу гиены не затихал, становясь все громче с каждым мгновением, заставляя цепенеть позабывших о свежих травмах людей, ставших пленниками собственной безоглядной трусости. Бежать больше некуда. Спасения нет.
По гравию прокатился липкий свет от второго автомобиля, рыскающего место, где сможет приткнуться без риска скатиться вниз.
Крупная партия наркотиков вместе с немалой суммой денег была захоронена ими в запас всего несколько назад в этих горах в оговоренном месте, в оговоренное время, с проверенными годами сообщниками и без единой лишней фразы. но теперь, без слов бросив друг другу затравленные взгляды, все трое поняли: верные псы, кичащиеся своими пудовыми ошейниками, донесли хозяину псарни об их незадавшемся бунте, о плешивых овцах в вышколенном бритом стаде – и теперь, не желая слушать отговорок и лести, тот вожделел лишь с мясом выдрать последний клок из их вшивой шкуры.
Морось занялась дождем.
Северянин выпрямился, лишенный интереса к все еще ощеренной против них девушке, отступил дальше, озираясь по сторонам, всматриваясь в полумрак, откуда, издевкой скача с места на место, раздавались чвокающие по мелким камням и грязи удары собачьих лап. Лоб его покрылся мелкой испариной, заблестев в безжалостно ярком лунном оке, губы сложились в тонкую нить. Зря они все это затеяли. Очень зря. Ему показалось, что кто-то за спиной обронил короткий смешок. Монета упала об дно стакана страждущего нищего, подскочила щербатым краем раз, другой, да врезалась в горло: на каменном пятаке пространстве между четырьмя фигурами не провисло ни слова, но каждый понял заведомо простую истину: именно это место станет могилой для каждого, кто перестал чуять свое место. Так или иначе. Этот смех был последним погребальным колоколом, которого удостоятся они к концу своей дрянной жизни.
Дампир Чжинг Шэ очнулся первым. Узкие его глаза сверкнули в полумраке всего на миг, выискивая глубокую прогалину теневого входа, и спустя несколько неуловимых глазу движений фигура его исчезла, надежно укрытая непроглядным пологом: жажда жизни тянула из него ресурсы кровавой рваной нитью, вспоротой гонящими его прочь смешками. Острые их отзвуки достигали дампира даже тем, в спасительном сумраке по ту сторону мира, и тень вибрировала, стонала, не желая принимать слабеющего мага.
Вслед за ним, будто очнувшись от морока поутру, заметался, забился по невидимым сетям, крупный его напарник: бычья порода с проткнутым копьем сухожилием, он завертелся кругом, позабыв о несостоявшейся жертве и цепляющийся только за мнимую сохранность собственной шкуры. В его руках заискрился от влаги старый охотничий нож, не успевший собрать свою теплую жатву, и описал пресловутый круг свистящей стали – так ли много надо, чтобы отвести от себя охотника? Лишь достаточно веры и плотно заткнутые уши тому, кто бежит, не разбирая дороги и собственного сердца. Он не успел уйти далеко, хоть и сорвался с места в бег при саднящей ноге – мазнувшая из сырого полумрака рука на миг показалась звериной лапой, отягченной бурой шерстью, и тяжелый удар ее пришелся в голову не успевшего загородиться беглеца. Сбитый с ног, он с грохотом осыпался под ноги вышедшего из-за каменистого хребта человека, медленно, без всякой злобы или раздражения, разминающего только что напряженную кисть. Шаг, прокрут массивного запястья и крепкие пальцы смыкаются на обросших волосах поверженного, одним мощным рывком заставляя того подняться на подкашивающиеся ноги. Изо рта, опухшего и потемневшего, сочится вязкая, смешенная со слюной кровь, надуваясь неровными мутными пузырями от натуги. Со стороны кажется, что ловец не испытывает даже малой толики отвращения перед хрипящим в его руках существом, и лицо его, по-медвежьи спокойное, выражает только легкую тень напускной усталости - или скуки? Могучая рука потянула вверх, поднимая вымаранную в грязи и крови голову лицом к дрожащему свету.
Полные губы Мигеля, палача для каждой зарвавшейся шавки, разомкнулись, протянув к углу собравшуюся дождевую каплю, но, потревоженный движением со стороны, мужчина не произнес ни звука.
Он развернулся в привлекшую его сторону всем телом, протащив за собой пойманного индиго по земле и камням, и взгляд его неодобрением остановился на Белой. Чуть поодаль снова раздался смех гиены, привлекающий на загнанную в силок дичь нового охотника. На несколько секунд палач задумался. Его зримо не волновали пальцы индиго, сомкнувшиеся на держащей в подвешенном состоянии руке, не двигали с места потуги пойманного трепыхаться, всем телом бросаясь по мути из стороны в сторону: он смотрел, не сводя спокойного взгляда, в сторону девушки, в полумраке очерченной ярким пятном. Среди сорвавшихся с цепи гнид не было ни одной суки. Потянувшаяся было к поясу свободная рука мужчины вдруг изменила свое направление и сорванный из-под плеча тайзер выпустил нелетальный электрошоковый заряд в сторону девушки: со стрекотом по мелким каплям заиграла длинная искра, стремительно направленная в ее тело.
Каждый его вдох срывался в раздирающий горло хрип, но ни оборачиваться, ни прерывать бега нельзя, они потеряли слишком много времени и нужно цепляться за этот призрачный, единственный шанс: пока палач отвлекся на бывшего, раненого уже, а от того никчемного подельника, у него была еще возможность подняться по острым скатам выше, забиться в сель, куда не сможет проникнуть более никто. Его не поймают, его не смогут найти. Он слишком умело путает следы. Каждый шаг в новое место, резина ботинок скрипит по гладким влажным бокам, оставляя черные масляные полосы. В руке спасительным амулетом зажат полицейский табельный пистолет со взведенным курком и спиленным предохранительным флажком: беглец прижимает его к груди, чтобы не обронить, и на каждом высоком подъеме орудует только одной свободной рукой, уже содранной в полумраке в кровь: по крови этой змеится, вгрызаясь в барабанные перепонки, проклятый визгливый смех. Наконец.
Вард остановился, глянув вниз на весь преодоленный путь, и, крепче стиснув пистолет в одной руке, ногами уперся в шаткие камни. Толчок. Свистнула, помогая индиго, выпущенная из руки острая молния, в щепу разбила несколько каменных подпоров и, поднатужившись, тот смог столкнуть на узкий проход три больших валуна.
Спасен.
Смех раздался над его головой.
На освещенную фарами, каменистую, однако уже порядком утоптанную площадку вышел, меряя неспешный косолапый шаг, Мигель – еще издали его голову, покрытую красным хлопковым платком, выхватил из сумрака свет фонаря в руке одного из охранников, а потому никто не насторожился, увидев в его руках поболе одной ноши. Во второй машине, остановившейся в некотором отдалении, еще горел свет, но оба ее пассажира уже вышли под блеклый покров нависающей сверху скальной породы. Каждый из них коротко поглядывал на Мертвеца, ловящего губами студеный свежий воздух: запах тлеющих листьев под неумолимой пятой оборотня, мокрой сточенной коры от горных паданцев, пьяной коньячной вишни в руках, далеких ржавых болот с черепным костяком по дну. Сместив взгляд в сторону, когда всего уже палача осветили выставленные на максимальный режим фары, он медленно, задерживая дыхание, выпустил дым из рваного угла рта. В черном глазе звериной опалой качнулся поплавок зрачка.
Дымные рваные облака косо и быстро неслись по небу – выступала из темноты изрытая язвенными кратерами луна в багровом окоеме гало. Наверху так чисто, что она кажется готовой разродиться мертвенным светом.
Не прибавляя к шагу, оборотень прошел на условную середку выровненного пятака земли: одна его рука уходила в темноту, где крепкие пальце держали за оставшиеся еще на голове волосы все неустанно сопротивляющегося, извивающегося человека, старающегося оттолкнуть пленителя. Он беспорядочно наносил удары по воздуху и телу палача, не снискав в свою сторону даже озлобленности. Через другое плечо Мигеля было перекинуто головой вперед женское тело, не показывающее на вид каких-то признаков жизни и, уж тем более, не способное к и в половину такому яростному сопротивлению. Когда мужчина, ударом ноги отбросив от себя пойманного индиго, опускал девушку здесь же, на каменистую землю, на ее руках несколькими крупными узлами влажно блеснул мокрый насквозь тканевый жгут. Светлые волосы беспорядочно рассыпались в неспокойные водяные проймы между наиболее высокими каменистыми насыпями. Крепкая. Оклемается от тока уже через пару минут.
Успевшего отползли в сторону, не способного на применение своих магических сил, ошарашенного и смятенного, индиго уже поймали два охранника, озлобленно ткнувшие в его сторону дулами взведенных в боевую готовность автоматами – он не успел выбраться и за внутренний круг желтого рябого света фар. Рана на его ноге кровит, не давая возможности перемещаться с былой прытью, которую он когда-то бахвалисто демонстрировал на ринге.
В голове тонкий навязчивый зуд, так ноет в лампе вольфрамовый волосок - вот-вот перегорит. Бесцветные волосы намокли комом, сбившись на плечо разделившимися на пряди крысиным хвостами, остался только один висок открытым с грающим пульсацией шрамом. Толкает по такту изнутри сердечная мышца. Несмотря на то, в неровных, темных от внутренней проказы пальцах попыхивает, чадя синим дымом, душная вишневая сигарета с золотым кольцом над фильтром; пепел сыплется на капот: здесь никому не страшно, если что-то закоротит и разорвется на осколками разлетающееся кругом железо и стекло. Прикрыв мерцающий в сумраке глаз, Габриэль проследил за переходом палача, не высказав явного недовольства лишней, опрометчивой дичью. Его волновало иное.
Четыре руки охранников, удерживающие индиго на ногах, растянули распятием его руки в стороны. Медведь вновь сжал руку в кулак и первый удар пришелся больше по касательной вниз, смазываясь о скулу северянина, не причиняя излишне сильной боли. Так, чтобы пришел в чувство. Продрал глаза. Раскрыл пасть Второй удар резким силовым апперкотом под ребра, выбивая из легких воздух, заставляя согнуться в неумолимых тисках. Ответа не будет. Бить не способного защититься - излишне скучно. Однако и следующий удар не заставляет себя ждать, отшвыривая голову бывшего пса Торо к плечу.
- У тебя минута.
Желваки вздулись на щеках избиваемого, во взгляде блеснуло ледяным снизу вверх, с затаенной опасностью готовой броситься в последнюю атаку жертвы, но очередной удар быстро снял с его лица подобное выражение, в мир превратив светлую кожу во вместилище кровавого месива.
- Вы заигрались.
В прошлом удачный гладиатор, знающий вкус поражения и триумф победы, корчился, смещаясь рывками от одного конвоира к другому, и постыдно вскрикивая под отточенными нападками равнодушного к сему действу палача, всегда чувствующего не дающую впасть в забытье грань. Когда-то Габриэлю было приятно видеть, как эта вышколенная, взрощенная из дворняги ставка ставит на колени своих противников. Прошло совсем мало времени, но этого хватило. Воля, замаячившая на расстоянии вытянутой руки - возьми да ухвати за хвост - способна изменить любого.
Когда палач взялся за нож, из горла индиго вырвался нечеловеческий крик.
