- А сколько лет тебе вообще, Стрелок?
Острый кулак молодого офицера ткнулся в плечо, угодив меж окостеневших мышц выведенной несколькими часами прежде из строя руки, но не вызвал на себя никакого отзыва, кроме лениво повернутого. Расцвеченное свежими ссадинами и боевой, смазанной от пота, раскраской, едва ли гармонирующей с мокрой насквозь и от того потемневшей до черноты пехотной формы, не выражало ничего, кроме отчужденных низменных желаний и губы, слегка шевелящиеся на нем, почти чувствовали горький фильтр сигареты, которую этот человек не успел закурить. Ему излишне часто задавали этот вопрос и он давно привык не отвечать на него ничем, кроме скупой щепотки нескольких скупых эмоций. И все же, несмотря даже на то, что выглядел этот лейтенант моложе всех не только в своем отряде, но и, казалось, во всей огромной, безгранично разросшейся организации в целом, в решительности и отточенности своих действий он давал фору всякому. Словно был уже на войне, да пострашнее нынешних кратких противостояний. Умел чистить оружие, водить автомобили, груженые снарядами, заряжать дальнобойные с удара каблуком и орудовать ножом с легкостью игры в карты. Словно жил уже этой жизнью, не видя для себя иного пути, кроме как рвать и драть все, что попадется, по желания и велению только своему и никоему свыше, от воли своей и рока своего, молохом катящегося вперед, сминающего кости непокорных силе его. Как пробуждая старые умения, развивалось его новое тело, подготовленный кем-то сосуд, в котором чья-то невидимая темная длань любовно вскармливала запойное безумие прожитых столетий, с каждым новым белым сном подбрасывая меченую карту исторической рваной вырезки, и по утру заставляя метаться от беспокойной ледяной влаги. Все чаще всякий раз, услышав обращенный к себе, бесхитростный в своей обыденности вопрос, он отмалчивался, неуверенно заводя руку за голову, туда, где стертые кончики изломанных пальцев холодила стальная пластинка, намертво вживленная в шею. И все сильнее искал причины разорванной в клочья памяти в ней.

Какими бы ни были тихими осторожные, крадущиеся шаги шальной девки, от безысходности своего овечьего бесправного положения надумавшей отчаянный побег в прожорливый зев каменистой пустыни, каждому сулящий вызов мучительной и долгой смерти, он слышал их настолько отчетливо, что под закрытыми веками, в сознании своем, не способным в эту ночь даже на поверхностную дрему, мог нарисовать ажурную цепочку узких следов. Оставляя отпечатки ботинок в песке, увязая зачастую практически по щиколотку, она кралась так, как делала бы на учениях, как старалась бы подступиться к натренированному врагу, на деле бывшему не больше, чем обученным союзником, заранее знающим, что должно произойти, и наученный, как обязан среагировать. Как прежде она сдерживала дыхание, легкими вдохами пропуская краткие порции воздуха через сжавшиеся легкие. Любой из шельм, сбившихся в ком неподалеку, спинами прижавшихся друг к другу, поступил бы также. Каждый их них верил в серьезность происходящего. Каждый из них думал, что убивает на самом деле. В иссиня черном мраке змеящаяся улыбка, тронувшая пересеченные свежим шрамом губы Стрелка, осталась незамеченной.

- Рядовой Кэйнер!
Воздух явственно колыхнулся, обдав неприятным горячим дыханием.
- Находясь на полигоне вы уничтожили все цели, включая мирные и не подлежащие воздействию. Поясните свои действия немедленно.
Усиленный многократным эхом голос командующего проходными испытаниями прокатывался по полутемному помещению, неприятным дребезжанием поднимаясь на несколько тонов выше, когда рослая крепкая фигура его проходила сквозь луч направленного света, на несколько мгновений погружая в темноту освещаемого человека. Словно указующим перстом тот белый свет рассекал всю небольшую залу и упирался в узкую грудь сцепившего руки за спиной солдата. Из-под опушки темно-рыжих ресниц смотрели на командира смотрели холодные, уверенные зеленые глаза человека, ни на мгновение не сомневавшегося в своих действиях и не видящего за собой никакой вины. Провисшее молчание отразилось злобливым стрекотом перегорающей лампы. Наконец, тонкие губы допрашиваемого юноши неохотно разомкнулись, а спокойный голос заставил вздрогнуть даже закаленных ветеранов двух войн, собравшихся вокруг и почти неразличимых в полумраке:
- Был отдан приказ. Я действовал согласно должностной инструкции.
- Вас не смущает то, что вы уничтожили неподлежащие уничтожению цели?
- Был отдан приказ поразить все цели. Он выполнен.

Но разве могли они знать, что убийство выглядит не багряным фонтанцем, вырывающимся из груди прячущего лицо под маской противника, а много гаже, много душнее, много страшнее?
Нет. И куда ты тогда лезешь? Тебе ведь тоже был отдан приказ.
Оскал. Хищный оскал, парализующий волю и надрывающий нервы. Кривые крепкие зубы, на остриях которых торопливо зашептала ритуальную скороговорку алчная смерть. Мутная слюна, тягучей каплей скользящая по уголкам оскаленной пасти и падающая на землю. Дрожание воздуха, вскипевшего около оборотня клокочущей массой ярости и злобы.
Острые брызги остывающего песка ударили в по-лунному светящееся лицо юной мутантки, запорошив чувствительный глаза, впишись кристальными острыми гранями, как цепкими крючьями, в мгновенно распухшую и заслезившуюся слизистую. Теплый мелкий песок, прогретый от живого тела, долго лежал в ладони командира наспех сбитого, неказистого отряда, каждый из которого мечтал лишь о спасении, вспоминая молитвы никогда не существовавшим богам. И которое останется для большинства только мечтой, до которой не дотянуться так просто, как до луны в маслянистой луже.
Ее мечта оборвется сейчас.
Стальные пальцы взметнувшегося вверх Стрелка стиснулись на узком, практически детском запястье подкравшейся и попытавшейся ударить его девки, сжала накрепко, практически единым движением ломая птичьи кости и заставляя скрежетать, перетираясь друг о друга шершавыми краями, суставы. Не открывая глаз, он, обратившийся из сонной жертвы в решительного убийцу, азартно раздул тонкие, порченные наркотиками ноздри, словно хищник, почуявший скорую расправу над своей добычей, словно ведомое инстинктами животное, способное лишь…Рвать. Драть. Убивать. И неважно уже, сколько было войн. Не важно, сколько было свершений, его ли, чужие ли руки загоняли тяжелый снаряд с противовоздушную установку, под его ли или чужими ли ногами ломались черепа и лопались спелыми фруктами головы, все стороннее, все далекое, как околоплодные воды, соленое, кровянистое, сжиженное.
Коротким движением подбив тонкие ноги, молодой мужчина уронил нападавшую на песок, с силой вдавив легкое детское тело в шелуху расходящихся волнами насыпей, вбил выше головы, как колом, пойманное и вывернутое до ослепительного белого каления запястье. Прижал коленом грудную клетку, выбив весь воздух из и без того некрепких легких.
- Сука.
Коротко, зло выдохнул он в скорченное лицо мутантки, пробника, жеваной и смятой бумаги под его рукой, дохнуло из пасти табачной горечью и вишневой искусственной отдушкой. Она - ничтожество, мгновенно сломленное поднявшейся волной почти неконтролируемой агрессии. Он - жуткий конгломерат, созданный неведомым демиургом только для одной цели, – убийства.
Удар, точно вошедший по слабо мерцающей в темноте скуле, заставил бритой девки мотнуться в сторону, погрузиться затылком в песок. Зубы впились в щеку со внутренней стороны.
- Кричи. Пусть эти ублюдки видят.
Свистящий шепот коснулся уха мутантки, которое в следующую секунду до крови стиснули острые, будто специально заточенные зубы. Пульсацию распоротых мягких тканей поймал не по человечески шершавый, горячий язык, широко разбередивший рану.
- На кого пасть раскрыла, знаешь, сука?
И злоба в голосе потонула, отзываясь глухим перекатом слов на самой грани слышимости. Сместив колено ниже, Стрелок с силой протолкнул его между ног прижатой его телом девки, заставив развести их в стороны и не дав возможности избежать невыгодного положения. Свободной рукой он отвесил ей еще один удар, лишь после одним рывком разорвав запыленную, влажную куртку на груди.