Падение, перекат через левое плечо. Неплохо, но могло быть и лучше, если бы не боль в боку - она ограничивала движения, делала Гвен слишком неуклюжей, слишком медленной для своего противника. Девушка вскочила как могла быстро, исподлобья зыркнув на противника. Гвен злилась - похоже, он и дрался-то не в полную силу, но злость - не лучший советчик. Злость - это мысли, а они не нужны. Думать надо о бое, так что куда лучший помощник - ярость. Ярость может дать психологическое преимущество, когда противник сильнее, а победишь все равно ты. Конечно, всегда есть риск "нарваться". Она с едва уловимым трудом вновь встала в стойку, на этот раз чисто атакующую - левый бок вперед, разворот почти всем телом, закрывая грудь и живот от прямых ударов. Левая рука закрывает лицо, правая согнута в локте и отведена чуть ниже обычного. В Дублине это называли "шотландским стилем", в Америке и Японии про это мало кто слышал. Ну да так всегда бывает.
Гвен дышала. Дышала не как было бы положено курильщику с ее стажем - глубокое дыхание, насыщающее кровь кислородом, подстегивающим к действию. Бок и нога болят - черт с ними, еще не вечер, может, и пройдут. Конечно, Гвен верила врачам, когда те говорили, что на ней все как на собаке заживает, но до такого вряд ли бы дошло. Впрочем, ребра вроде целы - удар был почти без замаха. Лодыжка тоже только ушиблена, ничего серьезного нет. Да и неудивительно - с чего бы Джею портить свой собственный товар?
Она медленно, все той же пружинистой походкой направилась к сопернику. Значит, он тот еще хитрец. Ну посмотрим, кто кого перечучундрит. Теперь настал ее черед провести атаку. Два едва уловимых движения корпусом, чтобы "раскачать" противника, рассеять его внимание; перенос массы корпуса на правое плечо, но удар правой в область все той же груди останавливается посередине; и резкий выпад левой из положения блока. Неплохой финт, привет из Бостона. Удар в область виска, резкий, без замаха, - такой прием проделалаи против нее, тогда-то Гвен и взяла подобное на вооружение. Каждое поражение делает бойца сильнее, если он не умирает и не начинает лезть в бутылку по поводу того, какой он неудачник.

Вам знакомо ощущение, когда ребенок, увидевший что-то веселое, на его взгляд, на детской площадке, со всех ног бежит к родителям и, путаясь, пересказывает великую сагу о том, как Джонни подскользнулся на льду и упал прямо на спину? Сейчас Гвен чувствовала себя маленькой девочкой, которая после своего феерического рассказа наткнулась на понимающие добродушные улыбки взрослых. Удар, который должен был свалить противника с ходу (опять-таки, в теории), мало того что ушел в молоко, так еще и подставил ее под удар по спине. Конечно, удар шел по ходу - это не встреча в противоход, когда множится и сила удара, и относительная скорость соприкосновения. Тут Гвен пришлось самой осознанно провалиться вперед, чтобы максимально погасить опасный, но чертовски обидный удар сзади. Если бы ее противник был поменьше, можно было бы провести аналогию с родео, но тут скорее получалась игривая борьба котенка с ополоумевшей мышью, дерущейся за собственную жизнь. Гвен прокатилась вперед, только в последний момент умудрившись как-то по-кошачьи извернуться и приземлиться на обе ноги. Подобный кульбит был в ее духе - она быстро поняла, что значит в таких поединках упасть - это не просто конец, это унижение и полный провал всего боя. Если противник не дурак, он этим воспользуется - и бой будет окончен очень быстро.
Гвен как-то недобро оскалилась, напоминая прижатую к стенке волчицу, не хватало только клыков и желтого взгляда. Вместо этого были ровные зубы и серые глаза, смотревшие на Джея весьма недобро. Бизнес, да? Проверяешь. Ну так проверь.
Вместо стойки - кажущееся ненапряженным движение на месте. Мягкие полупрыжки по ненавистному белому полу, и единственная мыль - что теперь? Рефлексы хороши в обороне, но атака в любом случае продумывается. Нужно что-то, чего не ожидает этот... Джей. Имя в мыслях проскользнуло, словно плевок. Внезапно дала о себе знать рука - ушиб легкий, но о левой руке пока можно забыть. Он ожидает от нее правой руки. Мысль обожгла, и мгновенно созрел план. Бокс, даже подпольный, не предполагал использования ног. Он знает о ней все - значит, будет ожидать атаки с правой, пусть и с какой-то хитрецой. Проблема была лишь в том, что себя на место Джея Гвен ставила с трудом - раньше ей это удавалось без проблем. Предугадывание действий оппонента всегда было ее сильной стороной, тут же это умение давало сбой. Словно он на ходу изобретал какие-то новые приемы, о которых Гвен не то что не слышала, но и не догадывалась, что это возможно.
Но все равно пора было использовать шанс. Правую он уже научился блокировать - этого не отнимешь - осталось развести на повтор. Что должно следовать за хитрым ударом? Правильно, либо простой удар, либо еще хитрее. Кто она для него? Никому не известная девчонка из Ирландии, которая занималась боксом. На этом нужно было играть. Она провела почти классический упреждающий уворот вправо, который помимо уворота еще и давал увеличенную массу на правую руку, и вместо удара рукой. который был очевидным в данной ситуации, провела подленький, но обычно действенный удар левым коленом в пах, как-то по-кузнечьи оттолкнувший правой опорной ногой - перенос массы всегда был достаточно сложным и опасным приемом, но сейчас он был жизненно необходим. Удастся ли перехитрить?

Если бы Гвен сейчас смотрела на их поединок со стороны, в ней, вероятно, было бы куда меньше обиды и злобы - нельзя сказать. что бой был равным, но нельзя не признать, что она почти все сделала верно. Разница была лишь в том, что у нее было это самое "почти", а у ее противника нет. Конечно, идеал недостижим, это как функция, стремящаяся к какому-то значению, бесконечно приближающаяся к стазису, но так его и не достигая. Вечное движение, вечное совершенствование. Кто-то говорил, что все аналогии ложны, но они позволяют показать то, что сложнее описать словами.
Казалось, ее противник действовал наугад. Ожидай он прямой, он отклонился бы корпусом, но никак не всем телом, значит, он ее подозревал в очередной шалости, и его подозрения благополучно оправдались - Гвен никогда не умела драться честно. Для нее и слово-то это никак не вязалось с дракой - тут или ты или тебя, поднятые забрала остались в другом тысячелетии. Пришла гуманная эпоха бандитских войн, атомных бомб и бесконечных импичментов.
Гвен видела, что противник ушел, и понимала, что сейчас ее за это накажут. Так малолетний сорванец уже видит, что беспечно пнутый мяч летит прямо в окно к злой соседке, и понимает, что за этим последует. Положение хуже не придумаешь - равновесие смещено, рука в захвате, удар в ухо, даже такой легкий, слегка ее дезориентировал. Бой был проигран, это очевидно, но Гвен не могла удержаться от маленькой мести. Захват руки - всегда полезно, вот только оставляет полностью неприкрытым корпус, да и смещение вбок требовало определенного времени, пары секунд, чтобы почувствовать почву под ногами для нового уворота. Подлить, так до конца. Гвен извернулась и уже из последних сил накоротке, несильно, но ощутимо саданула соперника в область правой почки, после чего уже слегка расслабившись, мягко приземлилась на пол. Это уже был не акробатический номер из репертуара четвероногих хвостатых друзей, но и на куль с мукой она не походила - просто мягко упала, понимая, что встанет только через полминуты, когда из глаз уйдут предательские "звездочки", а во всем остальном теле понемногу успокоются нервные окончания - этот Джей здорово надавал ей и в хвост, и в гриву. Не стоит ненавидеть собственного работодателя, но Гвен, похоже, собиралась заняться именно этим - такой самовлюбленной особе опасно давать знать о ее слабостях.

Гвен, как и положено наглой уличной девице, взяла без спроса сигарету из пачки Джея - от него не убудет - и почти с наслаждением прикурила. Нехорошо курить, пока дыхание не восстановлено, но уж очень хотелось, а желания Гвен - закон хотя бы для нее самой. Их поединок длился несколько минут, но показалось, что прошла пара часов, в течение которых на бедняжке Гвен возили не то воду, не то песок со щебнем. Гвен покачала головой на "участливый" вопрос, после чего с заправской меткостью швырнула пепел с сигареты в дальний угол комнаты - понятия стремления к чистоте у нее явно не водилось, либо она намеренно его глушила. Не хватало только кудахтать и носиться по квартире, смахивая каждую пылинку, в чем находила прямо-таки оргазмический восторг половина ее ровесников. Прожить двадцать лет в одном доме, воспитывать детишек, убираться, стирать джинсики и футболочки, спать с одним-единственным мужчиной... Конечно, в этом определенно было что-то притягательное, но такая жизнь не для нее. Во всяком случае, не для нее-нынешней.
- Тренера? Мне не шестнадцать лет, чтобы начинать учиться, - она меланхолично приняла-таки относительно вертикальное положение и затянулась чужой сигаретой - чужие, естественно, самые вкусные, - К тому же ни один тренер в здравом уме не возьмет меня.
Это было правдой - мало кто станет брать девчонку. Может, Джей и считает, что у нее есть потенциал, но убеждать в этом еще и престарелого тренера, который живет даже не вчерашним. а позавчерашним днем - это совсем другое. На комплимент она ответила бледной ухмылкой человека, только что получившего взбучку, но при этом осененного высшей благодатью - похвалой.
- Ага, ты тоже ничего, - нагло ответила она и ухмыльнулась еще сильнее, а зря. Попробовав посмеяться, она скривилась от боли в боку - Джей неслабо приложил ее. Она наконец решилась снова взглянуть в глаза своему нанимателю, но это было трудновато - татуировка на лице прямо-таки заставляла отвести взгляд подальше, что-то в ней было невероятно отталкивающим, но Гвен пока не могла понять, что именно. Да и пофиг. Гвен закусила губу, поймав себя на том, что собиралась наброситься на Джея с вопросами типа "а как ты", "а почему" и прочая. Вряд ли ему есть до этого дело.

Девушка медленно встала, слегка покачнувшись, и прошла к холодильнику. Тренировалась она дома, поэтому у нее всегда была минеральная вода - хоть ирландка и любила выпить, но тренировка есть тренировка - только вода и пищевые добавки, тут уж не до вольностей. Она секунду подумала, взяла маленькую бутылку воды, вторую бросила Джею. Пить хотелось дико, но высушивать все поллитра было никак нельзя. Максимум - четверть бутылки, больше нельзя. Еще пара глотков через пять минут, не раньше.
- Что теперь? - она оперлась спиной на холодильник, свободной рукой утерев выступившие на лбу капельки пота.

оос: описание Джея и о татуировке на лице можно прочитать в моей анкете, вторым сообщением.
Портовые доки и пристань, к которой каждый день приходят десятки кораблей и каждый со своим грузом. Наглый и гиблый район, из которого горячими щипцами когда-то давно, пока еще все строилось и разрасталось, вырвали душонку - всю, до последней крупицы, оставив квадраты и квадраты огромных коробов одиночества, с запахом, словно со скотобойни, нелегальные мастерские, которые желают быть поближе к вечным путешественникам и ветхие домишки с жестяными крышами, которые называются здесь "сторожки", напряженно держащие в узде постоянно сырые, постаревшие доски. Ни одного сторожа здесь не видели уже больше года. Место, где сходятся все пути, если вы когда-нибудь имели дело с нелегальной торговлей. Полная жара наступающего лета, июньская ночь накрывает собой весь город, растворяя в небе серые клочья смога, впитывая в себя грязное дыхание мегаполиса, но здесь еще горят последние всполохи тонущего за бетонными лесами заката. Черные лужи, оставленные полуденных дождем, кажутся густыми, полными мазута, и молчаливо отражают блеклый свет последних оставшихся здесь фонарей, а влажный песок дорожного покрытия поскрипывает под уже слегка протершейся подошвой непрезентабельных ботинок. Известный в определенных кругах торговец идет по хорошо изученному маршруту. Неприметный, как тень большой проблемы.
Единственно встреченный по дороге, сильно помятый парнишка косо поглядывает на пришельца блестящими слезящимися глазами, но не произносит ни слова. На нем - грязноватая серая шапка с растянувшимися петлями мелкой вязки и несвежая рубашка, которая висит на худосочном теле, как на железной вешалке. Дальше он не рассматривает, все и так более чем понятно - на глаза попалась бродячая мясная лавка, уныло просачивающаяся сквозь серую кожу наркомана, но она, как и многое на этом свете, вовсе не представляет никакого интереса. Этот парнишка был не тем, кого искал торговец далеко не самым легальным товаром, да и до оговоренного заранее места оставалось еще около пятидесяти метров. Он идет дальше, брезгливо отряхивая руки в бессменных кожаных перчатках: его спину буравят пустые, затянутые мертвенной поволокой глаза, без какого-либо стеснения или опасения, мысленно проклиная, что на нем это дорогая кожаная куртка. Он только усмехается, сглатывая подступившую вдруг слюну и снова приглядывается к трещинам в ответвлении прохода, становясь почти таким же бесплотным, как призраки Тауэра.
На ходу мужчина закуривает, лишь слегка сбавив шаг. Lucky Strike мигает в тени фирменным алым кругом на белой пачке.
Вся трагедия простой человеческой жизни заключается, несомненно, лишь в том, что люди эти - вернее, подавляющее их большинство - не могут реализовать свои мечты и желания. История сохранила великое множество хрестоматийных примеров, таких как, например, те же Каин, Авель или хотя бы царь Эдип, - кто-то любит, кто-то нет, кто-то раньше, кто-то позже. С самого рождения такого человека кто-то свыше кладет на его лоб длань, означая тем самым его кастовую принадлежность, которая будет напоминать ему об этом едким гноящимся ожогом на протяжении всей его гребаной жизни. Останется только соответствовать выбранному чужой волей имиджу и иногда им начинает казаться, что имидж - это и есть жизнь, только дотянись до которой. Так появляется тень для каждого такого человека - его собственное маленькое скопище страхов, так называемая темная сторона сознания. Единственный неизменный инстинкт, которому наплевать на весь этот жалкий мир и жалких же, безумно хрупких, тупых людишек, которые только и ждут, чтобы их перемололи в кровавую кашу. У большинства, насколько он знал и был уверен, попросту не хватает смелости слиться со своей тенью, а тех, кто все же смогли, боятся до сих пор, презирают, по-ханжески лепят из них самых страшных чудовищ первобытного мира. А говорят - двадцать первый век.
Губы остановившегося у поворота к нужному доку мужчины сами собой растягиваются в неприятной улыбке. За людьми забавно наблюдать, за людьми, к коим он себя не причислял. Его звали Стрелок Джей, и он был почти совершенен. Он сам был тенью. Подмышкой он держал небольшой металлический кейс, в котором находился прекрасный подарок из жаркой и сочной Таормины. Удушливый запах цветов, жгущий ночной воздух, странное небо с перевернутым месяцем и шелковое шелестение далекого моря.
Ах, Таормина.
На портовом рынке под палящим солнце скандалят так, что барабанные перепонки готовы лопнуть, едят, спят в обрывках тряпья на теплом песчанике, солят маслины, потрошат немытой рукой морских ежей и каракатиц, вываливают свежий, утренний, серебряный улов на дымящийся в дрожащем зное лед, полощут в жестяных тазах овощи, трещат синим дымом из выхлопа мопедов, сгребают в кучи тряпье и гнилье, матерятся и голоса зависают высоко над головами, меняют деньги на конфетные обертки, смотря футбол на черно-белых крохотных телевизорах стоймя на багажниках машин, которые помнят самого Муссолини, торгуются до драки, жарят каштаны и бараньи почки, водят на потеху туристам пестро раскрашенных марионеток на суровых, черных от грязи, нитках - катают в разные стороны маленьких и жестоких сицилийских пуппи в доспехах из золотой фольги, здесь слушают и делают новости, кадрят пышногрудых девиц из тех, что посимпатичней, женятся на тех, кто погрудастей, расходятся, стареют и умирают. Все под звон колокола со старинной колокольни в седой оливковой роще.
Славное местечко, подарок из которого держит сейчас человек с отпугивающей всякого рискнувшего взглянуть ему в глаза, татуировкой на правой стороне лица. В обветренных соленым воздухом губах зажата сигарета. Белеет в бархатных сумерках аллея далеко в стороне. Итак, на руках мы имеем серьезный груз смертельно опасного бактериологического оружия и девочку, которую ему порекомендовали, как курьера.
Девочка находится почти сразу. Стоит, курит.
- Давно ждешь? - они не договаривались ни о каких кодовых фразах, но подошедший неспешно мужчина изобразил международный жест американизированного приветствия: поднял руку в перчатке, растопыривая пальцы и развернул ее ладонью к юному созданию. Впрочем, возраст может быть куда как более, чем просто обманчив.

Под прочным телом стального чемоданчика, защищающим хрупкое лабораторное стекло, скрывается прекрасная роковая женщина, чье черное тело когда-то давно обернулось тугими кольцами вокруг слабой еще, развивающейся только Европы, едва не остановив все ее историю - сломленные шпили башен были ей опорой, тела, брошенные в костер, - сладким нектаром, едким дымом возносящимся к безответным, налитым свинцом небесам; белые руки ее снимали с королей последние богатства, слепые глаза смотрели в изъеденные проказой лица и иссушенные ужасом души склонившихся и покоренных. Она правила этим миром раньше, чем появился человек, бескрайние степи и пустыни Азии служили ей домом, где вторая, великая пандемия растила и взращивала бесполых своих детей, чтобы отправить их в жгучий танец по сгорбленным спинам человеческих рабов. Не было от них другой пользы, кроме как стать вместилищем ее дара.
Какой там пресловутый Дэн Браун с его опостылевшем кодом да Винчи? Это же просто прошлый век, средневековый наивняк - в горячем и душном сицилийском городке Таормине, где чернявые шкеты со всякого туриста дерут по двадцатке за крохотную бутыль воды, а здесь это единственная питьевая без птичьего и свинячего гриппа, в этом земном вулканическом рае водятся свои ангелы и демоны. Например, мелкие черные мандавошки.
Пальцы мужчины тихо и весело барабанят по украшенной крапом, верхней стенке; с легкой улыбкой, играющей на тонких губах, он оглядывает без всякой задней мысли девушку перед собой - девчушку, что так живо кивнула гривастой головой в знак, должно быть, искреннего приветствия. Ни цвета ее волос, ни цвета глаз, ровно как и насколько живой казалась в полумраке тонкая ее кожа, этот человек не видел: весь мир для него был одинаково серым, наполненным блеклыми красками и размытыми оттенками из светлого или темного, но в целом, даже для его сбившегося зрения, курьер выглядела вполне бодрой и здоровой. Шустрая, бойкая.
На уютном восточном побережье итальянского раздела не привечают снобов и зануд, там весело трахаются в такт извержению вулканов и столь же страстно и белозубо убивают, как собирают урожаи четыре раза в год сам-тридцать, там отчаяна нищета и легко горит в руках дырявое богатство, но деньги грязные замаранные руки любят так же страстно, как и на всех континентах мерно раскрученного голубого шарика. Белые кладбищенские плиты оплетены плетьми жгучего красного перца, а сама земля - серая пористая пемза взрывоопасна и солона до горечи, как постная сицилийская лепешка из катаного на худой ляжке пекарки теста. Мелет каменная мельница черное горькое зерно, опадают в запертых садах беременные поливальными каплями багровые розы. В полутьме храмов кокетничают лживые святые в шелку и бумажных цветочных венках, на паперти сидят хорошие парни с большими ножами и на загорелых загривках - шарфы футбольных команд и дутая турецкая "голда". Солнечные удары, адюльтеры, предъявы, разборки и кутерьма.
И страшные подарки. Кажется, даже сейчас от кейса пахнет пряностями.
Вместо ответа на вопрос девушки, мужчина пропустил добродушную усмешку и, зеркально пародируя позу, которую приняла собеседница, склонил голову на бок, подставив закрытую рисунком часть лица мутному молочному свету от неполной, еще только набирающей силу, луны.
- Ты давно занимаешься нелегальной доставкой? - по интонациям хрипловатого, неприятно прокуренного голоса не было понятно, спрашивает он это просто так, для проформы, или опыт работы в этом случае действительно важнее всего остального. Опыт развозчика пиццы, которому не в страх будет помять картонную коробку или уверенность, с которой несет ученый пробирку со смертельной заразой, никогда не были для Джея решающим фактором, но в этот раз он определенно предпочел бы второе.
Ему совершенно не нравилось то, что приходиться прибегать к услугам незнакомого курьера, но сейчас попросту не было выбора: за столь короткий срок оказалось невозможно найти человека, согласившегося бы ворошиться в запутанном, с тяжелым душком, деле, и рисковать собственной шкурой за грязные деньги - пускай даже сумма, названная Стрелком, была не малая. Оставался последний вариант, но ставка слишком высока, чтобы пренебрегать банальными правилами предосторожности.
- У тебя яркие волосы? - вроде бы нелогично уточнил мужчина, не размениваясь на дополнительные разъяснения своего странного интереса, и дополнил, слегка призадумавшись, - это было бы неплохо.
Ладонь в перчатке огладила кейс. Сверху вниз. Снизу вверх.
- И да, обращаться с этой вещицей придется даже бережнее, чем с гробом господним.

Коматозная религия окружающего его народа - тупое и заученное повторение, восхваление надуманных святынь, спонтанное бегство, бросающее камни в карточный домик ранних банальностей и кардинально меняющее их последствия. Отпечатки чьих-то красных губ и чьих-то белых глаз, аккуратные алебастровые слепки памяти для тех, кто не желает забыть - это все совокупность посмертных масок разгневанных обид. Нет, ты уверяешь, что это всего лишь легкое головокружение и лавиной свежий воздух на тебя обрушился. Объясняй, как хочешь. Ты ждешь с минуту, а после что-то пытаешься сказать, до корня обгладывая фразы, смакуя каждое слово. Какая-то каша.
Не скрывая улыбки, мужчина молча ждет ответа на свой вопрос и практически чувствует, как любопытный взгляд девчушки проходится раз, другой по замысловатому рисунку на его лице - глупо было ожидать от психически устойчивой нечисти какой-то другой реакции, кроме любопытства, но безотказно составленная комбинация линий никогда еще не давала сбоя, полностью заполняя собой все пространство в сознании смотрящего. Не лицо. Узор. Взгляд останавливался то на том, то на другом фрагменте в блеклом лунном свете, медленный и тихий, словно перебирающее лапками насекомое, цепляющееся тонкими хитиновыми зазубринами за кожу. Легкий кивок:
- Приличный срок, - и никаких лишних уточнений. Даже если не брать в условие, что разношерстный запах метаморфа лихо перебивал в обонянии мутанта все остальные, естественные, природные, в теневом бизнесе было слишком много людей, обладающих далеко не самыми обычными заурядными способностями. Больше, чем можно было представить.
Что пытаются добиться люди в своей слепой и никому, по большому счету, не нужной вере? Почитания? Вряд ли, это слишком приземисто и просто, когда идешь другими путями. Понимания? Уже теплее. Каждый день на улице их руки перемежаются с чужими руками: эскалаторы метро, турникеты общественного наземного транспорта, ручки тележек в магазинах; их случайные взгляды становятся достояниями чужих случайных взглядом: встречные автомобили, проносящиеся по шоссе, маленькие уютные кафе с тихой музыкой, ряды модной одежды; годы, прикосновения, касания, это все для них - вера, совокупность неразгаданных вопросов.
Эдакий современный и уже совсем не сказочный эквивалент замершего мальчика в каждом из них, складывающего слово "вечность".
- Это хорошо.
Яркие волосы.
Яркие глаза.
Яркая внешность.
Слишком мало возможности на то, что кто-то обратит подозрительно внимание на девчушку, с головой которой не так давно тесно познакомилась полка, заставленная банками с краской всех цветов радуги; многие преступники прошлого уже знали, что чем приметней твоя нечистая на руку личина, тем неприметней становишься ты сам: в современном же мире, со всеми его отвратительными добродетелями и совершенно прекрасными грехопадениями охрана любого оживленного места большую часть своего внимания уделяет людям в неприметной одежде черного или темного цвета, старающимся держаться в отдалении. Нет никакого хаоса. Есть лишь закономерности, закономерности, правящие закономерностями. Закономерности, влияющие на другие закономерности. Сказанные сейчас фразы будут только закономерно отмечать то, каким калибром предпочтут устранить курьера обманутые вкладчики, если она не сможет вовремя убраться восвояси и залечь на дно со всеми своими яркими чертами. Внимание. 12-ый в тройке. Подросток-вор в третьем отделе супермаркета.
- А что с вашими глазами?
Добиться чего? Понимания? Вряд ли. Возвращения? Еще теплее.
Вы знаете, чего вы хотите? Джей усмехается открыто, не выказывая никакого замешательства или смущения столь неожиданно поставленным вопросом, полным настолько искреннего детского любопытства, что невозможно было сердиться или отвечать какой-то резкой фразой:
- С моими глазами все в порядке. Я просто не различаю цвета, - просто не различает, просто говорит просто-человек, перехватывая в ладони кожаную ручку кейса. Уже полгода не различает. Рядом, на просоленных досках, умирает панцирное время какого-то ночного насекомого. Сильное, холщовое, одномоментное ощущение чьей-то слабости.
- Скажи. Как ты думаешь, что здесь? - ладонь в перчатке опускается на бок кейса, согревшийся от тепла его тела; видно, что заказчик никуда не торопится, ему интересно посмотреть за этой девочкой.

Соболезновать удрученным - определенно только человеческое свойство и, хотя оно пристало практически всякому, люди особенно ожидают его от тех, кто сами нуждались в утешении и находили его в других: как в замкнутом круге ходят, зеркальные слепки друг друга, но если бы кто-либо ощущал в нем потребность и оно было ему отрадно и приносило удовольствие, то Джей - не из числа таковых и теперь ему гораздо проще поставить под опасность разящего меча огромную развивающуюся страну, чем пожалеть людей со всеми их хлопотными бедами, в которых, зачастую, сами они и становятся виноваты. Содержимое кейса должно оказаться на столе мэра одного небольшого индийского города, откуда продолжит свой славный путь по всей правящей семье, охране, близким друзьям и деловым партнерам, методично выкашивая одного за другим: и то, что проблемы в задолженностях появились именно у этих людей, было совершенным уже само по себе плюсом. Жаркий климат и отсутствие нормальной прогрессивной медицины. Что еще можно было бы желать? Холодный расчет не читается в чужих карих глазах, в полумраке сырой ночи кажущихся по-теплому черными, он шевелится алым варевом под тонким куполом гидрогелевых линз, он действует, как строго заданная компьютеру программа, отработанная и выточенная многими пробами и ошибками, она рассчитывает показатели и отмечает подъемные планки, начиная запускать определенные процессы. Микросхемы чувства тот час разворачиваются, раскрываясь в подсознании, начинают течь по кровеносным сосудам системы, распадаться на атомы легкого, пьянящего куража, - вот оно, то старое, давно отложенное в долгий ящик, чувство. Мужчина смотрел на бесцветную девчушку перед собой, слегка прикрыв глаза, но в голове его один за другим всплывали совершенно другие слова и вопросы - сколько огромных дворцов, прекрасных домов из белого камня и желтой извести, роскошных помещений, когда-то душных, закрытых, полных челяди, господ и их дам, опустели до последнего служителя и дворового сторожевого пса. Сколько именитых родов, богатых своим наследием, славным состоянием, гордыми мужами, осталось без законного наследника и кануло в запустения, оповещая соседей о своей гибели одним лишь запахом своих разложившихся тел. Где-то далеко в жарком климате Сицилийской веры ударила виноградная душистая волна в бетонный мол, сдвинулись и заметались пестрые прохожие в сутолоке на залитой солнечным светом набережной, замелькали машины, мотороллеры, белые фургончики с мороженным, тощие до немоготы собаки, монахи, разносчики, выкликалы и кидалы, - все это галдело и парилось, торговало и кишело под пыльными пальцами. А между огромных коробов, утопленные в соленом морском воздухе и удушливой вони начинающей гнить рыбы и выброшенных на берег прибивной волной водорослей, решили чью-то судьбу два каких-то человека и - не загадывают на будущее.
- Здесь то, от чего тряслись когда-то, полные ужаса, все без исключения, - в висках пульсирует чужой ритм, похожий более на обратный отсчет смертельно опасной бомбы. Как будто где-то случился обязательный запуск. Курьер сделала свое предположение и - ткнув пальцем в благосклонно настроенное небо - практически угадала настоящие причины зарождения столь неприятного дела. Но в одном она ошиблась точно - это был не неугодный человек, которому не повезло связаться с авторитетными героями теневой арены или несчастный, что не сумел вовремя вернуть долг; это был целый город с почтительным населением. В тот момент Джей не смог сдержать легкой улыбки, - для них характерной была высокая отметка температуры, отдышка, учащенный пульс, бред, адинамия, прострация, аритмия, а в некоторых случаях - бубоны.
Он говорит тихо и спокойно, а в голосе его не слышится ни единой интонации лектора, словно не звучит кому-то приговор, готовый оказаться в хрупких руках курьера, и, словно ожидая каких-то действий, он несколько минут ловит рукой падающие издалека тонкие лучи фонаря на черную кожу перчатки.
Bloodbath. It’s gonna be a bloodbath.
Но для начала, мужчина вытаскивает из внутреннего кармана куртки запечатанный конверт и отдает его девушке:
- Здесь место, в которое должен быть доставлен заказ.

Нарочито тяжелая походка, злой, но расчетливый и уверенный взгляд, увесистые кулаки, зависшие недалеко от хищного профиля южанина, судя по всему давно не выходившему на свидание с пластическим хирургом - полный набор устрашения, который имелся у Мигеля только на первый взгляд. Мах в воздухе. Прямой удар. В корпус, в корпус, в корпус, если представить на мгновение, что под тяжелым ударом оказался человек, можно услышать хруст сминаемых вовнутрь костей и лопающихся связок; он глубоко и спокойно дышит, словно разминка не заставляет сердце биться быстрее. После этих ударов надо бы двинуть разок в солнечное сплетение, но вместо этого мужчина проводит апперкот в воздухе, сокрушая невидимого противника; совершает ритмичные прыжки с места на места, двигаясь легко и уверенно, как двигался в спарринге вчера, позавчера, все это время вперед и назад. На арене было пусто. Уже несколько дней клуб был закрыт для посещения зрителями, не проводились бои, не делались ставки - полным ходом шла подготовка к грядущему событию, на котором основатели «Колизея» и держатели тотализатора собирались поднять крупную сумму. Беспроигрышный вариант, если им удастся воплотить в реальность все желаемое. Удар. Теперь длинный, длинный, еще раз, опять длинный. Справа и снизу. Через пару часов дверь откроет мнимый Ангел Смерти, неизменно одетая в белый длиннополый халат, как в белый саван, и скажет громогласно, так, что нежный ее голос морской нимфы прокатится по пустующим залам, что они как всегда не занимаются ничем толковым до тех пор, пока на останется один день на приготовления; Мигель резко уходит в сторону, отклоняясь от несуществующего удара бестелесного врага, подошвы ботинок скользят на остатках песка на бетоне - поле арены будут чистить завтра, а пока оно отдано на расправу мающимся от безделья мастерам. Так, словно у них нет никакой нормальной жизни. Словно у них нет семей, нет друзей, нет естественных человеческих потребностей и, как знать, быть может именно так и обстоят дела. Сейчас на Мигеле не было маски - не от кого прятать свое лицо, чужие люди в такое время не ходят сквозь закрытые стальные двери - и замерший у стального ограждения входа на поле Джей мог беспрепятственно следить за тем, как скупо отражаются просчитываемые ходы на лице загорелого мужчины, чьи черты давно потеряли всяческий этнический след, как водой камень, обточенные длинными ночами и короткими сумбурными днями. Это наблюдение помогало скоротать липко тянувшееся время.
При всем своем весе, легко и неслышно подошедший к кругу света Арриго повис на спине Джея сзади, захватив горло в сгиб локтя одной рукой, а другой несколько раз ткнув под ребра: костяшки сжатого пудового кулака нещадно толкнулись кастетным рельефом в кости; медвежья хватка оборотня - слишком резким был запах зверя, исходивший от итальянца, чтобы обмануть проницательного демона, но если тому угодно было скрываться под маской человека, то стоит ли мешать сему - заставила выпустить воздух сквозь сжатые зубы, но ожидаемо раздавшийся глухой смех стал лишним подтверждением дружеского своеобразного приветствия. Когда мастера хотят убить, они делают это быстро, с врожденным чувством такта и уважения к собственному времени, которое готовы с завидной щедростью потратить на жертву. Не оставшись в долгу, Джей коротко ударил локтем назад и, развернувшись в то мгновение, когда мастер шатнулся в сторону, лишенный воздуха, дополнил свой ответ легким толчком в плечо; ровнехонько в то место, где захлопывала пасть с мелкими зубьями застежка тяжелого бронежилета. Разумеется, она беззвучно расстегнулась и кевларовые пластины, зашитые в ткань, потянули своим весом весь жилет на одну сторону. Огласив зал веселым матом, Арриго подхватился, стараясь без посторонней помощи и не снимая одежды вернуть на место сбившееся снаряжение. На короткую свару обернулся второй мастер, быстро поискав взглядом темных глаз нарушителей спокойствия; из-за уха у него торчала сигарета и, отвлеченный от своего занятия, он поднял руку, чтобы достать ее, при этом накинутая на его голые плечи куртка отделилась от тела. В зазоре Джей успел разглядеть еще одну темно-красную полосу, новые швы, но вскоре Мигель снова стал ровно, чтобы прикурить, и зазор исчез. Видимо, последняя тренировка нового невольника не прошла для мастера даром и, проследив взгляд Джея, тот неуловимо кивнул, подтверждая лениво заинтересованные мысли.
- Не ожидал увидеть тебя так скоро, старик, - сладив с искривившейся застежкой и оправив рубаху, Арриго постучал указательным пальцем по спрятанному под стекло циферблату своих наручных часов, - какие-то дела или тоже не можешь найти себе места?
Помедлив с ответом, Джей вновь окинул мастера взглядом. На полголовы ниже него самого, но шире в плечах, он не уступал ни скоростью, ни изворотливостью, и как никто подходил на роль не только охранника местного спокойствия, но и «гладиатора». Дайте ему поединщиков, подарите безумную гонку за собственное выживание, соперников, которые не бегут, поджав хвосты, а лезут вперед, желая проломить череп, переломать все кости. Подарите ему это единственное, что не позволяет свихнуться, сойти с ума по ночам, когда воспоминания режут глотку изнутри, царапая легкие отсутствием воздуха. Этот человек смог найти свое место здесь, в безграничной опасности современного бизнеса и в умиротворяющем покое ежедневной схватки за собственную шкуру, но теперь чах от унылой ленности: основную часть работы выполняли наполнившие подпольные помещения медики, от вида которых у мастеров сводило зубы. Он не говорил ни слова, не собирался пускаться в объяснения, почему он то зверел, то неожиданно успокаивался. Он никого не пускал в душу, и изменять своему правилу не собирался, но даже невооруженным взглядом Джею было ясно нестабильное состояние мастера. Скука.
- Не делай такое лицо, - подошедший ближе, Мигель молча протянул початую пачку, предлагая ее слегка помятое содержимое «напарникам»: его единственный друг принимает вид человека, спихнувшего тягостную обязанность и, взяв предложенную сигарету, закуривает, сует руки в карманы; Джей пока отказался легким качанием головы, - по делам. Сегодня должны привезти то, что заказывала наша фрау и либо вы получите себе новое развлечение, либо новую работу.
Легкая логическая задача, которая не требует ответа, один из его риторических экивоков и вполне естественные смешки обоих мастеров дают понять, что они все правильно расставили в позициях для себя. С самого начала у них были собственные представления о такого рода историях, происходящих по теплым крылом «Колизея» и действовали они в соответствии с ними. Если товар будет надлежащего качества, они найдут в себе немало желания заняться его воспитанием для планирующегося представления, а если же поставщик не оправдает ожиданий - обнаружат еще большее рвение в том, чтобы научить выполнять заказы не только быстро, но и бахвально качественно. Разумеется, лишь только в том случае, если поставщику доведется еще раз взглянуть на солнечный свет, а не стать первым же кормом собственного товара.
Повисла неплотная, ломкая тишина. За стеной, в соседней комнате, раскрытый ноутбук демонстрировал двухчасовую запись самых знаменитых боев черных арен последних лет. Сокрушительные удары, вой захлебывающегося в эмоциях зрительного зала. Когда  от взрыва адреналина в крови люди теряют разум, лезут  по головам друг друга через ряды, чтобы хоть на мгновение оказаться рядом с вымазанным в песке, крови, ревущим диким зверем от восторга победы, чемпионом. Еще дальше по коридору, в полумраке две каменные горгульи оживали лишь изредка, чтобы перекинуться парой фраз: оставлять даже запертым на все засовы это место без охраны не осмелился бы ни один умалишенный.
- Когда будет Анна? - шоколадные глаза итальянца, зажавшего в полных губах сигарету, с неприкрытым интересом рассматривали изменившееся, осунувшееся буквально за час, лицо Джея; вроде ничего нового: та же татуировка, на которой трудно задержать взгляд, та же черная прядь, выбившаяся из хвоста и упавшая на белое лицо, те же черные глаза, но неуловимо изменившееся выражение: легкое сомнение. Когда начинается спад - катишься быстро. Все равно что болтаться на рваном парашюте. Хватайся за него для очистки совести или просто руки отпусти - разницы нет. Впрочем, ему хватило ума, чтобы не комментировать эти перемены.
- Через три часа, как всегда минута в минуту, - спустя некоторое время все трое шли по коридору, в целях экономии освещенному горящими через одну лампами, в направлении заднего входа в нижнюю часть клуба, и тихо переговаривались, лишь изредка отвлекаясь на скупое приветствие от охранников. Мастера снова надели маски, черные платки вновь покрыли коротко стриженые головы: сколько бы ни были «своими» работающие здесь люди, разумная предосторожность спасала немало жизней и шатких положений, - а главное украшение?
Джей неторопливо прикинул в уме, сколько уже прошло времени, между тем поправляя высокий ворот жилетки, надежно скрывающий шею, и, наконец, когда они остановились около двойных дверей, с щелчком пальцев попросил у Мигеля сигареты. С отвратительным кофейным привкусом, они были все же лучшим выбором, чем тот запах химикатов, который последние дни наполнял задний двор; дым вольготно оставил горький осадок в легких и на языке.
- Через десять минут должен быть здесь, - он толкнул дверь и вышел на улицу. Ни один из мастеров не прошел следом - скоротав время в короткой беседе, они вернулись обратно на более низкий уровень, чтобы подготовить клетки и позвать на помощь Джею нескольких крепких ребят: ни у кого не было сомнений в том, что «поставщик» не озаботится собственной рабочей силой.
Улица встретила промозглыми сумерками. Лужи блестели бензиновыми разводами, мутными пузырями на натянутой поверхности, за забором переговаривались охранники - их голоса едва доносились до хорошо освещенного входа в здание и площадки для грузовых автомобилей перед ним, еще дальше шумел и горел софитами сам «Колизей», прекрасная жемчужина города и лишь самая верхушка айсберга. Над въездными воротами загорелся еще один фонарь, голоса охраны стали чуть громче; присев на выставленную кем-то из рабочих скамью, Джей закинул ногу на ногу и позволил себе расслабиться в ожидании. Джею не стоило говорить «удиви меня». Обычно, такой заказ в борделе грозит жестокой шуткой от персонала: подсунут козочку с колокольчиком или необъятных габаритов африканскую женщину. В ресторане за такое могут плюнуть в тарелку и сказать, что добавили новый секретный ингредиент. Менеджер просто по-доброму нагреет на пару сотенных.
Но то персонал, и шутки у них не злые, а так, мелко-бытовые. Здесь же заказ был сделан организаторам, а они отличались особо изощренным чувством юмора. Такой подход к делу остужал многих любителей экзотического развлечения, но с позиции Джея сходить было некуда, поэтому пришлось принять пожелания щедрых инвесторов и все свое свободное от основной работы время потратить на поиски человека, который в максимально короткие сроки сможет обойти таможенный контроль.

Чуть усталым взглядом он вновь пробежался по тексту короткого сообщения, высветившегося на экране нового мобильного телефона из тех, что живут не дольше двух ночей, а после разбиваются в мелкую пыль, потому что кому, как не ему знать, насколько длинны бывают руки закона и какой силой обладают их цепкие ловкие пальцы. Уже несколько лет ему удавалось успешно отводить все патрули от этого второго входа в бездну под видом Человеколюбивого Общества Богатых, но Щедрых, однако никто в этой жизни не может до конца быть уверенным в завтрашнем дне, если играет краплеными картами на просоленной бочке большого бизнеса. Вчера один из подельников уже пытался дозвониться до старого номера - они летят листьями по осени, легко сменяя один другой, ведь береженого не достанет божественная длань с пеньковой веревкой - вскрылись его махинации с банковскими счетами благотворительного фонда, дела о детской порнографии, совращение малолетних, торговля живым товаром и похищение людей. Бедняга хватался за сотовый, понимая, что номер прослушивается, долго не решался позвонить своим бывшим приятелям, с колотящимся сердцем ждал, что в любую секунду на пороге возникнет широкоплечий агент, сунет в лицо удостоверение с радужной печатью в верхнем уголке, попросит проследовать за ним и пообещает государственного адвоката: все уже оплачено, вам не нужно брать с собой никаких вещей. Этот случай многих заставил относиться с большей осторожностью к делам, которыми занимался Джей. Большинство отвадил вовсе. Бедный спекулянт, дождавшийся своего рокового часа за решеткой предварительного заключения, когда в полагающейся бутылке пресной воды известной фирмы производителя ему подсунули быстрый яд, так и не узнал, с чьей легкой руки вскрылись все его аферы, на вид так старательно сокрытые от исполнительной власти. Так и не понял, что самому опасному своему врагу перешел дорогу в тот миг, когда видел в нем только конкурента. Полиция накрыла его дело мгновенно, получив точную наводку непосредственно от Габриэля. Полиция позволила миловидной секретарше областного шефа принести заключенному бутылку воды. Полиция успокаивала несчастную девушку после того, как подозреваемый трагически погиб от сердечного приступа - возможно, виной тому был сильный стресс, последние дни перед задержаниями он явно толкал себе в рот горло коньячной бутылки и, разумеется, прекрасная Раэль вовсе не виновата в том досадном происшествии. Полиция сыграла все представление, как по нотам. Сейчас, сидя на скамье на заднем дворе «Колизея», Габриэль, искусно дергающий за невидимые нити, довольно и едва ли не сыто ухмыльнулся собственным мыслям. Заправляя выбившуюся из хвоста черную прядь волос за ухо, он уже не мог обнаружить в себе усталости.
Анна обещала прибыть через двадцать три минуты. Последний раз взглянув на монитор, мужчина спрятал телефон в карман свободных штанов, застегнул на молнию, чтобы не обронить ненароком еще не сыгравшую свое безделушку; если их ангелу смерти необходимо задержаться, никто не станет ее упрекать. Несколько лет подряд он маскировал ее возраст, пристрастия, опыт, менял запахи бумаги, как алхимик, иногда баловался почерком на документах - случись так, что кто-то из подчиненных отобьется от рук или делами решит заняться частное агентство, отправятся к графологам, френологам, хиромантам, веры которым нет, но как знать, ничего не выльется на поверхность. Гарант. В свою очередь Анна платила звонкой монетой, все свободное от основной работы время уделяя элитному клубу с самой кристально чистой душой, какую было только возможно найти в этом городе.
У свай далекой пристани в плесе приплясывают щепа и окурки, у уха зудит поздний комар - мах рукой и нет бестолкового насекомого, отживающего свои последние часы перед тем, как ударят холода, гаснут синие маковки бизнесцентра, как купола греховного храма посреди залитой безверием пустыни, коревой краснухи современного честного дела; ночная жизнь только началась, только разгорелась от брошенной в пасть музыкального автомата монеты, но кто-то вернулся с работы и ждет уже колокола к отходу и впереди для них конечно сон здоровый шестичасовой в лавандовом белье, в квартире с европейской обстановкой, ортопедической подушкой и сероглазой ангелицей женой - только не здесь. Красные всадники под змеистыми двухвостыми знаменами, мельницы и виселицы на холме - за ними - горящий город. И торжественно гудящее большое пространство над головой. Воздух этим вечером чистый. Здесь все иначе. Спать будем днем.
Минутная стрелка в последний раз сместила штык позиции перед тем, как неровный шум двигателя донеся от ворот - должна была придти грузовая машина и, судя по всему, именно ее сейчас бегло осматривали охранники у входа, задавая несколько коротких вопросов водителю. Это лицо было незнакомо местным церберам, насколько удалось понять из обрывков диалога.
Четкий щелчок.
Вспышка.
Свет.
Отовсюду. Только тогда грузовик пропускают на озаренную, словно по безоблачному утру, площадку. С тихим шорохом закрываются тяжелые раздвижные ворота, скрывая внутренний двор от взглядов зевак, бесконечным, лишь изредка редеющим потоком прохаживающихся вкруг неприступной крепости элитного заведения для тех, кто готов. Снаружи, он успевает еще заметить до того, как сойдутся в центре широкие столпы и фиксирующие штыри займут свои места, как расстилаются по стене здания напротив в галопе серые остроухие тени - должно быть, бездомные собаки разбегаются, почуяв нешуточную угрозу. Спустя некоторое время, понадобившееся водителю на то, чтобы занять удобное место на площадке, фонарный свет выхватил маркер на слегка запыленном боку грузовика: FD- 347. Матовая лампа, одна из пяти товарок, лениво мигала от перепадов напряжения - сегодня в клубе большое количество посетителей, дела бездны никогда не касались радужной верхней палубы.
Вся обстановка – декорации гостеприимного предательства.
- Вечера, - он вторил эхом, неторопливо поднимаясь со своего места и походя к остывающему грузовику: горелый жар ударил в ноздри, заставляя едва заметно поморщиться. На ходу мужчина с завидной педантичностью надевал тонкие черные перчатки из матового латекса, - надеюсь, тебя предупредили о риске, сопровождающем курьера.
Как жаль, что не все в те дни знали жаргона ипподромных шулеров, в рядах которых мог смело числить себя Габриэль, и не владел шестьсот шестьдесят шестым чувством - потные ладони от волнения, оставившие на кругу руля едва приметные влажные круги, истерический комок под кадыком, колкие мурашки на мошонке, приступы отступления и отчаянного бегства - единственного противоядия, которое делает человека человеком и дает ему шанс выжить. А уж этому человеку давно было пора взяться за собственную голову, возможно от острой жалости к себе, возможно от нежданно прибавившегося ума не соваться туда, где заведомо гибло, но сейчас, как ни крути, он стоит здесь и что-то уже лопочет о волках, отпирает заднюю дверь. Самое разыгравшееся воображение не смогло бы заставить Габриэля забыть легкую духоту запаха, способного сдать своего обладателя с потрохами даже в парфюмерной лавке. Давно не виделись. Не узнаешь? Мне довелось убить тебя.
Пряча улыбку в тени, упавшей на лицо, мужчина легко поднялся в кузов, ладонью громко хлопнув по деревянной прочной крышке: внутри раздалось ворчание, дохнули паром из просверленных отверстий звериные пасти, но более не раздалось ни звука, не случилось желания вырваться из плена - притихшие звери, как можно было догадаться по скрипу когтей по лишенной подстилки поверхности, забились в дальний от человека угол. Должно быть, прижали уши к крупным головам. Все правильно. Если они и смогут узнать меня, то ты - никогда.
Хриплую матерную брань удесятеренно, как в черный микрофон, повторило гулкое эхо подземелья - язык, на котором говорили люди, поднимающиеся по ступеням из подвальных помещений, не был ни японским, ни английским, ни немецким, а являл собой жгучую смесь африканского выговора с французским акцентом. В негласном штате сотрудников арен числились разные люди, среди которых встречались и готовые на всякую работу, требующую грубой силы, эмигранты из французских колоний в африканских странах; неприхотливые к условиям жизни, они привыкли не трепать языками без дела, с собственными законами чести выполняя свою работу и получая за нее неплохие - даже по меркам этого мира - деньги.
- Как вовремя, - два чернокожих работника подошли, повинуясь скорее взмаху руки высунувшегося из кузова Джея, нежели среагировав на его достаточно тихий голос; перейдя на английскую речь, он продолжил, - это - вниз, за электрощит.
Нет там бронированной двери, охранного поста, заваренного люка бункера с черепом и скрещенными костями. Просто долгий перегон с хрустящим под ногами бетонным песком, который не успели еще до конца вымести после установки новых опор для ограждающей арену клети. Джей спрыгнул обратно на площадку, уступая место носильщикам. На бритых смуглых черепах налились подкожные вены, когда великаны подняли короб, вытаскивая его из грузовика - заметались, поджав хвосты, звери, недолго, но шумно, чтобы привлечь к себе ненужное внимание; благо, что охрана умела ценить свою жизнь и жизни своих семей. Люди с их должностей все равно живут недолго, так стоит ли собственными руками укорачивать срок?
Джей подошел к черной двери, которую захлопнули за собой французские наемники - вернее будет сказать, мертвые рабы по их же мутной логике, мертвым не стыдно за содеянное - отщелкнул задвижку, распахнул створу, придержав ее плечом.
- Первый раз? - окликнул он курьера, чей вид говорил о нежелании долго задерживаться в недружелюбном окружении. Ситуация приобретала откровенно сюрреалистическую сырную корочку. С бумажной фиалочкой на верхушке, - идешь с нами. За «товар» тебе ответственность нести.
Японский с откровенными голландскими нотами. Напускная добродушность в миле от доброты.
Там, наверху, чей-то «новобрачный вечер» в провинциальных «пяти звездах», старые хиты, стробоскоп, фуршет, вечерние платья, дедовские смокинги. Шампанское, хрусталь, свечи. Оливка полетела в мусорную корзину. Здесь - долгий глухой шум, как от идущего в адские чертоги метро, слишком долгое, протяжное гудение за стеной старого рефрижератора с крюками для мясных туш и в этот зовущий издевкой жермэ полумрак проходят оба носильщика с коробом - если не приглядываться, не заметно даже, что дается им это слишком легко - спускаются по широким ступеням, знакомым лучше старушечьей кожи их родных матушек. Сколько там было общего веса - уже не важно.
Курьера Джей пропускает вслед за ними. Всем идти в одну сторону, а Анна, если свериться с часами, уже вскоре покажется в излюбленных своих казематах, готовая к дорогой сердцу работе. Он решил остаться у входа, дожидаясь ее и только обернувшись, крикнул с легким смешком в полутемный проход:
- Следуй за черными зайцами, не заблудишься, - и закурил вновь из тех сигарет, которыми поделился Мигель. Там, внизу, один из мастеров должен встретить подоспевший к сроку товар и распорядиться, в какую клетку их посадят после осмотра Медика.

Это пиздец. Мог и раньше напомнить.

   Задорный стук каблуков спускается ниже под гулкими сводами прорытой в довоенное время норы, с мыска на пятку перекатывается кожаная колодка черных туфель, пересеченных полосой тени; как исполосованным вдоль крылом бьется парус белого халата, натянувшийся прочь от движения, вздувшийся пузырем над спиной и плечами, хлопающий от шага к шагу подолом по воздуху; разрез по бедренному шву на юбке расходится, обнажая белую кожу, столь нежную, что принадлежать она могла только женщине - и женщине, знающей цену собственной внешности. Когда острые мыски туфель коснулись бетонной подложки, утонув в пыли, окрасившей их в белесый мутный цвет, в прическе гостьи не колыхнулась ни единая прядь, а грудь поднималась под отворотами врачебного халата с черной нашивкой на плече размеренно и спокойно: словно не было только что безумного бега и костром полыхающего азарта в глазах, будто отступило в ней предчувствие, предвкушение скорой встречи с давно обещанной игрушки. Некоторые люди не способны меняться не только с годами, но даже со столетиями и, испытав экстаз единый раз от встречи с запредельным, она, подсевшая на золотую иглу той выжимки, не смогла бы теперь от нее отказаться. Окружающий того человека химический, раздражающий запах был для нее приятней таежных цветов и порохового дыма, и всякий раз она тянулась к нему лишь за тем, чтобы почувствовать вновь то ни с чем не сравнимое удовольствие, когда сладостно тянет в подреберье, стекая к низу живота. Остановившись перед дверью, ведущей к нижнему этажу, женщина обернулась по сторонам, но тронула ладонью сенсорную панель только после того, как поправила завитой локон у виска, лежавший и без того совершенно.  Датчики мигнули оранжевым, принимая сигнал, сменились на зеленый свет и, загудев изнутри, дверь медленно отъехала в сторону, открывая проход в хорошо освещенное, проветриваемое помещение: в нем двое чернокожих работников, последних псов на зачерствелой псарне, медленно ставили деревянный короб на отведенную для того площадку. Присутствие женщины они заметили не сразу, однако взгляд Габриэля она ощутила на себе в первое же мгновение, как дверь отошла в сторону на достаточное расстояние - быстрый, короткий, как удар бичом, он окинул бегло черты лица, вспоминая знакомый образ, и вновь вернулся к былому занятию. Никогда прежде ее не оскорбляло такое отношение, не ёкнуло в дампирьем сердце и сейчас; Анна Руше поджала и без того тонкие губы, окрашенные красным, любимым ее цветом, и двинулась ближе к коробам, в которых затихли, боясь показать норов, привезенные курьером волки: запах их был настолько сильным, что женщина поморщилась. Желая ощутить холод разрушенного химического завода на своих плечах, она вновь оказалась в неприятном, вязком тепле бывшей станции метро, измененной этим человеком до неузнаваемости руками и костями наемников и рабов. Если знаешь, кого и когда сажать на цепь, всегда останешься в выигрышном положении. Принцип устойчивости царя горы, не боящегося толчка в спину.
Не обратив на курьера, одного из сотни таких же, своего ценного внимания, немка отдала короткие команды замершим в ожидании неграм, двум ифритам, чья мокрая от пота кожа отливала неприятным сизым оттенком, и те споро принялись за дело. Подхватив с пола ломы, они начали разламывать крепко сбитые вокруг железных остовов доски, чем вызвали на себя новую волну гнева от голодных, озлобленных животных, не желавших мириться со своим положением. Но, стоило доскам развалиться, выпав в круг у основания первой клети, как зверь в ней замер, вперившись золотом глав в стоявшего напротив человека. Уши медленно опустились, плотно прижимаясь к крупной голове зверя. шерсть на загривке легла гладко, вторя пригнувшемуся на лапах волку, пресмыкающемуся перед существом куда более сильным и страшным, что видел он за всю свою недолгую жизнь. Чтобы возыметь над хищником власть, Габриэлю не пришлось менять даже позы. Он все также стоял рядом с курьером и клеткой, умиротворенно скрестив руки на груди, и только смотрел теперь, не моргая, в наполнившиеся ужасом глаза. Это просто животное.
   Что вы чувствуете, когда добровольное стремление человека направляется на то, чтобы упасть на пол и приползти к вашим ногам? Волнение, жгучий стыд, смущение, возмущение, брезгливость, может быть, даже апатию. Этот человек, смеющийся против зверя, потерявшего всю свою статность и горделивость, всегда испытывал удовольствие от подобных деяний. Без опьянения своей властью над конкретным объектом, нет, просто отступало изматывающее душу раздражение, мешающее ему дышать полной грудью, и даже то, что сейчас перед ним был всего лишь пес, не привыкший к команде «сидеть», не омрачало его ощущений. Беспомощность человеческая опостылела ему куда больше, чем звериное упрямство и неспособность признать право сильного без определенного на них давления. Он испытывал желание, смотря в эти бестолковые желтые глаза, чей взгляд не был способен сместиться в сторону даже на йоту. Желание переломить шею, размозжить череп. Спокойно, без жестокого сладострастного упоения, делая только то, что считал нужным, как расплющил бы голову гадюке, норовящей впиться в обнаженную щиколотку, только Анна уже вспомнила о своих заданиях, заслонила волка своей неширокой спиной, исполосованной шрамами складок на халате. Ерунда.
Безо всякой опаски женщина сунула в клеть руку, нащупала точку на холке товарного зверя, и сделала укол, от которого волк начал на глазах заваливаться на бок. Клеть открыли. Женские руки утонули в густом коротком мехе.

- Как тебе работа курьером? - их дорога в подземные казематы была на удивление короткой: Габриэль не видел необходимости в том, чтобы вести товар куда-то дальше отведенного для него предбанника и гонять рабочих лишними ходками. Им и без этого пришлось подниматься на верх еще два раза, чтобы принести оставшиеся короба, об которые они ободрали руки в кровь, не надев по собственной пустоголовости даже самых простых перчаток. Испытывал ли он жалость к этим ободранным псам, вынужденным вновь взбираться по склону за тем, что можно было бы доставить с помощью имевшегося здесь грузового лифта? Определенно, нет. Для того, кто сумел организовать подобное место и больше десятка лет держать его на плаву, несмотря на мировые, глобальные изменения, давно уже существовала четкая грань между необходимой рабочей силой, без которой в иной момент было не обойтись, и расходным материалом. К последнему причислялись и курьеры без лица и глаз - те, о ком никогда не станут захлебываться сводки новостей, те, которых никто не хватится, даже имей они семей, иную работу или заботливых соседей. Твари, они не люди. Такие же звери, метающиеся под ногами от ружейного огня, гонящие из угла в угол в попытке затерять свою паленую шкуру средь сотни таких же, место которым в гараже мыльной тряпкой. И все-таки их новый представитель вовсе не относился к той безликой сваре, но затесался ли туда случайно или сунул голову в петлю намерено - Габриэля это не интересовало даже в последнюю очередь и вопрос, заданный им, был скорее риторическим, чем требовал какого-то ответа. Джек Потрошитель сам протянул к нему лапу, зажатую неумолимыми зубьями лесного капкана и то, как он вляпался в это дерьмо, было только его проблемами. Возможно, ему стоило остаться в камерном застенке и сгнить там своим телом, а не подставной картой?
Пока процессия, напоминавшая со стороны скорбное волочение домны, продвигалась по неярко освещенному коридору, со стороны Джея, смотрящего в невидимую точку перед собой и словно решившего отмалчиваться впредь, не было ни указаний, ни приказов. Ни насмешливой улыбки, ни неприязни, только меланхоличная задумчивость усугубилась еще более, глаза стали как крашеный в бледно-голубой фарфор.     Прозрачные, равнодушные. И только. Вскоре один из темнокожих носильщиков уронил край короба на подставленное колено и освободившейся рукой толкнул дверь, легко отлетевшую в сторону, но и остановился около нее, придерживая створку от закрытия. Не ускоряя шага, Джей прошел мимо него, поманив за собой курьера скупым кивком головы, и прошел дальше до центра открывшейся взгляду залы. Лампы на невысоком потолке, проливающие какой-то особенно тусклый, густой след на закатанный в бетонное поле пол, деревянные поддоны: два еще свежих, сошедших со станка производителя, и один бурый, темный от грязи и крови, когда-то впитавшейся в некогда светлую древесину. Вскоре следом в дверной проем протолкнулись и мужчины с коробом. Руки со стонущими от напряжения мышцами ухнули его на чистый поддон, едва только выровняв, и, не медля ни минуты, оба носильщика удалились в обратном направлении за тем, что еще оставалось наверху.
   Став в пол оборота к шинигами, Джей слегка склонил голову. Уголки бесцветных губ чуть дрогнули с тенью досады в том же направлении. По всей видимости, он собирался что-то сказать, но передумал, только ненавязчиво высвободил левую руку из кармана штанов, скрестил руки на груди, позволив себе наблюдать, делать выводы, ища среди множества ложных предположений несколько близких к истине, – страсть, не охлаждавшая его интереса к жизни. Дела у высших сил насколько хреновы, что они ищут подачки даже в столь злачных местах?
- Устал в дороге, Джек?
   Он говорил негромко, рассматривая лицо молодого мужчины перед собой. На вид - так еще юноша. Курьера держало стремление побороться. С собой, своими мыслями, что распирали голову изнутри, донимали уже без шуток и поблажек, со всеми теми, что оказались кругом. Зверь-ленивец, разбуженный и взбудораженный. Немного беспечный.

   Поднявшись от морды второго волка, также усыпленного, как и первый, женщина обернулась к хозяину и гонцу, свела тонкие черные брови к переносице, явно недовольная тем, что увидела:
- Зубы сломаны, гнилы. Зверь уже старый, - она оттирала руки влажной салфеткой, которую достала из кармана халата, с некоторой излишней брезгливостью. Кажется, даже колоть стимулятор только что отсмотренному животному она не собиралась, оставив его сердце медленно затихать от густеющей в венах крови, - и это явно не то, что я ожидала увидеть.
Мятая полупрозрачная салфетка проходит вновь по тонким пальцам Анны. Эти руки не раз погружались в распоротое, еще неостывшее человеческое брюхо, эти пальцы хватали скользкие мотки кишок, выдавливали глаза и выбивали зубы, и всякий раз, смотря на их движения, Габриэль задумывался, сколько же силы должно быть в их надломанном изяществе.
- Что другие?
Салфетка упала на землю; Анна покачала головой с неодобрением и легким сетованием.
- Один нам подходит. Один, Джей.
Треснула одна скорлупа, а за ней оказалась еще одна, и еще. Столпами арабских демонов-сторожей в пульсирующей клоаке бездны, бывшие носильщики замерли около единственной двери, ведущей наружу, на свет и воздух, перекрыв ее своими телами. Темные, лишенные эмоций и желаний, собаки, снятые с ошейника.
- Всего один?
Ровно, без сочувствия и издевки поинтересовался мужчина, уже оборачиваясь к курьеру и обращая свой вопрос исключительно ему. Гонцу, принесшему дурную весть, и в прежние смутные времена снимали голову с плеч, а современный, пышущий жаром излишеств мир и вовсе развязывал руки тем, кто оказался в недовольных. На мгновение глаза Джея лишились белков, лживо сменивших свой цвет на черный. Ядовитый шепот вливался в его разум, мутил, увещевая раздробить курьеру суставы, избить, оставить подыхать на руках рабов. Может, его причислят к лику местных святых.
Одного взгляда на этого человека было бы достаточно, чтобы понять: никто не станет выяснять отношения с поставщиками сейчас, когда мальчик для битья оказался на расстоянии вытянутой руки.

[Эпизод заморожен]

Безмозглые овцы на заклание, блеющие без паники или решительности, прущие серой массой за ведущим их человеком с тонким ивовым прутом в руках, они переступают копытцами, увязая в зыбучих песках, лупят глазами на палящее равнодушное солнце, но они счастливы от осознания собственной полезности и участии в любом начинании: когда их режут на живую, они поют сладострастную блаженную песню добровольной жертвы. Насколько они тупы, бросаясь на винт работающей в полную силу мясорубки? Насколько они счастливы? Они ведь даже не люди.
Полные насмешливой, злой искры зеленые глаза молодого вояки следят за головами овец, месящих песок внизу, и его ладонь прикрывает козырьком над веками, чтобы солнечные лучи не прикасались к и без того раздраженной пылью роговице. Изредка кто-то из тех, что внизу, бросал из-под кепи взгляд наверх, вожделенно прикасаясь к рифленой подошве стоящих на краю танковой брони ботинок - танк здесь всего один, железный гигант, блестящий и временно сложивший прозрачные крылья жучок в снующем из стороны в сторону муравейнике, вызывающий приступ ярости у смятенных шквальным огнем, и столь неуважительное отношение этого юнца к столь ценному обретению многим казалось кощунственным. Раз от раза кто-то из овец запрокидывал голову выше, успев до начала движения поднять взгляд достаточно высоко, чтобы ухватиться за едва согнутое колено под плотной тканью камуфлированной штанины. Тогда улыбка наползала на ее лицо как жирная мохнатая гусеница, вызывая полный непритворного отвращения оскал на белом, усыпанном мелкими пигментными пятнами, лице. Свалянный мех бараньего стада казался ему отвратительной, мыльной ветошью, место которой только на свалке, неустанной рекой тек в лесную душную вагину. Белесые глаза командующего сем парадом капитана смотрели в никуда послед них и это никуда было на сантиметров двадцать левее и выше самой высокой головы тех, кто скрывался между кривыми тонкими древесными стволами, будто скрюченными пальцами торчащими из земли. Затраханные сучьи дети, они даже форму имели совсем иную, темно-зеленую, что пестро выделяло их сейчас, в окружении жухлого серого мелкотравья, но все с удовольствием перебирали тонкими ножками, прицокивали от ощущения востребованности. Они творятся мастерами своего дела, лепятся из самой дрянной глины - песок, смешанный с суглинком, комья земли и затесавшаяся между слоями солома, от которой расходятся непрочно закрепленные детали, они - маленькие бестолковые големы, единственная цель которых это отводить от действительно ценных кадров свинцовый жаркий ливень.
Такие люди рождаются - мусор, черные пакеты, куда девают плаценту, куда сливают воду и кровь, куда валят ватные окаменелые тампоны, плодный пузырь, одноразовые шприцы и смотровые перчатки? От них не остается ничего, кроме дыма крематория и придания гроба с металлическими накладками, только зубные коронки под зеленым-зеленым загоном у тех, кому повезло выделиться на чужой кровопролитной войне. Остальным же место здесь. Они уже не люди в верном понимании этого слова, не та ветвь эволюции, которая в начале своего пути рубила каменно дубиной своего сородича только ради того, чтобы пожрать его добычу. Они мутанты, ошибка, оплевок, пробный мазок самой старой кистью самой грязной краски позади холста или на рваной палитре - расходный материал, кости которого выбелит огнем и временем и поглотит небытие. Капитан отдал команду выровнять строй и овцы сбили шаг, ткнувшись в спину впереди идущим бестолковыми покатыми лбами. Как на подбор каждый из них - копилка внешнего уродства, слепые рыбьи глаза без зрачков и эмоций, вывернутые костями вверх изломанные пальцы, задравшие губу зубы, не способные поместиться в маленьком человеческом рту, чешуя, которой покрылась подставленная взгляду кривая шея, впалая грудь, тонкие конечности. Бесконечный дерьмовый поток, как помои, выплеснутые из ведра на проезжую часть. Кто-то, учуяв передышку, вновь поднял голову вверх. Никому из них не нравился тот человек, что стоят на броне. Их руки сжимались от желания сорвать блестящие звезды с его рукава. Первый лейтенант вызывал у каждого лишь болезненное раздражение - разве он не такое же отребье, как и все они? Он ведь много хуже чем любой, кого не возьми и не выдели в их сером сброде, но стоит по левую руку от капитана, неторопливо выпуская дым из пропитанной ментолом сигареты, и окидывая пространство перед собой неестественными яркими глазами. Заброшенный за спину автомат он любовно поглаживает по цевью кончиками длинных пальцев, неровных, костлявых, как сегментные конечности секачей. Длинные рыжие волосы забраны в хвост и это определенно одно из тех внешних факторов, что раздражает овец: их бритые головы преют под брезентовыми кепками, призванными обеспечивать хоть какую-то защиту им, рядовым без класса и имени. Женщины, мужчины, все они как на подбор инкубаторные вылупки.
- Выебал бы вон ту белую суку, - один из тех, кто стоял чуть ниже за спиной лейтенанта, ткнул его кулаком в спину и сорвал громкую, на грани безумного ажиотажного веселья, ухмылку с его тонких кривых губ. Кто-то подобострастно засмеялся, послышались приглушенные шумом налетевшего ветра пошлые низкосортные шуточки, сортирные смешки в адрес женской части стада, полетели плевки, упавшие комьями в закручиваемый в ветряные вихри песок.
Окинув взглядом вновь начавшее движение стадо, Габриэль не стал скрывать исказившую его лицо усмешку. Крупные клыки слоновой костью выделялись на фоне его белой, опаленной солнцем кожи, производя неприятный эффект осклабившегося гипсового черепа. Женщины, мужчины. Разного возраста, с разным, часто наспех выданным и не проверенным на работоспособность и безопасность, оружием. Им уже некуда торопиться: те, что поумнее, поняли, что для большинства этот лес, раззявившийся навстречу паутинной сетью лиан, станет могилой. Напоминанием об этом служит ритуальный дротик застреленного аборигена, воткнувшийся в накренившееся к земле дерево с длинными, липкими листьями.
- Или она бы выебала тебя.
На вид ему было не больше двадцати лет и от того он казался еще отвратительнее в глазах потрепанных годами и временем рядовых, сжимающих до хруста истертые, бедные от кальция зубы. Один из лейтенантов второго ранга выдернул из нестройного ряда какого-то мальчишку помоложе, оттолкнул в сторону боевой машины пехоты с продавленной брезентовой крышей. Спустя еще несколько минут из безмолвного парада выхватили девчонку, зло сверкнувшую змеиными глазами. И еще одного паренька, прижимающего к груди пистолет. Избранные. Вываренные кости на африканской выпуклой груди.
- Ты, ты и ты. В кузов.
Обернувшись на голос, Габриэль прищурился, фокусируя взгляд на рослой фигуре капитана. Крепкий костяк, тяжелые руки, сложенные на крупной груди, рельефное лицо с высокими скулами и черные, как смоль, коротко стриженные волосы, - вот и весь Гидеон, громким звучным голосом отдающий короткие обезличенные команды. В этот раз их только двое. Кто-то решил, что и этого будет достаточно, кому-то казалось, что и стольких элитных псов Мизантропа будет много для выполнения пустяковой миссии, не записанной в штатный указ, и лишь несколькие высказали недоверие такому решению. В последнее время им казалось, что молодой лейтенант Кэйнер ведет себя слишком беспокойно, оказавшись в опасном огневом секторе, и теперь, чувствуя на основании шеи колкий насмешливый взгляд этого всклоченного хищника, Гидеон мысленно соглашался со мнением меньшинства. Их не стоило отправлять вдвоем. Занятый построением линии атаки, он не всегда мог следить за Стрелком, а начнись что - никто из отправившихся с ними бойцов не сможет взять накаленную ситуацию в руки, какими бы крепкими не были вожжи. Но пока все было спокойно. Тихо. Бело.
Вскоре, когда последний из десятка выбранных рядовых скрылся в кузове машины, Габриэль спрыгнул в невысокую траву, перебрался на сиденье рядом со штатным водителем, боязливо взглянувшем на него из-под толстых стекол защищающих его от пыли очков. Закинув голень, зафиксированную в высоком ботинке, на колено, Стрелок развернул перед собой схематичную карту с отмеченным на ней красным крестом местом высадки.
- Погнали, ублюдок.
На свете не бывает чудес.
Не бывает того что пишут на форзацах книжек в мягких обложках: «мистический триллер, бестселлер года».
Бывают пришпоренные собаки, загруженные в кузов машины с кровавым отпечатком ладони на боковой стенке.
Все на свете имеет логическое объяснение.
Тяжелая военная машина, потрясая камуфлированным шатким кузовом, двинулась, оставив после себя клубы горькой песчаной завесы, и направилась к указанной на карте точке. Глубоко рифленые колеса, терзающие стонущую от войн землю, понесли их сквозь невысокую кустовую поросль, ломающуюся об передние металлические укрепления бампера с нескончаемым треском и скрежетом.
Вскоре, через несколько минут пути, Стрелок обернулся через свое сиденье, почти полностью перегнувшись через невысокую крепкую спинку, и глянул сквозь прорезь кузовного отсека на всех тех, кто толкался в нем, распространяя вокруг себя вонь немытых тех и удушливый запах страха, поселившегося едва ли не в каждом из баранов. Но нет. Была кроме этого еще и злость. Бестолковая, слепая звериная ярость, воплощенная в эфире ненависть, от которой питался каждый из них, как от аккумулятора. Все они знали, что этот выпас может стать последним - и если может, то, скорее всего, именно им и станет. Сломанное копыто послужит не менее верным билетом в ад, чем полученная в голову шальная пуля. Однако, разве они и сейчас не в аду?
Ядовитый блеск его зеленых глаз взволновал нескольких из мутантов, кто-то поднял взволнованное безволосую голову, в ожидании взглянув на тускло освещенное лицо в ореоле медных волос - священный нимб, обернувшийся вокруг головы христопродавца. Они - его крохотное бесполезное войско, меховая опушка для того, кто играть собой целую армию. Десяток расставленных в рядок спичек, судьба которым - прогореть и зачахнуть. Взгляд молодого лейтенанта медленно переходил с одной фигуры на другую. Кто-то моложе, кто-то старше, все из разных подгрупп испытуемых и с разными задачами, вкладываемыми в них при создании, но теперь все их специализированные навыки никому не нужны: зачесанные под одну гребенку, они вынуждены будут выполнять только его, приказы, пусть даже они сулят неминуемую мучительную гибель. Так или иначе, их жизнь просто не могла быть долгой.
Эта война оказалась удачным способом сократить количество неудавшихся проектов. Урезать ряды выродков, которых никогда не увидит разумное человечество. В руках одного из мутантов Стрелок увидел автомат - белые пальцы стиснули его, как священное распятие перед алтарем, однако даже отсюда ему было видно, что патронташ не боевой и причинить кому-то ущерб способен лишь внешним своим видом. Фишка, помеченная на дне черным крестом - заведомо проигрышная позиция и первая явная разменная монета в этом противостоянии. Жертва в угоду чернокожим рабам. Тонкие губы лейтенанта скривились, выказав багровый яркий шрам: война за власть была не первой в его кровопролитном пути по карьерной лестнице, но, он был уверен, не станет и последней. То, что в этот раз их пригнали сюда выступать против действующей власти не волновало его в сколько-нибудь серьезной мере, ведь разницы, кого убивать, а кого миловать, не было никакой. Совершив одну глупость в своем помпезном вторжении в Танзанию, Амин не сумел подстраховать тылы и сегодня, в 1978 году уже находился на волосок от своего сокрушительного поражения.
- Эй. Чего скисли? - гаркнул, наконец, прежде молча созерцающий свой «сброд» Стрелок и ухмыльнулся, заметив, как вздрогнуло несколько силуэтов. Не было в них больше ничего интересного. Никакой искры. Он отвернулся, вновь сверившись по карте с точностью места прибытия, и прикрыл глаза, посчитав время достаточным, чтобы успеть отдохнуть от палящего солнца, окрашивающего мир в горящие напалмом цвета.

Долго ли мне видеть знамя, слушать звук трубы?
Иеремия, гл. 4, ст. 21

В кузове воцарилась тишина. С неразличимым в шуме двигателей звуков сухой палец лейтенанта проводит невидимые линии на разложенном по коленям листе карты. Глаза его почти закрыты, из-под тяжелых век равнодушно следят за каждым изломом обозначенных ключевых улиц, задерживаются на черных кляксах контрольных точек и крестах бесплатных зрительских позиций для тех, кто уже получил свой приказ. Словно погружаясь целиком в иссеченную старую бумагу, он видит сквозь тусклую линзу вспухающего боем неба город под собой, проходит по скопищам глинобитных теснин, видит в кривых закоулках и уличках серых ишаков, слышит цокот как из камня отлитых копыт, провожает, стискивая руки на карабине, бородатых людей, стремящихся укрыться от ночного холода в голубом дыму очагов. Город звенел и клубился в медном вечернем свете, освещенный мерцающим до небес столпом минарета. Бумажным портретам отвешивали поклоны, как святыне, и смуглолицый властитель Амин короновался новым деспотичным богом, требующим свежих черепов для своего вечного трона. Черноглазый и грозный, он смотрел на своих солдат, посылая в самоубийственную войну, развязанную от собственного ощущения непобедимости. С нарисованного лица хищным азартом провозглашенного короля сверкали влажные белки глаз соглядатаев. Еще в этих землях растет миндаль - бесконечное множество деревьев, которые издали смотрятся пропитанной росой паутиной, но даже их стволы месяц за месяцев методично выкрашиваются грехопадением лика Амина, и становятся новым местом искусственно привитого поклонения. Гнилые колонны храма, который они сравняют с землей.

По жженной траве идут танки - огромные пустынные корабли, размеренно плывущие в белой бесконечной волне, вспарывающие сальными кормами разбегающиеся в стороны пылевые огненные вихри, отмечающие путь своих внутренних жерновов скрежетом сминаемого песка и железа. Бесстрашное орудие несломленной воли чужого вмешательство плело свою дорогу, устилая ее костями не хуже, чем деспотичный правитель, и ровно также, как и он, не считаясь со случайными жертвами. Они идут туда, не зная отдыха, где идут бои, горят деревянные навесы, железо скребет гранит и легконогие повстанцы целят из английских и американских винтовок в бегущую под склоном цепь темно-зеленых фигур. Восставшие армии казнят офицером и их прихлебал, вяжут советников, сжигают построенные королев казармы и брошенную им технику. Псы Амина сражаются до первого громкого выстрела над их ухом. В горчичном воздухе кривятся минареты, в застенках уже липко от крови, в глухих казематах, похожих на каменное черное солнце, разносятся вопли. Под утро на бледной заре выводят во двор заключенных, и пули, пробив тела, цокают о камень стены. Сидящий рядом с водителем транспортера лейтенант не видит этого, сколь не вдавливает желтым ногтем борозду на карте, но чувствует и видно, как жадно до боя раздуваются его тонкие, привыкшие к кокаину ноздри.

Машина урчала, ныряя в неглубокие ухабы, подрезала песчаные склоны и виляла у каменных уступов, скрюченными пальцами поднимающихся из земли. Сыпался мелкий хрустящий каменяк, поднималась высоко известковая пыль, плескала черная, как нефть, и редкая грязь. Лейтенант слушал вой двигателя, чувствовал под броней узкоплечее тело водителя, его движения, сжатие мускулов, дрожание зрачков. Когда прогремел первый взрыв и колесо идущей впереди машины лопнуло, хлестнув прогорелой резиной высоко в воздухе, они не успели остановиться даже при всем чутье этого человека, чей транспорт реагировал на каждое его отеческое движение. Лицо, наполовину скрытое под очками, посерело от ужаса. Грохот расставил все на свои места. Каждый почувствовал себя в центре беды и опасности, видел себя помещенным в неведомый чертеж. От ударившего под бронированное брюхо импульса, тяжелая туша железного зверя накренилась, грузно оседая по осыпающейся под его весом земле, острым краем зарылась в белый горячий насып песка. Сильнейшая контузия ударила по головам тех, кто был внутри, отключила на мгновение все органы чувств, лишь спустя несколько секунд неохотно вернув мутное зрение и гулкий, словно раздающийся из-под толщи воды, отзвук происходящего вокруг. Над опрокинутой тушей остановившей ход машины поднимаются космы вялого серого дыма, слышится подземный грохот и гул. В слепящем свете над головами тех, кто успел выбраться из разорванного кузова, сверкнул разящий укол самолета. На горизонте дыбом черная застывшая туча. Колонна остановилась, оставляя на угоду пустынным землям две подбитых машины, но потеряла на этом слишком много времени. Пока командиры пытались собрать свое перепуганное, роняющее пену на землю, стадо вместе, пока звучали короткие четкие выстрелы контрольных выстрелов, выдавливающих глаза из проломленных черепов раненых, пока голос капитана возникал острыми прорезями в шумящей какофонии осыпающего после минных взрывов песка, пока прислушивались те, кто не верил воцарившейся мгновенно тишине, все пространство заволакивало удушливым запахом смерти. Но почувствовали его только двое. Голос капитана потряс командой звенящий воздух, но и этого оказалось недостаточно для того, чтобы вывести батарею из-под удара. Спустя несколько минут ударило глухо и плоско, расщепляя воздух, словно сломалось сухое волокнистое дерево. Рванули над головами длинные белые проблески, улетая в ночь, в пустоту, впиваясь в невидимую небесную точку. Где-то закричали и звук, сбивающийся в хрип, забулькал, забарахтался, разносимый восточным пряным ветром. Бронебойный сердечник, протаскивая за собой струю огня, прободал борт машины, растерзал механика-водителя, сдетонировал взрыв боекомплекта, выбивая экипаж и десант. Два грузовика, оказавшихся ближе всех к минному полю, мгновенно отсекло от оставшейся колонны, и бросило в черный очаг готовящегося взорваться топливного бака.

И овцы побежали. Спасая свою жизнь, вытаскивая свои шкуры из пекла, они кинулись прочь от опасной земли, вдаль от готового затянуть их в себя болота, но не успели сделать и десятка шагов.
У зверя вместо бога - чека да ствол.
Дети хватаются за материнскую юбку.
Дети, отнятые от этой жизни, смотрят рыбьими слепыми глазами.
Им нужен поводырь.
Так волк стал пастырем баранов.
Голова одного из рядовых мутантов, пытающихся скрыть от гремящих взрывов, вдруг лопнула переспелым фруктом, брызнув стороны кроваво-серой массой и рваными ошметками кожи, костей, тканей. Песчаный камуфляж залило багровым потоком, на чьем-то лице остался кровавый, как длань «Мизантропа» отпечаток. Практически обезглавленное тело, по инерции сделав несколько шагов вперед, завалилось на бок, судорожно пытаясь продолжить какое-то движение, загребая руками жухлую траву и взрытую сухую землю, и затихло спустя несколько секунд. Сухой, звонкий треск отошедшего затвора даже среди разносящегося эхом грохота взрывов и автоматных очередей прозвучал вспарывающим душу тончайшим свистом, заставившим обернуться нескольких наиболее близко находившихся рядовых, вглядеться в поднявшуюся над перевернутой машиной фигуру, словно безо всякой боязни оказаться под разворотившим отряд артиллерийским огнем выпрямившуюся во весь рост и поднявшую к плечу закрашенную камуфляжем снайперскую винтовку. На губах шатко вставшего на скрежещущее колесо человека змеилась неприязненная усмешка: на его виске темнел кровоподтек, однако блестящие края ссадины быстро тускнели, стягиваясь в тонкий нарыв. Стрелок. Самое внушительное воспоминание, что останется о нем - не имя, которое будут повторять в страхе и ненависти, а деяния, которые оставят усыпанный костьми и чужой болью след.
- Ко мне, суки!
Одним движением он спрыгнул с брони в раскаленное пекло, в песчаную жижу, вскинувшуюся к новой своей жертве. К тому моменту все уже вокруг заволокло едким дымом прогорающего пластика и закопченного металла. С водительского сиденья никто не вышел - того, кто вел все это время транспортер одним ему ведомым чутьем, посекло осколками после минного взрыва впереди. Не доставало и тех, кто уцелел в кузове. Все они пригнулись, отворачиваясь от попадавшихся, словно специально подкатывающихся под ноги, тел бывших своих соратников, таких же детей, не знающих, кто такое умирать по настоящему. Детей, которые привыкли каждый день испытывать новую гибель в медицинских кабинетах и воскресать по утру следующего дня. В этот раз им никто не давал шанса начать все сначала. Среди растерзанного, ревущего воздуха, лопающихся металлических взрывов и криках раненых, все они стали не больше, чем мишенями.
В руке лейтенанта качнулась винтовка, которую он держал с пугающей легкостью, будто та была отлита не из матового черного металла, а склеена из конструкторского дешевого пластика. Поперек его груди виднелись кожаные прочные ремни: два автомата, перекинутых через плечо, объемный рюкзак, вытащенный из-под переднего сиденья. Дуло винтовки ткнулось в сторону остановившейся от окрика девчонки.
Она не в порядке?
Темные глаза ребенка смотрят без страха на палача и командира.
Она сумасшедшая?
Внутри железного тела машины раздается первый гулкий взрыв, борт продолжает стремительное движение вниз, счет запускается нажатием кнопки, делится на секунды, дробится в осколках.
Готова ли она бороться за свою жизнь в битве, которая кончится сегодня?
- Рано еще подыхать!
В некотором отдалении, когда рассеивается раскатанный ветром дым, солдат, как ящерица, вьется на склоне, сволакивает на себя лавину песка. Вслед за ним волочатся его лиловые внутренности. Скрежет железа и песка. Ослепительно, из аквамаринового пространства неба, налетает, расширяется белый пучок. Здесь смерть. Она протянула уже к ним свои руки. Повелитель всех зверей на земле и рыб в море чернокожий Амин смеется, щеря стертые зубы.
Дуло винтовки в руках лейтенанта качнулось в сторону, указывая направление. Кажется, он действительно единственный, кто знает путь ко спасению.
Невидимый им гранатометчик развернулся могучим телом, повел трубой, подымая литое плечо. Сжал у прицела кровавый глаз и в следующую секунду, как лейтенант развернулся в выбранную сторону, ахнуло новым горячим тугим ударом.

Те, кто не захотел умирать в огне и стальной крошке, бежали за ним, задыхаясь, липкие от пота, с солеными брызгами на лице, в потеках зловонной жижи в низкую сухую поросль. Тупые овцы с покатыми лбами, слепо верящие в то, что этот зверь сможет вывести их к новой спокойной жизни, они с треском ломились через колючие жухлые кусты. За их спинами горела, пожирая отставших, багровая смерть, полосующая небо огненными всполохами, но обернуться на нее никто из ведомых не решался. Кто-то еще смел доверять человеку, с презрением на лице избавившемуся от попытавшегося спастись собственными силами, кто-то не боялся поднять глаз от казавшейся кровавой земли, вперившись черными зрачками в спину и отблескивающие отметки на его погонах, но сколько еще этот быстрый шаг и темп, заданный им, они смогут выдерживать, не представлял никто. Всего их осталось пятеро. Четыре усталых подростка и лейтенант, на вид немногим их старше. Все они тащили на спинах рюкзаки, которые их новый командир успел вытащить из тела умирающего транспорта за несколько мгновений до того, как внутри него раздалась фатальная канонада взрывов.
Светлый, славянской внешности мальчишка, потерявший в спешке способный хоть немного уберечь его от солнца головной убор, исступленно прикрывал коротко бритую голову ладонями, пока не получил совет от более старшего смуглого товарища - снять куртку и завязать ее рукавами, чтобы не слетела от злого порывистого ветра. Его порывы не приносили облегчения, заставляя закрывать глаза и выжирая их тем, кто не оказался достаточно расторопным.
Это место не щадило ни своих чернокожих детей, ни чужаков с черными сердцами.
Стрелок шел вперед, не чувствуя усталости. Дыхание чужой горячей земли охватывало его и он через это дыхание соединялся с животными силами издыхающего под пятой своего нового правителя юга. С древними погребениями и наполненными мушьиными яйцами жертвами. С остатками старинных фундаментов и пеплом невысоких хижин. Земля, принадлежавшая другому народу, носившая на себе поколения неведомых людей и диких животных, принадлежала теперь ему. Она обнюхивала его шершавыми ноздрями своего воздуха. Исследовала по-звериному запахи явившихся чужаков, старалась угадать, откуда они, чего ждать от них.
Стоит ли принять в себя их иссохший прах.
Спешка их похода, уводящего вдаль от развернувшегося боя, оборвалась вместе с упавшим в пыль рюкзаком лейтенанта: тот остановился, вскинув винтовку прицелом к лицу и сбросив свою ношу позади, вгляделся в линзу куда-то вперед, словно сквозь маячившие впереди отзеленелые деревья, их кривые тела стволов, тонкие, дрожащие ветви. К тому моменту уже темнело и, убрав свое оружие за спину, Стрелок отдал команду к привалу. Дошли все. Все остались целы. Четыре зверька, до которых не добрался мясницкий нож.
Качнув над их головами щербатый чан неба, солнце закатилось.
Послед удушающего жара наступил сковывающий члены холод.

Несмотря на то, что шума вдали не было слышно, а впереди маячила сень деревьев, Стрелок не разрешил ни разводить костра, ни двигаться в сторону мнимого укрытия, ни даже зажигать фонари. Кто-то из тех, кто был посмышленее, догадался, чем было обусловлено такое решение, и с беспрекословным молчанием раскинули на земле тонкие покрывала, призванные стать им ложем и укрытием этой, подкрадывающейся стылой поземкой, ночью. Сам он остался рядом со сброшенным прежде рюкзаком, положив оружие на сложенные в позу лотоса колени, и оказался в удачно выбранной позиции, которую можно было здраво счесть самой безопасной из всех, что оказались в их распоряжении. Нет. Перед ним был не отряд. Сброд, каждый из которого, когда придет ночь, повиснет на волоске от гибели и или попытается ослушаться его приказа, сбежит, разожжет огонь, или захочет перерезать горло тому, кто вовлек их в мучительную смерть вместо быстрой, острой гибели под огнем войска Амина.
Стемнело мгновенно.
Быстро понявшие, что им не пережить эту ночь по одиночке, злобливые юнцы жались друг к другу, забыв о различиях, о вони, окружающей их молодые тела, об ужасе оказаться исполосованными пулями посреди сна: от ужаса умирать медленно, невидимая глазу пуля казалась им божественным благом. Однако никто не решился подступиться ближе к фигуре лейтенанта, освещаемой лунным светом, и сидящей, закрыв неестественные, пугающие глаза.