Смена кадра.
А вот теперь мы уже начинаем терять время.
Габрилю захотелось сплюнуть на эти дорогие доски паркета: куда девались мужики с железными яйцами и карабином через плечо? Почему в полицию, в мэрию, в сенат, в суд, во все управленческие организации и даже, мать, их, в хваленую организованную преступность, сползлись одни офисные черви? Где страсть, где ярость, где ненависть в конце концов? От кого теперь можно услышать уверенность не напускную, а натуральную, с кем теперь можно начать разговор не в душных оболочках фрака, в окружении литых подсвечников, белых колонн, бестолковых картин, а, скажем так, на открытом поле, чтобы доступа с двух сторон, чтобы открыто, прямыми словами, в лицо, поддых. Почему все приходится показывать на собственном примере?..
Стальная хватка на собственном раздражении медленно, со скрипом, разжалась: на холодном, ледяном стекле отстраненного образа неземной белой птицы, распушившей хвост в преддверии удачной сделки, пошли ниточки трещин, расходясь, как если ступить на тонкий, прозрачный ледок пруда по осени. С пугающим хрустом на грани слышимости. В томительной тишине лишь шелест подгоняемого ветерком вентиляции дымка. Беззвучно, мужчина спустил кий с плеча, меняясь в лице. Словно ожила ледяная скульптура - его движения враз обрели порывистую резкость. Раскрыться, выплеснуть жар - чтобы зажечь.
Первое впечатление - львиная доля всего дела. Тормози. Никакой суеты, форса или гримас. Правило сапера. Он почувствует блеф? И черт с ним после этого. Поза? Глаза? Мимика? Да брось. Мало ли что. Устал.
Вздохнул свободнее, расслабил шею. Хорошо, не танцуем. Будем играть в шахматы. Оранжевый шар уходит по диагонали в левый угол. Дернулся угол губ.
- Камрад, откуда такие познания?
Трое сбоку наших нет. Горим с гудением по всем фронтам, как истребители над Кельном.  Нечистая работа.  Пиздец котенку, больше не будет в штиблеты гадить. В балагане за такое швыряют гнилыми помидорами и требуют бабки за вход назад.
Ответ на не поставленный еще вопрос - с опережением. Индикатором умственного развития. Если у человека в голове не манная каша, а мозги, выбить их, никогда не лучший вариант. Информация была принята к сведению. Кий при ударе смазнул по белому боку, но все равно смог послать импульс, закативший в лузу красный шар. Выпрямившись, Габриэль снова затянулся сигаретой и развел широко руки в стороны:
- Закон - истинный враг.
Просто как в шпионском фильме. Ассоциация была на 90% верной. Дело было в жизни и смерти. Каждый раз за деньги продавать немного информации в стране, где главный закон Омерта - оно стоит именно жизни. С чуть шкодной улыбкой. Наш враг - закон. Отлично. Звучит, как лозунг!
- А у вас, управляющий "последним закатом"? - по капельке, эмоциями, как бациллами, вирусом ненависти и жажды отмщения, жгучей и яростной; главное остановиться на той точке, чтобы не махнуть сто грамм на собственных похоронах. Сделку нельзя было сворачивать или отменять. Поиздеваться? Сахарная кость, пергаментная кожа, в клетке с тиграми не страшно? Голос тот же час очнулся, словно бы этого и ждал, разносясь колокольным звонким смехом, начиная нестерпимо болезненно и ощутимо давить на барабанные перепонки в ушах. Постепенно отдаваясь тяжелым сердцебиением в груди и глухим эхом в голове. Что это было? Приступ? Слишком много за весь день. Чрезвычайно много.  - у вас есть свой враг, я знаю. И это не только проблемы с законами. Это нечто более пыльное.
Заканчивает, наконец, полицейский начатую фразу, отходит к столу и делает большой глоток виски. Кий покинуто лежит на деревянных бортах - он пропускает ход.
- Я позвал вас сюда не для игры, - не оборачиваясь, - вокруг вас и вашего окружения стало происходить слишком много неопрятных событий и, предполагаю, даже убийств. Мне до этого нет дела, но, тая все от народа, я теряю выгоду. Да, камрад?
Держа стакан в руке, Габриэль все же повернулся лицом к некроманту. Совсем, как в книжках пишут - спокойный, глушащий джин без примеси, и многое знающий. Взять такого за жабры, подбить колено, весьма сложно. Холодная змея с гибким сухим телом, в руках не удержишь.
- Я материалист. Более того - марксист. Левый радикал. Но факты штука упрямая.
В зашкалившей на месте клиповой съемке на стол шлеп, шлеп, шлеп.
Мошенники. Кто из нас врет? Хороший вопрос. Посмотрите в мои честные глаза, Herr Снейк. Еще пять минут и эта идиотская улыбка, пришитая к ушам, так и останется на моей роже, как надкус Евы на том самом яблочке в райском... аду. Все. Собрался. Ярмарка, базар, продажа, вот гимнастика уму.
- И факты смотрят против наших сторон. Я могу предложить вам сотрудничество.

Пчелы поверили.
Из-под вальяжно полуопущенных ресниц шеф местной полиции, тщательно изображавший баклана уже битый час в душном амбрэ окружающего пространства, тем не менее внимательно следил за реакциями - дернувшийся кадык на шее некроманта в контражуре изумрудного сияния лампы под абажуром наглядно показал, что энергетический выброс неудовольствия оказался такой силы, что был уловлен системами ПВО инстинкта отторжения и да, вот оно, самодовольства от сделанных выводов. Баклан, конечно, знать не знал, какие там мыслишки завозились в этой пыльной пустой голове, но отчетливо видел, что зерна упали именно в ту землю и именно в ней прорастут по верных углом.
Дуракам легче верят.
Это хорошо. Человек способный чувствовать опасность - живой человек хотя бы в той моральной стезе, что нам нужна и куда движемся мы строем.
Да, это была бы немного странная упряжка: отпрыск древнего, уважаемого рода, заведующий роскошным местом с историей не в одну сотню лет, и мафия в синем мундире. Но отшумевшая месяц назад канонада, накрывшая город вереницей закрытых гробов не оставила Габриэлю особого выбора. Творилось в городе странное, все было поставлено на уши из-за последних сумасшедших событий. Впрочем, хоть не маньяки. Практически - свои.
Genosse? Die Fahne hoch! Die Reihen fest geschlossen! SA marschiert Mit ruhig festem Schritt. Kam’raden, die Rotfront Und Reaktion erschossen, marschier’n im Geist In unser’n Reihen mit.
Битте дритте, курка, млеко, яйки, кюкен мит шмюкен, не желаете ли господин Людовик Четырнадцатый остаться? Поиграем в Ади Шикльгрубера с чаплинскими усиками и белокурую корову Еву Браун? Всю жизнь мечтал, о, йа-йа! Чур я в этой игре за Черчилля. Я тоже антифашист, толстый и много курю. Только, ребята, как-нибудь в другой раз. На сегодня адское шапито закрывается. Die Straße frei Den braunen Bataillonen.
Тварь молча смотрит за тем, как пыльный, трухлявый, давно истлевший на нитки мешок мяса и костей танцует с кием вкруг стола, посылая шары в его невысокие стенки и неглубокие лузы. Промяукал в голове вкрадчивый голосок, размазав мягкой лапкой нарисованную на запотевшем зеркале ванной картинку войнушки - ни в коем случае. Кажется оба собеседника открывали для себя нечто новое в стандартном деловом разговоре - например, когда-то господину Кэйнеру уже открылась истина, что его можно непринужденно вести под пиво, а вот теперь он просвещался тому, что мертвецы - народ, на провокации не поддающийся и на внушение не ведущийся. А ведь казалось. Рефлексы. Мы все - это, по большому счету, совокупность рефлексов. какие-то вырабатываются всю жизнь, а другие - в считанные минуты. Вот на фальшиво-благостную физиономию изучающего круглых красавцев на столе Снейка, например, рефлекс установился, а он даже и не заметил - скривится, как от кислого лимона.
Дуракам больше доверяют.
- Я просто не хочу войны на весь свой славный городок. В этом знание полезно.
Грубовато-панибратское отсутствие между ними даже тени примитивной вежливости воспринимается на удивление естественно: служит чем-то вроде пропуска в VIP-клуб "за гранью дозволенного" в составе двух человек - равноправие, равносилие, равнозначие - ни один самый ближайший друг не стоит с тобой на единой ступеньке...как этот ненавистный враг? Нет, не друг, не враг, но должен быть - компаньон, и ты ничего не можешь сделать - Фортуна раздала карты, и тузы выпали именно им двоим. Тихая злость - дело вкуса и subject to change. Нелепая мысль, но иногда Габриэль действительно ловил себя на ощущении, что ненависть кормит. И что он встает утром лишь только движимый желанием сделать еще какую-нибудь пакость.
Некромант махнул блестящим черным хвостом перед самым носом, а он, действительный баклан, не успел ухватиться. Скользит чуть подсохшее тело, как кишки по рукам, бухается в грязь, но остается чистеньким, свеженьким. Руки подняты к плечам в жесте "ну, все, хорош, парни" или "я сдаюсь, у меня есть право на молчание и звонок моему адвокату", Габриэль смеется, не стесняясь раскрывать своей зубастой пасти и щурить глаза:
- А вокруг, liebe Leiche, одно и происходит, что дерьмо плавает.
Стена за спиной то в жар, то в холод, она гудела и подрагивала -  так бывает, если прикоснуться к деревянному телеграфному столбу на летнем сельском полустанке или к кожуху электрокомпрессора. То что можно было принять за волнение, едва заметно, мелко дрожащие пальцы, глаза в щелки бойниц - на самом деле было черной срамной судорогой азарта, адреналинового неконтролируемого азарта, когда последнюю пачку купюр на сукно в Монте-Карло, когда дождливой ночью обливаешь бензином стены своего соломенного дома и чиркаешь на ветру зажигалкой - гори ясно, чтобы не погасло, когда... К черту. Руки на стол, кий по пальцам между большим и указательным - так четко и выверено, раз, два. Бусинами два грузных шара - по местам, сукины дети, в сетки, в углы.
- Я могу предъявить многое, - мужчина едва ли заметно вздрагивает подавляя желание изломить бровь в вопросе, поднимаясь от стола, - но подумайте сами, что вы не будете иметь и почему вам предложат немедленно свалить за окраины?
Под каким стаканчиком шарик? Здесь? А может быть здесь? Не угадал. Попытка намбер ту. Веер карт между умелых пальцев и все - виртуозная игра, ты вовсе не тот, кем крестили. Броско, хлестко и блестко, как в клипах MTV, осторожно: эпилепсия. Электропрохладительный кислотный тест Тома Вульфа. Габриэль отставил пустой стакан на стол с таким громким стуком, словно хотел придавить ту самую змею и видел на месте маленькой головки хладный лик своего собеседника.
- Альянс с тем, кто может предоставить все необходимое - ведь есть ваш единственный шанс.

Лопнула пружина. Гремлины и лангольеры отменили время, парень, мы все умрем. Время пить чай.
Четкий хлопок в ладоши: Так, мальчики-девочки! Стоп-стоп-стоп! Отныне все, что Вы скажете, может быть использовано против Вас. Сюрпрайз!
Черным, блестящим ужом некромант прополз по нестерпимо блистающему лунному индустриальному пейзажу, замирая, словно уснув на солнцепеке, по середине обширной площади - на ладонях свернулось тугое, холодное тело. Тупая круглая голова аспида ткнулась под большой палец, ядовитые зубы показались во рту: почему не выломать их, не вырвать с мясом мешочки, полные яда, да не вдавить их в подслеповатые непроницаемые глаза? Оборотень устало опустил веки. Одно и то же. Постоянно. Хотя иногда он задумывался над тем, как бы сам повел себя, окажись он в подобной ситуации - возможно, брыкался бы и выкрикивал оскорбления, возможно, присмотрелся бы ко всему, что есть и окружает, чтобы после обдумать эффективный план построения беседы, но, впрочем, это все оставалось только в теории. Они топтались на одном месте, по сицилийскому цементу ходили вкруг друг друга - белый, почти как алебастр, черный, как маслянистый мазут. Мельчайшая, мельче муки, пыль, въедающаяся в поры кожи от единого прикосновения, мгновенно вытягивая влагу до ощущения пустынной, зудящей сухости.
- Revolution, - звучит вырванной из контекста фразы, мажет красной краской у виска, гонит по снегу, по первому белому снегу, выходит в тираж - "ригли сперминт".
Давно Габриэль не развлекался так...энергично. Улыбка едва заметно в обманчивом освещении  появилась на лице при воспоминании о произошедших ранее событиях. Бесспорно, охота самый лучший вид спорта и прекрасно разгоняет кровь. Адреналин становится наркотиком для тех, кто хоть раз его попробовал и почувствовал кипение крови в жилах, напряжение в мускулах и звериную собранность. И потом все приятно ноет и тянет, а в груди расслабленность. Подумал только тоскливо, на кой ляд возникло вдруг желание подзаказать жвачки, зажевать пластины три сразу и смачно чмокнуть мятным пузырем у лица этого надутого самоуверенностью скелета. Разве что после такой брехни не грех освежить рот.
Змея напротив знает, что делать, но гоняет шарики по ямочкам, играет в игрульки и дует себе в дуделку, совсем не мелодичными звуками не то лаская, не то пытаясь угробить, раскрошить в тот самый цемент и алебастр, его, Габриэля, мозги. Поелозить так по-тщательнее, потереться костлявой задницей в отглаженных штанишках, чтобы взвыл - атас, зажопили! - но не в те ворота играешь, не по тем нотам смотришь.
Мертвый взгляд из живых глазниц. Железные острия зрачков.
Ooops. А ведь этот мужик слегонца не в себе.
Сокрушенно покачав головой, оборотень спокойно закурил новую.
Мало того, что пытались им помыкать, так еще и начали лапшу раскудрявую вешать на уши, заговаривая зубы – это уже ни в какие ворота не лезло.
- Все трупы ложатся на свои места? - вполне логично предположил он, махнув рукой с зажженной сигаретой в воздухе перед собой. Муху отогнал. Дал змее по круглой голове, звезды видно? Горький дым заполнил легкие, прошелся до самой опорной точки, сказанное, казалось бы - обычно, но, усиленное чернухой, снова обретает налет непринужденности, намекая, что можно - немного отступить от правил игры "мафиози-коп". Наблюдать, как человек курит, на процесс раскуривания - это просто психологический ход. Смотреть - дрожат ли пальцы, на манеру, на весь ритуализм или - просто физиологичекую привычку. Это характеризует как почерк. Так вот, Габриэль курил так, словно находился у себя дома и знал, как липко может следить за этим визави. Черные холодные глазки. Период ломки закончен. Доза пущена в кровь.
А ситуация так и приближалась к абсурду, выписывая кривыми ножками в грязных пуантах па, но даже в афере и фуфле должна быть красота исполнения. И синхронность, достойная гимнастов на трапеции.
- Это не угроза и даже не намек.
То ли фокстрот, то ли тустеп, проходит мимо стола, вертя кий и так и эдак. Походка выдает, но глаза глупые-глупые, прозрачные насквозь, на вылет, идиотская улыбка, пришитая грубо нитками к лицу, несдержанность семнадцатилетнего мальчишки и только под брючинами - голень, каблук, носок, каблук. Ах, ты ж, цацочка моя! Азартное ощущение что под ним горит сидение венского стула - вот тебе и Азнавур с Мом Пиаф. Вот тебе и Тарантино с Гаем Ричи. Не уж, а гадючка-штопор.
Шварк по столу пепельница. Время по игре. Круглые полосатые детки на зеленом брюшке мамки.
Посмотрите в мои близко посаженые, круглые, как блюдца, глупенькие глаза.
- Это - всего лишь то, что я могу предложить в обмен на условно обозначенное сотрудничество. Мы ходим вокруг да около и скоро здесь, в полу, будет конкретная дыра, если мы не придем к чему-то общему, ведь так? - если сложить два и два, то пять в обычной математике, не вдаваясь в иные области наук, никак не получится, всяко будет четыре и только четыре. Так что то, что господа от ситуации хотели – не могло бы быть. И вовсе не потому, что это было нереально. Сделать ведь можно все, что угодно. Габриэль остановился, не глядя практически ткнул кием, как делают в дешевых американских фильмах туалетного качества и снова закинул деревянную, отягчающую палку на плечо, - одно дело подкупленная уборщица, которая может вытащить смятую бумажку из мусорки, а другое, человек работающий с оперативностью и точностью. Вам не кажется? Лично я просто надеюсь на обмен действием. В разумных пределах.
Дурочка всплеснула лапками и скукожилась. "Мы с тобой одной крови" - некоммерческая версия в эфире. Я тебе нужен. Но тут переключили каналы. Мыльная опера. Обдолбанный травкой монтажник запорол запись очередной серии. Прямой эфир. Актеры смотрят не друг на друга, а мимо камеры, где девочка-хлопушка держит таблички с текстами. Помреж в панике чиркает следующую реплику жирным маркером на картонке. Но ему, как и Габриэлю сейчас, нужно донести простую истину, маленький кубик, вишневую косточку - не ты не нужен, брат, а я тебе. Да донести так, чтобы Снейк действительно проникся святой идеей пользы от такого...альянса. И лишь бы не сорвалась. Не мотнула хвостиной. Сачок в руках. Унылое зарабатывание на хлеб с маслом.

Наебка, братцы, матч "проплаченый". Счет известен заранее.
Красный стикер на папке личного дела (особая отметка, группа III-C), желтый значок вордовской папки на рабочем столе, который хозяин в шутку назвал: "die Nadel auf die Ader", видимо очень довольный своими изысканиями на поприще творчества халатного и никому не нужного - художественной ценности не представляет, но цвета хороши, сюжет хорош, а вот еще рамочка, рамочка дерьмо-с, господа мои, дерьмо-с. Желтый знак отходным билетом тонущего парома поверх обоев рабочего стола, где плывут в одну сторону рыжие полосатые рыбки на синем фоне дешевого аквариума. Желтые полосатые шарики катятся по зеленому сукну, играет расслабляющая музыка, накурено, надышено, но свежо и легко. Не для общего пользования, на персональном ноутбуке, не рабочем, лежит в мегабайтах информация, играющая ставка на огромном столе, скальпель в грязных руках, новокаиновая маска радужного забытья города - мэр, ваша доза.
Из коридора в коридор пробегает безглазая собака, прихрамывая на левую переднюю лапу. Смотрит пристально кроваво гнойным месивом выжженных глазниц. Скалит клыки. Глухо взлаивает.
Никому здесь - в городе - не стоило говорить "удиви меня", по крайней мере Габриэль бы точно не стал советовать обратного за просто так. Обычно, такой заказ в борделе грозит жестокой шуткой от персонала: подсунут козочку с колокольчиком, или необъятных габаритов африканку с глазами дойной коровы. В ресторане за такое могут плюнуть в тарелку и сказать, что добавили новый секретный ингредиент. Менеджер просто по-доброму нагреет на пару сотенных. Но то персонал, и шутки у них не злые, а так, мелко-бытовые. А здесь заказ был сделан мастеру тихой игры.
Жесткий диск был отформатирован и физически уничтожен.
Но память отформатировать нельзя.
- Open Beweidung in den Ställen, - сплюнул с языка, стряхнул трубку пепла с сигареты, пыль с рукава. Снейк. Два пальца в рот - извините, мсье, в сортир по частным нуждам - и проблем как не бывало. Правила. Правила. Никуда не бежать никогда не кричать. Ничему не верить, ни на что не надеяться, ни о чем не просить. Не называть имен.
Повелитель мух. Гнилая свиная голова на палке.
Игра без правил. Шар в лузе.
Доведет вопросами до истерики, а потом даже минералки не предложит, да еще и смотрит на меня как Белоснежка на лобковую вошь. Где, спрашивается, в этой стране, соблюдение прав человека?
Вот привязалась присказка-мазафака, как ресница в глазу под веком – не выморгнуть. Откуда вычитал, в котором часу намурлыкала припев магнитола, человеческий мозг муравьиная куча - лихорадочная работа, суетня, круговерть, только сегодня скучающий шутник взял да и поджег твой муравейник с четырех концов. Зашевелился черный Змей, в коробке с французскими конфетками поморгал сонными глазками слепца, но ускользнул, отполз за обертки под мусорные баки - ай, цацочка моя, куда же ускользнула от монументного пожатия лапы по хребту, спасла свой скелет и зачем теперь манишь красным язычком, раковая опухоль с улыбкой примадонны?
В деле фигурировали такие смачные видео и фотоматериалы, что бывалые следаки раз в 15 минут просили прервать показ на нервный перекур. Папка мигала в сознании ярко и сочно, хлюпали под сапогами печально яблоки, пахло гнилью - кисло и пряно - корицей, как покрутились на хрустальной карусели. Лошадки мои, птички твои. История из тех, от которых остается кисловатый привкус банальной обреченности в душе. Низкий жанр.
- Вы не будете разочарованы.
Стоп-кадр. Поплыли титры. Все свободны, всем спасибо.
Широкая ладонь, с сильными, мозолистыми пальцами поднялась вверх, но медленно, не как для удара: два пальца в "Vендетту", указательный с перстнем, средний в опору, улей критских пчел, без жал, август, горят торфяники, гниет на обочине сбитая машиной собака, пчелы жужжат над развороченным боком - белые плашки сломанных ребер. Наигрались? Перепродали? А ты просек прикол? Только твое присутствие рядом делает ситуацию мерзей падали. Или маленькая змейка трещины, крошечный надлом? Змейка. Круглая голова в сжатых пальцах. Молчаливая осада закончилась прежде, чем на сопротивление перестало хватать сил.
Конец был слишком очевиден, чтобы хотя бы пытаться оттянуть его. Мысленно переборов самого себя в короткой партерной борьбе, Габриэль поставил однозначную точку в беседе - закрепил договор, едва ли не без отвращения дотрагиваясь до ледяной руки некроманта пожатием. Стиснуть сильнее. Размять хрусткие кости в требуху, выпростать мозг из белых трубок, кожу китайского пергамента растереть в пыль, оседающую на полированные ботинки. Желание возникает мгновенно и разгорается напалмом, но мужчина, кажется, все же не настолько глуп, чтобы начать рушить только установившийся контакт. Это ведомое прежде, знакомое чувство, на шаг шатнуло его в удушливую, бешеную злобу, так туберкулезник в агонии хочет, чтобы вместе с ним сдохли все. Не забыть вымыть руки кипятком и хозяйственным мылом. Отскоблить докрасна, стереть отпечатки пальцев. На пытливый, даже испытывающий взгляд подслеповатой змеи, Габриэль ответил краткой усмешкой: пытаешься забраться поглубже, насрать в ботинки, подсадить на идею, и уйти, хвост трубой, нос по ветру? Не выйдет. Заглянешь, насмотришься всякого, а потом спать не сможешь. Детские кошмары замучают, древний.
       У выхода ждет автомобиль, прокравшийся тушей огромного хищника за ворота, подмявший под колесами мелкую гальку. Из распахнутой дверцы призывно манит прохладой отлично проветриваемого салона, норовом кобыл под капотом и, конечно, стройными ножками в красных туфлях, как дополнением к кожаным сиденьям.

Мужчина, который бьет в лицо, месиво костей и хрящей переносья, осколки в мозг, товарный состав на полном ходу летящий с насыпи, лобовое столкновение бензовозов, обрушение стены айсберга - льдистые осколки и океанские брызги. Огромный мир - утро, день, вечер, ночь, или зима, весна, лето, осень, будь моя воля, я раскрутил бы третий от солнца шарик на пальце наоборот, и швырнул вскачь на стрекозиное колесо рулетки, которая не остановится никогда. Я всегда на восемь минут быстрее смерти. Пора признаться себе под тридцать, что опасность и скорость это единственный вид любви, который меня вставляет, воистину вставляет.  До костного мозга, до спиральки ДНК, до полного расщепления последнего атома тела.  Все остальное сыворотка, суррогат, вкусовая добавка, идентичная натуральному.
После того, как воскресный вечер грузно и неотвратимо трансформировался из простого, тихо-мирного выходного в кругу друзей в активный мозговой штурм расположения в "участке номер два", а точнее в собственной съемной квартире, ставшей на тот прискорбный момент пристанищем одновременно пяти полицейских и одного привлеченного с левой стороны патологоанатома с толстыми пальцами, голова соображала туго и как-то неохотно. Со старанием имитированное организмом похмельное состояние удручающе действовало на злую, как адов пес, секретаршу в соседней комнате, поэтом кофе с утра Габриэлю не суждено было дождаться: на стол был поставлен засунутый в белую керамическую чашку изрезанный афрканский кактус, тот самый, который он опрометчиво щедро подарил бессменной чертовке. Женщины.
Так и не уснув за всю потраченную на кропотливую работу ночь, бессменный вот уже который год управляющий так и не лег спать и пришел на работу раньше обычного, чтобы разобрать гору бумаг, собравшуюся со всех работящих отделов на углу стола и грозящую в любой момент опрокинуть его своим немалым действием. В принципе, разложить все по железным полкам шкафа не составляло особого труда, тем более, что в управлении было пока что почти тихо и лишь где-то на входе вечный Николас тяжело поднимал веки, приветствуя таких же ранних пташек, как и он, да ждал на смену не менее верного своему ответственному делу Роберта.
Открыв окно, мужчина впустив в кабинет свежий утренний воздух, полный осени, укладывающегося на зимовку солнца, ветер, приятно касающийся с большим трудом с утра выбритого лица. В это время солнце не отбрасывало еще на тротуары длинные тени, но город уже постепенно наполнялся жизнью, движением, звуками - самое то время, когда до работы жителям мегаполиса по-прежнему можно добраться без пробок, а на улицы еще не осела пыль и грязь дорог. Детвора, звонко крича и распугивая сонных голубей, не так уж рьяно топала в школы, обгоняла и врезалась с менее активных, давно же скованных прочными цепями серости будней взрослых, смеялась, делилась какими-то новостями, но с такой высоты их не слышно...и слава богам.
Габриэль закинул на подоконник обе ноги и привычно закурил, зная только два верных способа к быстрому пробуждению, но не имея возможности загнать в организм первый из них в такой обстановке, а потом скупо довольствующийся вторым. Тишину нарушали лишь периодические шаркающие шаги и приветствия редких в такую несусветную рань сотрудников за дверью, мягкое шуршание кондиционера, разгоняющего арктический холод по коридору, но так никем не отключенный, и мягкое журжание кулеров компьютера, давно уже высветившего на монитор необходимые базы.
По какой-то причине реальность невозможно воспринимать цельно. Пейзаж вокруг - словно чья-то безумная аппликация. Будто сумасшедший художник, найдя едва дорисованную до середины картину, заклеил белые пятна первыми попавшимися кусочками цветастой бумаги.
Какая в таком окружении может быть работа.

Внешний вид: черная рубашка, расстегнутая на две верхние пуговицы, черные джинсы с клепаным поясом, черные "казаки" с длинными носами и каблуком; волосы стрижены.

Только открывались популярные газетные киоски и маленькие, часто частные магазины, но на улицах появились уже и машины скорой помощи, и пронеслись две пожарные машины, и полицейские патрули, а преступность забилась под серые начесанные плащи или схоронилась, отсыпается в бараках старого района, куда давно уже нужно заслать военизированный рейд и накрыть всю нору зубастых крыс десятитонной плитой, чтобы не разбегались, не расползались, разнося заразу. Без них хватает, греби полной ложкой.
В глазах начало темнеть. Медленно, так в театрах гаснет цвет. Увертюра Офен Баха, «Орфей и Эвредика», тускнеющий хрусталь под потолком, пыльные портьеры с грязными кистями, стертый паркет, разлетающиеся сквозняком листы с текстами, бутафорские ножи и шпаги, шляпы, кринолины, перья, пух, косточки вишни, бюстгальтеров, программки и бинокли. Криво висящая, накренившаяся фотография Мерелин Монро, на месте сексуальной родинки – огромная бородавка из черной икры. С золоченого багета свешиваются виноградные грозди и веточки салата. Гранатовый сок на полу трудно отличить от крови.
Он устало повернул от пейзажного вида внизу голову и задумчиво уставился на экран мобильного телефона в раскрытой ладони: светящиеся цифры сообщали, что через десять минут наступит приход начала дня, что здание заполнится гомоном, гулом, заживет муравейником, трудовыми пчелами во все направления, и нужно марку держать, выгораживать. Он закрыл глаза.
В голове почти сразу появилась знакомая картинка, четкая, как на профессиональной фотокарточке, но одновременно с тем, словно с налипшей поверх сеткой паутины. Воспоминания душили, не давали сосредоточиться на времени и на делах, роились во все стороны, возбуждая в сознании все новые и новые образы далекого, прекрасного прошлого, где теперь не только окружающий мир начинал казаться чужим, безобразным, мертвым, но люди в нем, люди внизу и в серых стенах, не могли оставить в покое. Это продолжалось несколько секунд, чтобы уступить место гнетущей пустоте. Слабость.
Проходят фиксированные мгновения, и Габриэль как и каждое тяжелое утро с трудом осознает, что все возвращается на место: и предметы, и тени, и света, и стены, окно – все, что связывает его с реальной жизнью. Панический синдром. Первый раз – всегда самый тяжелый. Происходило ли с ним в последнее время что-нибудь плохое? Открыв глаза, мужчина снова с едва напряженным осмыслением уставился на набранные пикселями цифры, прогнал в памяти события вчерашнего дня - вроде все здесь, все рядом, как на белой посудине с голубыми ирисами по кромке, но чтобы вспомнить окончательно, пришлось пролистать список принятых сигналов. Надо же. Вот как.
Стук в дверь привлек внимание и, отложив телефон на подоконник рядом, но так и не изменив своего отнюдь не начальственного положения в кабинете, мужчина неторопливо развернулся корпусом в сторону возникшей в проеме женской фигуры. Против света - молодая девушка, непуганая птица.
- Да. По какому вопросу вижу вас у себя?
Прокуренный за последние сутки голос вряд ли ласкал слух, но звучал уравновешено, спокойно - без логичного раздражения всякого, кто оказался бы на его месте при таком раннем визите. До рабочего времени официально оставалось еще двадцать пять минут. Поднявшись с подоконника, мужчина отошел от окна и, остановившись у угла своего стола, скрестил руки на груди.
- Предположу, что вы Рейчел Бернелли и звонили вчера, - не встречаться взглядами глаза в глаза еще сильнее мимикрировать под обстановку полосатых стен и неприветливо громоздкой мебели, срастись с простецким интерьером, и, не дыша, повесить амбарный замок на собственных чувствах, которые сквозили банальным страхом неизвестного и, возможно опасного, задумываться раз за разом, с каждым ударом маленького сердечка о том, что принятое решение могло оказаться ошибочным. Такие новоявленные сотрудницы - робкие, зашуганные серые мышки с тонкими желтыми папками в дрожащих лапках, были не редки и только одна из десятка могла доказать обратное впечатление, проявить характер и настоящее желание. Только одна из десятка получала работу в отделении, где отбор шел на профессиональные навыки и случайности - бывает всякое - обнаруживались крайне быстро. Доброе имя – это хлам, сказочка для дураков. Прийти с ним было бестолковой идеей. Это только то, что позволяет прикрывать свои делишки и впихивать средненький товар по бешеным ценам, или завышать в десять раз реальную стоимость акций.
Девочке перед ним было всего девятнадцать лет. Девочка перед ним была ведьмой.

Его разобрал колкий сухой смех. Он хорошо помнил фотографии из интернета. Цветные. Вывороченные язвы, отгнившие как при проказе пальцы, скоротечное после инкубационного периода разложение, мокнущие волдыри, разбухшие синюшные наросты, "съеденная" язвами слизистая и роговица глаз. Малейшая трещинка - и это уже во мне, точнее я это оно. Надышался сам - передай дальше. Какое красивое слово "антракс", желтые марсианские костюмы химической и бактериологической защиты, стеклянные шлемы, рукавицы... Холодом в помещении пробивало до костей, в распахнутое окно задувал, не таясь и не закрадываясь, сильный ветер большой высоты, заносил разномастные звуки, но, не давая разобрать хлопки автомобильных дверц или приглушенное бубуканье мнящих себя полицейскими - полицейские фуражки, форменные разбавленно-голубые рубашки под кожаные пояса, конечно, кляксы нашивок на рукавах, - расщеплял, гонял по стенам и уносил прочь, чтобы через несколько минут начать все сначала, совершенный в своей цикличности. Холод в помещении стремился обогнать еще не успевшее разогнать ночную хмарь блеклое осеннее солнце, тепло растворялось, словно никогда не сопутствовало этому помещению, но верно подходил к переменам, тронувшим милую юную гостью. Самые тонкие косточки судороги запрограммировано стынут в аудио-гребле, замыкает обыденно скупо рабочий ряд в размазанных по монитору диалоговых окон, закрывается с грохотом дверь от сильного сквозняка. Когда стылое истекающее маревом утро запорошено пылью раскрошенных пальцами листьев из осени, не думаешь конечно о вековой проблеме. Люди вокруг, внутри и во вне.
Первые - необходимость, вторые - отражения, третьи - данность.
- Кэйнер, - поморщившись, не-свойственно мягко поправил уже успевший порядком отхватить от азиатов великого многообразия возможностей художественного искажения своих имени и фамилии, и долгое время старавшийся держаться от их злых неповоротливых языков подальше, отгораживаясь придуманными налету псевдонимами и прозвищами, Габриэль и сотворил бездушное подобие улыбки. В конце концов у человека есть возможность привыкнуть ко всему, начиная искажением собственного положения в обществе и заканчивая регулярными выбросами радиоактивной энергии вместо воды из душа, поэтому сам он давно привык с пытливым интересом, часто отталкивающим, часто напрягающим, вытягивать из оказавшихся в квадратном кабинете людей каждую дрогнувшую ноту голоса, каждое сокращение мускулы по щеке, каждый жест - свободный ли, замкнутый. Жестом свободным из краткого списка, меняясь на глазах, теряя старыми газетными вырезками робость, боязливость, девушка снимает легкое осеннее пальто, безошибочно находит железную вешалку на вбитом в стену крюке - никаких стоек, никакого уюта, - сейчас она уверена в себе, смела, решительна, но думает должно быть наивно и красочно о том, как оно здорово и весело, работать в полиции. Получать немалую зарплату. Общаться с людьми. Планировать свою жизнь.
Нужно ли тебе это, стоило ли приходить вовсе: раньше нужно было задумываться. Прежде чем начинать истерить и увлеченно страдать, разбираться вдумчиво и погружено, почему болит.
- Когда будет снег, в городе начнут сжигать тени, - раскрыв не поражающую воображение толщиной и объемностью содержания папку, Габриэль без явного интереса пролистал несколько страниц, взглядом лениво перебегая со строчки на строчку. В резюме есть действительно все, что он просил. Даже больше. Больше, чем нужно. Но все это - чепуха, труха набранного в компьютерный коммуникатор текста, нарисованного на офисной бумаге красками принтера, потертого уже временем хранения и людскими сальными прикосновениями и прочь того - сколь многое могла рассказать девушка сама о себе здесь, в едва спокойной обстановке? А с дулом пистолета у красивенькой головки, полной мыслей о светлом будущем, но рискующей растерять их все вместе с содержимым черепной коробки? Отложив папку, мужчина несколько мгновений молча смотрел в жесткий ковролин на полу, словно продумывая сложный ход в шахматной игре, но поднял все же взгляд на Рейчел. Ребятишки веселые. Руки на гуди.
- Впрочем, будет красиво, - сжалился, стало быть. Не сжигают уже никого, но в памяти сидит раскаленным стержнем, заставляет повторять снова и снова, но все же, что такое? Девушка боится смерти. Он отошел от стола, выходя посредь комнаты, останавливаясь с расчетом на минутное театральное внимание в повисшей паузе. В тот момент, когда Габриэль развернулся обратно в девушке, в руке его, на ладони, тяжело махнул к потолку и упал на обратно, с оплетенной рукоятью нож. Острие колко глянуло в сторону птички, желающей действительно стать кошкой: вперед, действуй. Тебе никто не мешает. Тебя никто не обидит, но зажатый двумя пальцами нож смотрится отнюдь не столь дружелюбно, верно? - фроляйн Бернелли, подумайте еще раз серьезно - нужна ли вам эта работа. Приняв вас, отметив в служебном списке, я не смогу гарантировать вам крепкого здоровья и спокойной старости. Однако нам нужны ответственные сотрудники.

Летящие горящие щепки. Горькой оседающей гарью. Когда передоза не выходит достигнуть. По велению человеческой руки нож убивает даже вернее, чем водородная бомба и, по крайней мере, уже дает гарантии на невозможность продолжения душевной драмы, смотрится дороже, выточен красивее - направление чужого усилия позволяет выбирать даже то, что называют в жарких Сицилийских семьях казнью по кровной мести, и будь то церковь Святого Иосифа с его бубонно-легочным ослом и маленьким отверстием под хвостом или цокольный этаж, где стул да электрические разряды по клеммам на прищепки, жадно закусившие ледяные пальцы, ведь еще не вышло из моды медленное изжаривание до истощения выдержки сердца. На сколько разрядов оно рассчитано? При какой мощности -  наклоне рычага с черным шариком, прокрученным на ржавой спице - лопнет тонкая прослойка живой кровяной мышцы, превращая ее из чего-то живого и действующего в окунутый в формалиновую ванну неодушевленный предмет, не несущий более никакой, кроме телесной, информации? В мгновении ощущений напуганного, забившегося в угол своего спасительного сознания, ребенка тонко пролегает глубинная синева широко открытых глаз: почти напротив, но за толстым барьером. С беззлобной подтрунивающей насмешкой приподнята рассеченная шрамом бровь, изумруд течет, заливая зрачки, не дополняя, но оттеняя спокойствием январского мороза острый сапфировый прищур.
В какой степени напряжения не выдержит твое сердце?
Не пытайся пересилить себя, наступая на горло. Самообман страшнее химической войны.
Что-то в этом есть. Не может не быть. Он практически слышит чувствами, как заедает пластины, падает цепь где-то внутри молодой ведьмы, и, только полностью открыв для себя это изменение, двумя пальцами толкает узкое железное тело в короткий полет. Вошедший в бетонную стену, как в мягкую древесину, нож отмечает конец своего пути узаконено-ровным стуком. Звучит почти с укоризной.
Это просто железка - это те же слова и невозможность прислушаться к себе, однако такое суждение верно, идет далеко, вдет за собой. Сколько осталось места до щеки, ты знаешь? Заикающаяся истина приобретает противоположное значение, в улыбку пустить смелости, не бойся,ты решаешь, It is then the proof of sadness, caused by absolute justice. Мужчина медленно, как в замедленной съемке старого черно-белого фильма опустил руку, держа ладонь отведенной во внешнюю сторону и широко раскрытой, но тогда уже зашелся своим не слишком смехом, но точно лаем и уханьем, грубо и громко. Обогнув Рейчел, он, теперь уже сызнова молча, взял со стола шариковую ручку и сложенные в тонкую стопку бумаги, среди которых какое-то время отыскивал нужную:
- Разумеется, карандаши, - с преобладанием двигательных нарушений кого там не зацепило, кого не разложило во взрывании псевдо-ядра, что там про кромку залитого молоком пепла. Уверенный шорох гравия под мокрыми шинами за выбитыми стеклами, окнами во дворы. Извилистый звук летней резины на просоленном дереве доков. Ночной земноводный звук. В сырой темноте столь же внятный аргумент, как трещотка на хвосте гремучей змеи. Он положил найденный расчерченный листок в желтую папку, быстро и убористо набросал привычные акты и, развернув от себя, протянул девушке и документ отказа, и согласия на собственную ответственность, и копию договора с блеклой сизой печатью. И простую офисную ручку, - подпись здесь и здесь. Вопрос, фроляйн, не в вашем желании, а в вашей потребности.
Оставив бумаги со всеми вопросами и ответами в руках соискательницы золотого руна в медной нашивке, Габриэль выдвинул верхний ящик стола, из которого на стол выложил две непримечательные вещи - жетон с выбитыми условными обозначениями полицейского управления и два стальных браслета наручников с магическим отражением. Начищенные, они блестели в отражении беззаботно заглянувшего в гости солнца. В ходе некоторых последних событий, оружие он предпочитал не выдавать больше непосредственно в своем кабинете, ссылаясь на абсолютную автоматизацию нового арсенала.
- Вас не обязывает форма, можете являться на работу в штатском. Удостоверение получите завтра в информационной, - ящик встал на место. Главное - не путать, не забывать. Не путать настоящее и то, что было. Это не одно и то же, - тогда же вам покажут расположение вашего нынешнего кабинета.
Утро это война.
А на войне, как на войне. Каждый день приходят люди. Каждый час убегают, сломя голову. Редко смотрят друг другу в глаза и то, на что осмелилась Рейчел каких-то пять минут назад, может сыграть с ней злю шутку в дальнейшем. Но пока - пока встретят только сложенные в прохладную улыбку губы, а утро обрадует утонувшими в каштане волос нежными лучами.
- У вас есть ко мне вопросы?

Бряцание притворяющегося ядерным пламенем на кромке неба, но не знающего про то, что происходит исхода Ривьеры, воспаленной трассы, согнанных птиц. Озарение. Инсайт. Первое впечатление скрипящей вагонеткой двинулось вглубь, по кромке небесных озер, опрокинутого чашей мира, по вибрирующим своей неповторимой мелодией нитям страха - опасения, смятения, перерастающего в нечто большее, накрывающее волнами по берегу, но впечатление общее от той вдумчивой глубины не изменилось – оно снова заставляло задуматься о небрежном стремлении девушки к сочетанию гармонии с ее оппонентом – противоречивостью, просящейся на бритвенную резь голоса; срезанной безжизненной более прядью, уцепившейся за складку кофты на плече, напряжением в узких плечах и выпрямленной, словно сосновый ствол средь лесного массива, показательной спине, уверенно сжавшимися тонкими изящными пальцами на пластиковом корпусе вызывающе-яркой желтой ручки. Росчерком пера на древнем пергаменте. Иногда, почтительно редко, Габриэль позволял себе расслабленность и увлекался изучением личности по предметам ее окружающим, по маленьким, крохотным деталям - кому нужно на импорт, покупаем за полцены - за каждую ворсинку и мелкую царапину. И лишь после, незаметно в степени приличности, чтобы не вызывать излишнего смущения, переходил к лицу, рукам, мимике и жестам, но вновь педантично распределяя внимание на столь ничтожных мелочах, к которым нормальные люди редко когда проявят хоть какой-то интерес. Надо признать, в этом деле он заметно преуспел не смотря на малую практику и редкое позывы, и едва ли какой человек способен был скрыться под искусным обманом от его легкого в такие моменты, но весьма проницательного взгляда.
Когда на кромке остается все меньше и меньше. Визуально, но невозможно почувствовать.
Красные огоньки вглядывались в белым пятном лицо с лишенной всего, кроме жажды, тягой. Без ненависти и зависти, без восхищения и пренебрежения. Их открытый, честный голод да неизвестность, инкогнито обладателей, вызывали не страх. Нет. Бледная кисть свешивалась с подоконника и тянулась ближе к темноте, в странном порыве – привлечь неизвестного зверя легкой добычей и разглядеть остальное. Поднимая руку утром в своем кабинете, Джей мог приманивать только насыщенное наполнение электроники и безотказной техники, но не обманывал себя возможностью приятной беседы и только Рейчел, пусть ожидаемо, пусть по назначенному времени, стала практически глотком свежего воздуха.
- Можете приступать к работе с завтрашнего дня, когда официально зачислитесь в штат, - он качнул кистью из стороны в сторону, вполне однозначным жестом демонстрируя свое безразличие к поставленной проблеме. От того, неделей позже или неделей раньше девушка утопит свое обаяние под кипой пыльных бумаг, не поменяется в этом мире ровным счетом ничего. Разливать гарь, что сдувает пепел с докуренной до фильтра заявки №9, может всякий. Ломать дурь, разбивая зубы в эмалевое крошево, дано каждому. Не стоит торопить события, - но советую сначала освоиться. У вас есть на это неделя.
Мужчина тяжело опустился в свое кресло, впрочем, почти не скрывшись даже за огромным столом. Улыбка еще больше растянула губы. Нет, конечно, все это глупые выдумки, подсунутые разыгравшимся воображением, старым картежником с крапленой колодой. Оно иногда поражало самого обладателя непредсказуемостью и парадоксами ассоциаций. Он сдвинул развороченную стопку листов на край полированной поверхности, кивнул утвердительно на второй вопрос девушки - слова горной интонации как обычно упали первыми камушками – легкими, но меткими.
- Разумеется. По всем вопросам обращайтесь лично ко мне или замещающему.

Все начинается с чего-то. С унылого завывания ветра, быть может. Он вечно что-то несет с собой, кучу бесполезных, никому не нужных запахов в обертке душного смога. Пропахший бензином город больше не реагирует ни на что. Возможно, это дело привычки. Зияющие оляпистыми расцветками рекламы – лучше сорвать и уничтожить. Они засоряют мир своим неестественным существованием куда быстрее, чем смог разрушает озоновый слой.
А может быть, все начнется с шагов? Такие разные звуки… под хруст осенних листьев или корки снега, а может быть – по голому асфальту? Пожалуй, это тоже не стоит упоминаний. В мириадах людских шагов твои – отнюдь не особенные.
Если подумать как следует, то можно понять, почему люди бредут по улицам с бессмысленными лицами. Они ищут. Ждут. Разум и тело в постоянной готовности дать отпор. Расслабляться нельзя, потому, что жизнь всегда рада дать тебе подножку. Нужно быть готовой к этому. Равновесие. Блики солнечных ножей. Выхлопной газ. Какофония жутких звуков.
В круговороте безумия ты – одна. Хочется кричать? Забиться в истерике? Тогда за тобой приедет белая машина и увезет в белое здание, в котором на тебя наденут белую рубашку и запрут в белой комнате с мягкими белыми стенами и проклятыми белыми лампами. Торжество добра, черт бы его побрал. Да здравствует белый. Интересно, а в сумасшедшем доме на ночь гасят свет?
Несчастные психи. Если здорового запереть в камере пыток местного отдела «О», то к утру можно получить вполне адекватного психа с клаустрофобией и нервной дрожью в ищущих постоянную опору руках. Легко представить себе страшные крики из дешевых ужастиков. Тошнотворно вывернутые в нечленораздельных возгласах глотки, скрежет когтей по обшивке. Да, как-то так.
Увлекаешься. На самом деле, тебе нужно только одно. Каблучки, степенно, в тон дыханию выстукивают ритм неотвратимого начала действа под названием интервью. Слово жутковатое. В ассоциациях среднего можно разглядеть отвращение и терпеливую брезгливость. Журналисты, обычно, это люди второго сорта для тех, кто сидит повыше. Все правильно, с высоты сотен футов многоэтажки вся грязь, что внизу, сливается в серо-буро-малиновую массу. Вот только если падать, то только туда, об этом многие забывают.
А внутри… внутри тепло. Тепловая завеса ударила за спиной, отрезая холодный воздух. Неплохая задумка, если судить непредвзято. Но во всем этом смысла не больше чем в праздничном хороводе снежинок, падающих с небес. Они просто падают… а танец… танец выдумывают люди… Выдумывать вообще-то интересно. Бессмысленное может приносить какое-то удовольствие, в чем-то даже сравнимое с четкой направленностью истязаний объекта.
Но боль и страх, конечно, куда сложнее и интереснее. В глазах усталого мужчины за столом – вопрос и он даже не желает его озвучивать раньше времени. Конец рабочей недели, печати навалившихся за это время дел сейчас особенно сильно видно. Время выбрано верно.
Впрочем, облегчать задачу дежурному, сновидка не стремилась. Встав перед его столом, Сиаланта ощутила острый приступ дежавю. Издательство… та же история. Только в руках полисмена не карандаш, а табельное оружие, наполовину разобранное и уже смазанное. Собирает. Почему именно здесь? Можно было это сделать и дома, но на самом деле ответ прост. Пока руки работают в привычном деле, мозг отдыхает. Внимание не забито всякими мелочами вроде фоновых звуков скрипа полов и стука дверей. Да и кто решится напасть на дежурного в полицейском участке? Самоубийца? Мазохист?
Ленивый взгляд готов ждать довольно долго, но ты, еще больше. За фиолетовой улыбкой равнодушия кроются долгие века осознания, которые можно сжать в пятиминутном сне. Но он поймет не сразу. Если поймет.
- Я вас слушаю, - голос усталый, терпеливый.
Ничего лишнего, стандартная фраза. Я. Вас. Слушаю. Семантика слов обозначает внимание. Только сейчас можно говорить так, что ни одно слово не пропадет. Сейчас, когда на его равнодушном лице умирают и разлагаются останки реанимированного ровно на десять секунд любопытства.
- Габриэль Кэйнер, - говорит голос оболочки. Сухой и безжизненный, - мне назначено.
Удостоверение – на стол. Мозолистые, узловатые руки вцепляются в него точно бульдог – в жертву. Ощупывают. А глаза пытливо въедаются в пляшущие на бумаге строчки и фотографию. Вдруг ты – убийца, прикидывающаяся жертвой?
- Пройдите сюда, - наконец, озвучивает голос дежурного.
Указующий перст обвинительно смотрит в сторону арки сканера. Короткая процедура обследования. Из металлического почти ничего нет, впрочем. А после – унылые стуки каблучков под монотонное гудение офисных люминесцентных ламп. И начищенная табличка, тускло отсвечивающая так, что глазам не видно последних букв имени. Габри. Но эль у него точно есть.
Это некий стереотип стандартного копа-что-сидит-повыше-прочих, выложенный кирпичиками знаний в осознании. Суровый, грубый мужик, с сигарой в зубах и горячительным в шкафчике слева. Или справа. В шкафчике – графин с янтарной жидкостью. Или бутылка – с прозрачной. А во внутреннем кармане пальто – фляжка с походным глотком успокоительного, согревательного и расслабительного. Чертов коктейль эмоционального подъема до звонка будильника утром.
Но это - всего-лишь каркас сравнительной модели. О том, что в реальности – можно узнать только после того, как скрипнет дверь. Стук по твердому дереву. Тупая, навязчивая боль в обмороженных костяшках кулачка…

- Не заперто.
Через закрытую дверь голос звучит глухо, кажется, даже угрожающе. Разумеется, не заперто. Хотя это тоже – не факт. Хорошенькие молоденькие секретарши. Уроки хороших манер при задернутых шторах. Иногда это – правда и воспринимать ее надо как часть ассоциаций похотливого сообщества. Соответственно.
Впрочем, сейчас – не заперто. Это как в общественном туалете, табличка для удобства. Вообще, лучше сразу писать на дверях, как в отеле «Do not Disturb». DnD разврата или, быть может, мыслей наедине. Когда никого не хочется видеть. Не важно. Или важно, но не для той, что, по идее, должна сейчас достать из сумки блокнот и ручку. Нет. Сегодня все должно быть иначе. Штампированный журналист отправляется рыть тени на ближайшей свалке в памяти. Ассоциации – к черту. Сегодня – хаотический импрессионизм, чистая импровизация.
Дверь не скрипит. Хорошо смазанный рефлекс постоянной готовности наружу. Или внутрь. Как получится, как выйдет. И секретарши нет, как один из вариантов. Есть только большой стол и большой человек за ним. В обоих смыслах.
Бита на стене говорит не о пыли, пускаемой в глаза. Она старая, побитая. На просмоленном, побуревшем металле – вмятины и царапины. Явно не для игры в бейсбол. По крайней мере, мяч был крепче и тяжелее а поле… поле не кажется открытой площадкой с кучей пляшущих и размахивающих транспарантами фанатов.
Сигарета в огромных пальцах смотрится игрушечной. Пушистый дым извивается над его головой безмятежным облаком. Но это другое облако. Ядовитое. Все равно. Несущественно. Подойдя к столу, сновидка замерла перед Габриэлем, произнеся только одно слово.
- Здравствуйте.
Сначала – интервью глазами. Морщинки на лице, подергивания мышц… все поползновения разума отражаются даже на самом хладнокровном лице. Может быть – в уголках глаз, в тенях под веками… важно вовремя поймать настроение и связать это с визуальным образом с точностью нейрохирурга. Иначе – все зря. Неточная информация – хуже незнания.
Стол, положение тела, сидящего на стуле. Информация комплиментарна. А жизнь… она всегда вносит корректуры. Неосторожно вдохнув пушистое облачко, скользнувшее к ней, сновидка закашлялась, отступив на шаг.
Курения враг здоровья. Преимущественно – чужого. Горький вкус чего-то неприятно удушающего, пахнущего смертью в загаженных, черных легких, похожих на старый закопченный самовар, на котором проводили отработку ударов суровые мастера вин-чунь. Бесформенное подобие того, что помогает дышать. Впрочем, это не имеет никакого отношения к делу. По сути, вся затея чертовых менеджеров отдает идиотизмом. Как и все вообще, что пишет новая журналистка старого издания. Все, что пишут журналисты вообще.
Сводка того, о чем думают все или почти все, скользкие факты и домыслы. А каждое интервью – это своего рода игра в кошки-мышки. Друг напротив друга обычно сидят две скользкие змеи, причем одна старается побольнее ужалить, а другая – извернуться так, чтобы первая ужалила сама себя. Гаденькое, приторное ощущение пыли, пускаемой в глаза.
Так вот, здесь этим не пахнет. Два разных взгляда встретились на узкой тропке широкого стола между стоящим безумием и сидящей уверенностью. Хаос и порядок, не иначе. Впрочем, 50 на 50. Может и сейчас, все не такое, каким кажется. Как один из вариантов в бесконечной цепи прогнозируемых ситуаций. Матрица ошибок с единственным верным решением.
- Джек Блек, - перебила тишину сновидка, - мистер Кэйнер. Что вы можете рассказать о нем? Я не имею в виду официальные отчеты. Ваше личное мнение. Если вы, конечно, захотите им поделиться с желтой прессой.
Вот так, напрямик. Без жалких уверток и долгих прелюдий в духе «А как поживает ваша матушка, мистер полицейский?». Или еще что-нибудь смазливое, отвлекающее разум перед коварным, жестоким вопросом, бьющим точно в яблочко. Дешевый пафос стандартизированного мышления в обертке ассоциативного среднего.
Сегодня у пафоса выходной. Дайте место любопытству, оно заслужило.

Спасибо, я постою – не звучит, поскольку не нужно. Итак ясно. Каблуки заставляют страдать, это еще одно напоминание о жизни. Необходимое для той, что привыкла к тому, чего нет и может быть в любой момент. Чем больше трудностей, чем больше ограничений – тем меньше вероятности сорвать красный занавес, обнажить жуткий костяк заиндевевших в тюрьме разума желаний. Освободить.
Возможно и стоит. Не здесь и не сейчас, быть может. Скорее всего. Куча жалких, беспомощных оправданий? Едва ли. Получится? Сомнительно, но важно ли это? Сейчас – нет. Безумные, непохожие один на другой варианты. Кто вы, мистер Кэйнер? Что таится за лицом-маской? Возможность разгадки 50 на 50 как всегда, и было ли иначе? С момента, когда новорожденное сущее вырвалось из точки полыхая массой раскаленной плазмы. Застывающей в гротескных, не похожих и, несомненно, стандартизировано штампованных под рваную кальку угольках несущейся плоти, в черной как смоль глубине необъятного пространства.
Изгибами тела, бесстыдно голого там, где это никто не оценит, тела вселенной беспощадно беспомощны и, наверное, это не зря так. Для чего-то. Все для чего-то. Стол. Сигара. Улыбка на высеченном из камня лице. Как будто не зря. Никогда не знаешь наверняка, какая сторона медали перед тобой. Быть может – ребро?
- Открыть окно?
Короткое, мягкое отрицание. Пряди белых волос, качнувшиеся вправо… влево. Зачем окно? Рак – не страшно, когда знаешь, что до этого не дойдет. Поезд еще далеко и он даже не приехал. И не приедет. Не успеет. Но даже если успеет – тоже все равно. Яркими каплями на прозрачном стекле глаз расплывается действительность, исчезая в бурном океане мыслеформ, сложных и витиеватых. Неважно зачем – просто от осознания того, что так и должно быть.
- Не нужно, спасибо.
А раз так, то незачем юлить, вымаливая у разума бесконечные оправдания. Даже для незаметной рамки на необъятном столе. Целующая столешницу фотография, пожелавшая этого в обмен на пикантные подробности поцелуя с желтыми страницами. Это тоже – несомненно. Оставляя личную жизнь в покое, вопрос гаснет. Но – не страхом. Уважением.
- Джек Блек по прозвищу Потрошитель наиболее характерен своей сходностью с психически больными людьми, привыкшими к галлюциногенам, всюду их окружающим, однако же, он абсолютно нормален. Человек, полностью противопоставивший себя классовому мнению.
Просто, как пять копеек. Субъективно абстрактная сухость фраз, подготовленная заранее, возможно. Или нет. Мысли таят что-то иное, но эмоциональный фон сух, как назло. Или почувствовать не получается.
- И он хотел отстоять свое мнение, - двусмысленная фраза – «не вопрос», без намеков, - но большинство предпочитает овец, а не волков.
Нет зла. Как нет и добра. Есть лишь тусклое – «центральное мнение», усредненное, как кучность стрельбы профессионала. Любой выстрел вне круга – «молоко», изгой. Стараться день за днем, чтобы изжить в себе молочную порочность. Но, может быть, всем иногда хочется просто разрядить оружие туда, куда смотрят метающиеся в хаотическом безумии глаза наедине с собой. Домыслы и только. Ничего конкретного.
Но если вдуматься в сам факт усредненного – безумная мысль пронзает разум – а что там? За кругом. За центром стремительного добра и света, умасленного благими намерениями… молоко? Пустота?
Иное мнение. Другая правда. Если не знать подробностей, можно уподобиться овечке, что послушно следует за пастухом. Не имея собственного мнения. Медаль лучше смотреть с обеих сторон, тогда и правда станет более полной. Быть может. Не узнаешь, не поймешь.
- Когда человек помечен обществом, как плохой, это просто свойство его натуры, его личности - моей, вашей, его, каждого в своем sein eigenes Heil.
Тактико технические характеристики. Оболочки или осознания? Кажется, это не важно. Никому – не важно. Эндорфиновый рай пустых флакончиков с мутным осадком, пустые машинки без колес? Или четкая цель, присыпанная уверенностью в собственной правоте? Джек Блек. Соответствие техническим нормам сущего – 0.000% до тысячных и дальше, включительно.
Сновидка потерла лоб, скорее неосознанно, чем для чего-то конкретного. В жестах она не нуждалась, но центральное среднее давило на оболочку в любых стенах и вне их. Везде, там, где были разумные. Облачки дыма кружились над головой Габриэля и она невольно отвлеклась на созерцание непохожих друг на друга форм.
Почему облака не спорят? Атипичное облако, к черту его. Для примера, так. Или – вон серая тучка пошла. Давай рассеем ее, она какая-то… не такая. Иная.
Улыбка ловца снов, с обещанием не лезть в глубины. Пока что. Здесь – это опасно и напрасно. Правда, скрытая за скальными породами напротив – лакомый, но ядовитый кусочек. Как рыба фугу. Готовить надо осторожно и не отвлекаться на всякую ерунду вроде разглядывания облачков пепла. Правда убивает, если плотоядная суть угрозы решит, что ты – проблема. Проблемы обычно устраняют.
Не то, чтобы она боялась смерти. Скорее недостатка того, что не успеет при этом узнать.
- Вас устроит подобный ответ?
Осторожный взгляд полуприкрытого багрянца под фиолетовым соусом любопытства. И робкий, осторожный вопрос. Риторический по интонации и короткой паузе после него.
- А вас, герр Кэйнер? – короткий выдох и усталое осознание следующей фазы.
Это только кажется опросом, на самом деле все серьезно, по-честному. Можно не ответить, но это тоже, своего рода, ответ. Только читать его надо иначе. Между строк подернутой домыслами тишины, в небрежных жестах и оседающем пепле в стеклянной оправе унылой голгофы сгоревшего тренажера губ и пальцев.
- После всего, что случилось, - короткая пауза, - вы не опасаетесь мести со стороны тех, кто может посчитать вас угрозой для общества перевертышей? Веревка Джека многим кажется затянутой из-за решетки.
И вшитый в вопрос намек. Поцелуй для стола в оправе. Кажется, это должно быть более явным, но… не стоит. Иногда лучше не договорить. 50 на 50. Время хода для судьбы, определенная ее игрушками, не более чем эмоциональный подъем и затравка. Когда хочется ощутить себя чем-то большим, нежели пупсик, подвешенный на веревочке над кроватью злобного божества – ребенка.
Да, ощутить жизнь. Если возможно.

Нет, не совсем. В унылых отсветах ржавого света все кажется бездушно-скучным и ничего не значащим. Морально философские споры наедине с собственным сознанием в лучшем случае приведут разум к коллапсу. Или чему-то похуже, если таковое существует.
Хлеба и зрелищ - скандирует толпа. Им нужен Джек. Всем. Ощерившиеся подгнившими зубами рты гуляк в подворотне, чистые белые зубки барышень высшего света, голливудские улыбки моделей и актеров... всем нужна пища. Не для желудка. Для подкормки алчущего крови сознания. В конце-концов мир без затравки - лишь хлам никому не нужных ассоциаций.
Итак, хлеба и зрелищ. Когда желудки сыты им уже хочется чего-то большего, нежели простое существование помойных червей, роющихся в отбросах. Первым делом человек хочет смотреть не на звезды.
Склизкий, вымаранный чем-то, к чему не хочется прикасаться даже взглядом столб. Или пика, на которую насажена голова Джека. Нерровный отрез, вот что нужно для реализма. В конце концов, старая добрая пила оставляет куда более реалистичные порезы, нежели промышленный лазер.
Вот где торжество прогресса пасует. Киловатты, меговатты и гигаватты энергии пасуют в своих попытках оразить воображение человека. Бензиновая пила справляется лучше. Чем кошмарнее зрелище, тем больше зреет в душе смутный азарт, черное вдохновение. И - желание оказаться на месте человека, сжимающегу рукояти режущего инструмента. Хотя бы на мгновение.
Да, люди одинаковые. И нелюди. В обертках таких разных, красочных изданий, оформленных в абсолютно разных стилях - одинаково гнилое нутро. Подоплека сотен веков бессмысленных страданий, скрываемых желаний и тихого, садистического удовольствия от созерцания казни.
А где-то в Ираке, быть может, подорвали пару десятков солдат, полсотни мирных жителей. Захватили больницу. Плевать, это до смешного банально. Сочные подробности одной единственной смерти куда красочнее. Это - для тех, кто не знает о чем речь. Жизнь - страшная штука, если смотреть по сторонам.
Может быть, именно поэтому лица прохожих смотрят в стеклянное никуда? Защитный рефлекс куколки, которая никогда не станет бабочкой. В коконе теплее, уютнее. И вряд ли кто-то пришпилит твое мягкое, трепыхающееся тельце иглой к очередному набору высушенных насекомых. Чертовы ботаники, им бы только колоть.
Кажется, это отвлекает. Собирательство. Монетки - банально. Их собирает каждое второе сознание в сущем. Насекомые круче, быть может. Неважно. Можно отвести взгляд куда угодно, но разум всегда помнит о главном. Что такое Джек? В папках есть много ненужных фактов засоряющих полупустой чердак мыслей так, что вскоре им не протолкнуться. И тогда привычная ясность мыслей становится болотом, засасывающим разум.
Наверное жизнь не стоит таких жертв. Тем более - чужая. Тем более - трупа. Хотя в этом есть какая-то безумная мысль о чересчур гладком и приторно фальшивом. Джек - не мертв. Это было так же ясно, как и то, что нити его сознания неразрывно связаны с грезящим осознанием сновидки. Еще до прихода в полицию.
Она чувствовала его. Живым и невридимым. Относительно невридимым. Оставалась только загадка века, спрятанная в глазах хмурого человека за столом, говорящего правильные фасадные вещи в обрамлении привычных ему вещей. Хочется пить. Горло сохнет, да. И сладкого. Сахару. Да именно сахару, он лучше таблеток от головной боли.
- Наверное вы правы, - фасадное согласие, - но мир таков, какой он есть и бороться с ним, все равно, что плыть против течения. Все равно снесет. Но это не так важно. Я говорю о близких вам людях, герр Кэйнер. Когда вы готовились к этой работе, вы думали о них? Или же дали обет безбрачия, подобно истинно железному Кэйнеру, коим вас, кстати, называет толпа читающая желтые страницы там, снаружи. Можете не отвечать, если я задаю бестактные вопросы.
Интересно, почему - железный Кэйнер? Стальной было бы куда мощнее. Или - из нержавеющей стали. Чистое железо ломкое и ржавеет... черт поймет эти стереотипы. Ассоциативное среднее правильно оставлено в глубине, от некоторых мыслей лучше избавляться, нежели их перетирать.
А фотография на столе все так же явно намекает на частную жизнь. Хотел ли он этого намека? Или просто прозевал как факт? Наверное, это неважно. Скорее всего там, под железобетонным ликом воплощенной мощи, живет страх. Не за себя. Не за кого-то. За тех, кто гораздо уязвимее тебя. Так, мистер Кэйнер? Но это уж точно бестактный вопрос.
- Простите, что отнимаю ваше время. Это моя работа, но в вашем праве указать мне на дверь.
Сновидка устало вздохнула, выловив эмпатический фон его сдержанного неприятия. Еле уловимого, впрочем. Жизнь замерла, остановившись где-то в пыльном воздухе. Усмешка уверенного человека разбавила грязную воду старого коктейля чистым вином победителя. Этот язык сновидка понимала отлично. В равнодушных фиалковых глазах отражалось только любопытство, объектом, сидящим напротив.
Успокоить читателей... зачем? Спокойный читатель не станет бежать в киоск за новым выпуском газеты. Спокойный читатель потягивает колу и сидит в своем старом скрипящем кресле размышляя о вечном. Не о том, что плескает кровью на полотно реальности.
Можно долго и туманно рассуждать и спорить, но зачем? Все вопросы и без того записаны в гигантском F.A.Q. мировой психологии. Аз есьм Альфа и Омега, начало и конец. Как-то так, чем-то вроде молитвы или откровений Иоанна в глянцевой оболочке современных изданий. Сегодня мир потерял старый смысл... В бесконечных строчках старых, умных книг, современный обыватель с ухмылкой ищет двойной смысл похотливого содержания, так интереснее. Кто ищет, тот всегда найдет, вопрос лишь в том, что конкретно подвергается поиску. Правда?
Кому она нужна? Сопливая и безграмотная правда, продажная шлюха в борделе нового времени. Правда никому не нужна. Эффектная и красивая ложь одевается у Гуччи. Правда носит застиранные комбинезоны и перепачканные машинным маслом рукавицы. Ложь успокаивает и лелеет. Правда причиняет боль. Инструмент о двух концах, с единой основой, впрочем.
Альфа и Омега. Дух и Плоть. Все проще, чем кажется, но самое простое, обычно, сложнее всего узреть и понять. Все потому, что оно слишком близко. Как предмет поднесенный прямо к глазу - мутное, неразглядимое нечто. Никому не нужная правда тухнет и разлагается у самого носа, вот откуда такой запах и отвращение к миру.
Нужно убирать за собой отходы.
- Еще один вопрос, герр Кэйнер, прежде чем я освобожу вас от своего присутствия, - робкая, ничего не значащая улыбка выторговывает паузу для разума, собраться с мыслью, - почему вы решили связать свою жизнь с полицией? Вам нравится ловить отморозков?
Или это узаконенное насилие, которого жаждет адреналиновая отдушка расширенных зрачков? Наркотический блеск желаний смутного осознания абсолютного равнодушия к правде, кривде, добру, злу... к многим, очень многим страшным словам помимо... кажется забвение звучит приговором, который хочется порвать или засунуть в глотку очередному Джеку Потрошителю?
Нет.
Ведь Джек жив, значит все куда сложнее. И интереснее.
Данке, герр Кэйнер.
Это будет любопытно, до самой развязки, если она наступит. Или - когда наступит, так проще для похороненных заживо сомнений.
Но, это между нами, обещаю...
Даже если какая-нибудь безумная сновидка решит, что общество готово услышать правду о связях разумов в мире тонких осознаний, ее в лучшем случае определят в белую, мягкую комнатку с решетками. Правда, она недоверчива.
Но сновидка не решит. Зачем обществу знать всю правду?
Это не интересно. Нет.

Отредактировано Сиаланта (2011-01-05 14:24:24)