Это всегда приятно, ощущать власть над человеком. Не обязательно мужчиной. Для Амбер все были равны, половые принадлежности придумали цивилизованные моралисты. На дворе двадцать первый век, который благополучно стирает все рамки дозволенного. То, что раньше считалось грехом, становится повседневной бытовой необходимостью. Общество привыкло к отбросам, пожирает и глотает их, переваривает во что-то новое и рожает очередной закон. Все это кажется унылым, но именно таким образом происходит прогресс в социуме. Геи протестуют, лесбиянки тихо жмутся друг с другом в ночных клубах, среди депутатов становится популярной зоофилия. Каждый второй человек на земле хоть раз задумывается об убийстве, каждый десятый его совершает. Тюрьмы становятся кружком по интересам. Авторитет армии среди молодежи поднимают благодаря глупым сериалам, в которых явно скрыт жесткий режим поклонения перед старшими. Дедовщину никто не отменял. Это неофициальная закономерность, для поддержки порядка. У кого-то ломаются нервы, кто-то выживает и становится таким же сатрапом, выжимая из младшего поколения все соки. Справедливости не существует. Ни в одной из версий священнослужителей. В жизни нет места чистому добру. Ударили в одну щеку, ты подставляешь другую, делаешь подножку и бьешь по почкам. Иначе никак. Слабых не уважают, ими пользуются и используют в качестве тряпья. Хочешь жить, умей вертеться. Жизнь – это не высшая математика. Здесь все намного проще. Выживает сильнейший, это известный принцип. Сильнейший в хитрости, силе или уме. Об этом стоит помнить.
Она смотрела через туман смога в его темные глаза, которые здесь казались еще чернее. Они блестели и притягивали к себе. Манили, как две бездны, между которыми протянут хрупкий прогнивший деревянный мост. Ступаешь по его поверхности очень осторожно, чтобы не рухнуть вниз, преждевременно. Еще рано, ведь все должно происходить по велению человека, а не судьбы. Доходишь до середины и останавливаешься, поглядывая в одну и вторую бездну и думая, в какую из них прыгнуть. Меряя, какая глубже и заманчивей. Они одинаковы и от этого становятся еще прекрасней. Хочется нырнуть в них уже сейчас, ведь неосознанно начинаешь захлебываться от чувства влечения к этим двум темным пропастям. Глаза – это ведь зеркало души. В этих глазах Амбер видела тьму, манящую и пронзительную. Наверное, поэтому она до сих пор не предпринимала никаких попыток убить мужчину, ведь он казался таким хрупким и незащищенным.
Всего два слова: интерес и желание. Вот что держало её здесь, в этой пропахшей пылью и куревом комнате. Понемногу она начала привыкать к здешней атмосфере, которая негативно влияла на её организм, закупоривая все внутренности серой дымкой, которая оседает микроскопическими частицами на лёгких и почках. Эта квартира отталкивает и притягивает одновременно. Здесь находится новый мир, вражеский для всего живого. Кажется, в нем невозможно жить, но в нём живут. Два существа. Хозяин и его пылесос.
Серая тень мелькала то тут, то там. Смотрела своими большими желтыми глазами, наблюдала за гостьей, которая заходила сюда не раз. Чувствовало ли это существо, порожденное пылью квартиры, изменения в старой знакомой? Признало ли оно в ней друга семьи? Это было неважно, ведь все можно исправить, а любую историю переписать. Амбер становится Дэв, Дэв становится Амбер.  Вы видите различия? Это похоже на игру «Найдите десять отличий». Выиграет только тот, кто может забраться в глубину её темной души. Не нужно долго капаться в её мыслях для окончательного результата своих ментальных исследований. Некромантка, та, которую он называет Дэв, мертва. Это была неизбежность. Все, что она оставила после себя – это тело и память. Порой Амбер казалось, что она знает её жизнь лучше, чем свою прошлую.
Страх. Он витал в воздухе, смешиваясь с сотнями частиц пыли, проникал внутрь каждой книги, разъедая страницы, и под шерстку серой тени, сверкающей глазами из темного угла. Этот едкий, приятный аромат опьянял и заставлял улыбаться. Он поддерживал силы и уверенность девушки в черном, питал её, доставляя невообразимое наслаждение. Все, что ей нужно было от жертв – это трепетное ощущение их страха и боли, исторгающейся из их криков. Вот она, идиллия.
- Напои меня страхом..
Она сама не заметила, как их лица оказались в предельной близости друг к другу, но ей понравилось ощущать на себе лёгкую грубость от этого мужчины. Хотелось получить от него больше внимания, больше жестокости и грубости. Непременно, она будет сопротивляться, рвать его плоть собственными зубами, если потребуется. Но в этом заключаются все прелести желанных отношений. Поставь меня на колени или я поставлю тебя.
Ты хочешь грубости, мышонок? Хочешь почувствовать, что такое страх. Ты дрожишь, как осенний лист. Ты уже вкусил этого нектара с лихвой. Я напою тебя болью… ты готов, ведь так? Окунуться в мир нашей безудержной… любви. Дюмах… не разочаруй меня, ладно? Ты ведь знаешь о моих тайных желаниях. Читаешь меня как открытую книгу и знаешь, что я сейчас сделаю.
Лезвие кинжала скользит по его шее, едва цепляя острием клинка тонкую кожу. Останавливается, чуть надавливая и заставляя выйти первой капле крови, которая медленно скатывается вниз, оставляя после себя красную дорожку. Глаза заворожено смотрят на капельку, а чувства ловят любое изменение в ощущениях мужчины. Хочется вонзиться кинжалом в его грудную клетку, аккуратно разрезая, словно на вскрытии трупа в морге, но плед и его одежда становятся неприятным препятствием. Избавиться от них становится основной задачей, но для начала…
Её губы тянутся к его, впиваются в них, с вожделением и страстью. Целуют, замазывая в чужой крови. Вгрызается зубами в его нижнюю губу и тянет на себя, заставляя её лопнуть. Новая кровь, новое варенье. Сладкое, намного приятнее, чем те, что были разлиты в темной подворотне. Жадно всасывается в его рану, словно это последний глоток воды в пыльной пустыне.

Кровь – это напиток жизни. Возбуждающий желание, опьяняющий рассудок и заставляющий тело содрогаться от вожделения. Наркотик, который стоит принимать в определенных дозах, чтобы не свести свой рассудок с ума. Проблема состоит в том, что трудно остановить себя, когда добрался до желанного. Пьешь. Вгрызаешься в губы, яростно высасывая оттуда нектар. Жадно его глотаешь, насыщая своего внутреннего зверя, который вытащил свою мерзкую морду и раскрывает пасть, ловя вожделенные капли жидкости. Они питают его существования, мучительно продлевают жизнь до следующего приступа жажды. Зависимость – это всегда плохо, но сейчас она чувствует только свое яростное желание. Оторвать от него лакомый кусочек и вкусить его сырой плоти. Вероятно, он будет против.
… Боль – это то, что движет моими инстинктами. Меня создали восприимчивой к ней. Специально, чтобы я могла прочувствовать каждое мгновение медленной муки, которая заставляет мое тело содрогаться. Я прошла через многое и знаю, насколько невыносимо, когда твоя кожа разрезается под сталью кинжала, вспарывая живое тело, словно бумажный конверт. Я знаю, что это такое, мышонок. Поэтому я сделаю это с тобой. Ты должен разделить со мной чашу безумства, иначе я не смогу тебе доверять, понимаешь?
Поцелуй – это невинная прелюдия того, что будет происходить дальше. В темной закупоренной квартире, задыхающейся в смоге дыма, был лишь один зритель их общего сумасшествия. Ступая мягкими шагами по серому ковру из пыли, он наблюдал за всем, что происходило в нескольких метрах от него. Пронзительные желтые глаза впивались в две фигуры, которые играли в жестокие игры земных обитателей. Это всего лишь инстинкт, такой же, как и необходимость дышать воздухом, бороться за свою жизнь или жизнь своих детей. Животный внутренний стимул, заставляющий действовать здесь и сейчас. Брать то, что хочешь, не оглядываясь на моральные принципы. Цивилизованность не имеет власти над скрытыми желаниями. Ровно как и моральный кодекс. Ты – мой. Хочется сказать ему в лицо, но губы заняты поцелуем, высасывающим этот желанный нектар из его организма. Приятно чувствовать горячую кровь, струящуюся из рваной раны. Она опьяняет, притупляет чувства, взамен разжигая желание.
Он вгрызается в её губу. Сильно, без сомнений разрывая плёнку на мягкой плоти. Тело содрогается от новой волны возбуждения. По спине пробегает стадо колючих мурашек,  заставляющие выгнуться навстречу своему безумному любовнику. Он понимает её желания или хочет того же, не суть как важно. Главное то, что они оба настроены на одну кровожадную, погрязшую в сумасшествии, волну. Сплетаются воедино в своем жестоком поцелуе, жадно всасывая кровь друг друга и смешивая её, наслаждаясь вожделенным напитком. Их языки сплетаются, словно змеи в брачный период. Обволакивают и утопают в кровавой бездне, захлебываясь от наслаждения. Кинжал застыл в немом ожидании, медленно сползает от шеи все ниже и ниже. Кажется, что рука слабеет, еще немного и упустит оружие, позволяя ему провалиться в пылевую бездну. Он резко останавливается у левого бока мужчины. Застывает от неожиданности, когда Амбер чувствует, как в её язык вгрызаются его зубы. Первая реакция – отрицание. Хочется вырваться из кровавого поцелуя, перешедшего все рамки доступного, но её голову крепко сжимают, не давая пути к отступлению. Мычит, всего пару мгновений, рефлекторно от резкой боли в области языка. Глаза широко распахнуты и смотрят в темные бездны мужчины. Ладонь сжимает рукоять кинжала, давит в его левый бок. Это простой инстинкт, не смотря на то, что ей уже нравится вкушать опьяняющий коктейль из боли и крови. Она подается вперед, продлевая поцелуй и даря ему свою кровь, заставляя кусать еще сильнее. На устах расплывается победная полуулыбка, когда лезвие кинжала достигает своей цели.
… Тебе нравится, Дюмах? Нравится чувствовать на себе холодные объятия смерти? Но еще рано, ты не готов покинуть меня, правда? Ты будешь разделять со мной каждый момент боли… будешь моим…
Поток её мыслей внезапно прерывается вмешательством воспоминаний. Нет, не её, чужих. Отстраняется на пару сантиметров, водя глазами по лицу мужчины, но не видя его перед собой. Пугается, сжимая кинжал еще сильнее. Нож служит единственным мостом, который соединяет два мира в один и служит поддержкой, опорой, на которую можно положиться, чтобы убедить себя в том, что видение – это всего лишь фантазия. Чужая, насильно навеянная. Всего пару секунд, но они показались вечностью. Взгляд постепенно проясняется, перед ней снова ясная картина происходящего.
- Зачем? – хрипло произносит, проводя свободной рукой по его лицу. Нежно касается большим пальцем его разодранной губы, неосознанно укусив свою. – Зачем ты пугаешь меня?
Страх – это новое чувство, чуждое для её сознания, пропитанное болью и ненавистью. Она слишком давно не чувствовала его, не ощущала это мерзкие щупальца, невидимыми прутьями залазившие под кожу и еще глубже, заставляя душу съежится, свернуться в нервный комок, подрагивающий от ожидания неизвестности. Тело содрогается. От возбуждения и страха.
Резко вынимает кинжал из раны, заставляя её выплеснуть из своих недр горячую кровь, отрывистыми толчками заполняющую поверхность кожаного дивана. Улыбается, занося оружие для очередного удара, но на этот раз вспарывает его рубашку, не сильно церемонясь по поводу раздеваний. Плед, откинутый в сторону, впитывает потоки крови, исходящие из тела мужчины. Кровавое лезвие кинжала медленно проходит от шеи до пупка, царапая кожу и оставляя после себя красную дорожку, стекающую со стали ножа.
Подается вперед, чуть надавливая на клинок и занося руку в кровоточащую рану. Внедряется в нее, не глубоко, пропитывая кровью свои пальцы. Вынимает и подносит руку к его губам, намазывая на них густую кровь, словно помаду. Слизывает кровоточащим языком нектар с его губ, а в мыслях говорит:
Покажи мне, что такое страх.

Резкая смена положений тела. Грубость от этого мужчины кажется такой неожиданной и приятной. В один момент он выглядит как жертва и уже в другой меняет свое амплуа, превращаясь в охотника. Это борьба заставляла его желать еще сильнее. Ногами она обхватывает его за пояс и приподнимает таз на встречу его, соприкасаясь с темной тканью штанов. Улыбается, обнажая розовые зубы хищницы, обвивает его шею руками и выгибает спину, ведь бутылка оказалась как раз под ней. Неудобно, хочется её разбить, чтобы мелкие осколки вгрызались в кожу, доставляя болезненное удовольствие, вожделенное по своей сути.
Его смех приносит с собой новую иллюзию. Руки сползают с его шеи, переходят на собственное тело, словно проверяя на наличие живой крови, которая струиться по нему, стекает и ползет, как тысячи маленьких змей. Она подносит пальцы к глазам и видит там кровь. Старую или новую, уже не различишь. Нектар тянется по её коже, самопроизвольно заползая в раскрытый рот. Становится страшно, ведь кровь никогда не вела себя так… по-живому. Она делает глоток. Потом еще один и еще. Слишком много нектара, слишком много блаженства. Её лицо стремительно покрывается красной плёнкой, двигающуюся и затекающую во все отверстия. Закрывает глаза и широко раскрывает их, видя, как мир вокруг покрывается красной пеленой. В горле булькает, она задыхается. Хрипит, закатывая глаза и внедряясь в чью-то кожу своими ногтями, цепляется за них, как за спасительный круг в шторме кровавого моря. Захлебывается, с ужасом осознавая, что все эти ощущения она уже испытывала. Тогда, в момент её смерти. Только вместо кровавой жидкости была пресная вода. Падает всем телом на пол, содрогаясь от лопнувшей бутылки. Задирает голову, смеется. Тихо, с хрипотцой.
Я перестаю существовать в этом мире, когда ты насылаешь на меня эти… видения? Мороки прожитых дней, а может быть то, что совсем не существовало в прошлом. Ни в твоем, ни в моем. Ты балуешься моим разумом, верно? У каждого должны быть свои игры, я понимаю. Для меня это кровь, расчленение, простое и банальное убийство в темном переулке. Сколько их происходит за одну ночь? Один, два, бери выше, мышонок. Десятки, в разных странах мира. Люди умирают каждый день, и не важно, что служит причиной их смерти. Мы все недолговечны. Богов не существует. И ты, и я… и даже мой Хозяин.. нет, богов не существует. Есть лишь реальность и наши действия. Мы, меняющие реальность, можем управлять своей жизнью сами, без вмешательства посторонних сил. Судьба… ты ведь знаешь, эта подлая шлюха любит чтобы все шло по её плану. Ты идешь по одной дороге, а она толкает тебя в другую. Можно сопротивляться, уговаривать себя свернуть с пути, но все равно ты будешь там, куда эта дрянь указывает своей костлявой рукой. В могиле, Дюмах. Хочешь побывать… в могиле? Я была там. Я до сих пор там. Мое тело гниёт под деревянной крышкой гроба. Маленькое девичье тельце. Мне было семнадцать лет… сказать тебе… сказать, как меня звали?
Она сама вступает в свой страх, добровольно вспоминая день своего захоронения. Конец августа 2009 года. Пасмурная погода заставляет ёжиться от холода. Поднимается северный ветер, словно в напоминание, что скоро придёт осень. Серое покрывало из угрюмых туч закрывает солнце, которое тусклыми лучами пробивается через слой хмурых облаков. Кладбище. Люди в черных одеждах. Похоронная процессия происходит по обычаям. Слышен только монотонный голос священника,  читающего молитву. В руках он держит книгу в черной обложке, где ярко выделен серебряный силуэт креста.  У него серая колючая борода, которая заглушает его речь. Сонные глаза еле различают буквы, но память выдает ему весь текст молитвы. Он может прочитать её с закрытыми глазами и ни разу не заикнуться. Он держит книгу по привычке, для виду. Библия всегда внушала уважение тому, кто её держит. За ним идут люди в темных одеждах. Их не много, но все они кажутся очень знакомыми. Каждый был чем-то связан с умершей. У каждого на лице была печаль. Юные и старые лица, побледневшие в одно мгновение. Они плакали, сначала тихо, пытаясь себя сдерживать на людях. Но здесь ведь все свои. Все были объединены одним общим горем. Тем, что привело их сюда. В августе 2009 года.
Загляни глубже, прошу тебя. Увидь то, что должен. Я помню этот день отчетливо, ведь я была там. Стояла позади всех, боялась подойти к живым людям, нарушить их хрупкий мир, который держится только на пустых надеждах и верой в будущее. Я видела их всех, дышала с ними одним воздухом, но чувствовала, что это больше не моя жизнь. Она угасла во мне еще тогда, когда я отправилась на речку со своими друзьями. Ты видишь, Дюмах? Этих воспоминаний никогда не было у Дэв. Хочешь смотреть дальше, заглянуть в мою мертвую память?
По телу проходит мелкая дрожь. Новая вспышка воспоминаний. Продолжение истории… Люди с заплаканными лицами открывают черные зонты. Начинается дождь, заставляющий священника поторопиться. Как расценивать эту капризность погоды? Небо плачет вместе со скорбящей семьей или же не дает священнослужителю закончить церемонию, заставляет скрыться под куполом церкви, прежде чем могила будет освящена? Кому какая разница к мертвецу, что лежит в открытом деревянном гробу, когда на дворе двадцать первый век. Никто не верит в басни про восставших из мертвых, а ведь зря. По холодной коже стекает вода. Кажется, девочка плачет с закрытыми глазами. Это заставляет мать зарыдать еще громче. Она падает на колени, отец держит её за плечи, шепчет на ухо какие-то слова. Утешение – единственное, что успокаивает душу. Вы можете кормить себя этими глупыми надеждами, но никогда не узнаете, куда отправился ваш ребенок: в ад или рай? Да и существуют ли эти места, описанные в библии? Для меня уже нет.
Мы соединим твою боль и мой страх, да? Мы пройдем через это вместе, поставив на друг друге клеймо привязанности. Почему я не ухожу от тебя, скажи мне? Почему я до сих пор здесь, с тобой, на полу в этой душной комнате, где пыль приобретает кровавый оттенок. Я та, кто изменит твою жизнь. А ты тот… кто ворвется в мое тихое сумасшедшее существование. Как это называется, мышонок? Что ты сейчас хочешь? Не отвечай, смотри дальше…
Она закрывает глаза, вспоминая. Дождь переходит в ливень. Люди разбегаются, прячутся от холодных потоков. Гроб навсегда захлопывает крышку, замуровывая в себе молодую девочку, одетую в любимый белый сарафан. На её запястье несколько браслетов, тоже любимых. Один из них был подарен матерью, он переходил в наследство. Уста её были сомкнуты, но почему-то казалось, что она едва заметно улыбается. Так казалось только двум самым близким людям в темных одеждах. Остальные видели лишь отголосок смерти на её лице. Уходящая красота, которая несколько дней назад была еще жива. Гроб лежит в земле, закрытый. Мокрая земля осыпается на него резкими толчками лопат. Две фигуры под зонтом наблюдают за тем, как уходят их друзья, уходит священник и гробовщики. Уходят все, кроме духа их дочери, которую они не видят. Они смотрят на свежую могилу, несколько долгих минут не могут отойти от неё, всматриваясь в каменное надгробие, где высечены дата жизни и смерти их ребенка. Имя – Джессика Амбер.
Я для тебя все еще Дэв?

Воспоминания обжигали сознание, заставляли всю темную сущность кривиться и рычать от боли, которую она причиняла себе добровольно, безо всякой жалости терзая себя, словно проверяя на наличие живых чувств. Память о прошлой жизни лениво поворачивала ключи, открывающие клетку, где находилась Джессика – её главный враг в борьбе с самой собой, её совесть, которая ярким белым светом искореняла из души кусочки той липкой мрази, называемым зверем. Червь, сидящий внутри вяло сопротивлялся, извиваясь и обхватывая хрупкую фигурку девочки, сжимая и обвиваясь вокруг неё кольцами, словно липкий змей, исторгающий из своей пасти вязкий темно-красный нектар, который закрашивает собой стены коридора сознания, охватывает потолок. Пол превращается в багровое болото, где лопаются огромные пузыри, нанося новые слои краски на окружающий мир, словно для поддержки его идеального состояния. Белая одежда ребенка намокает, принимая на себя новые оттенки, окрашивается в красный, прилипает к телу. Белый свет меркнет, тускнеет под постоянными потоками нектара, исторгающимися из зверя. Червь со сплющенной мордой обвивает её маленькое тельце, наседает всей силой, ломая его, словно хрупкую фарфоровую куклу и проглатывает, поглощая целиком и заточая в темной темнице, ключи от которой есть только у страха и воспоминаний. Добро пожаловать в подсознание – мир, погрязший в крови бесчисленных невинных жертв.  Заглянув в него, вы можете почувствовать ароматы трупного разложения. Зачерпните ладонью вязкую воду и попробуйте её терпкий вкус.  Заходя в подсознание, будьте осторожны, ступая по тёмному коридору, ведь любой шаг может быть вашим последним. Вы упадёте, проваливаясь в тёмную вязкую жидкость. Будете утопать и захлёбываться ею. Она поглотит вас, как зыбучий песок, засасывая в себя и не давая пути к отступлению. Вы попали в ловушку, когда потревожили этот тёмный мир своим вторжением. Вас здесь не приветствуют, вам здесь не рады. Этот мир уничтожает всех, даже свою госпожу.
  Ты заглядываешь слишком глубоко, мышонок… ты смотришь глубже, чем я тебе позволяю. Зачем ты делаешь это со мной? Зачем заставляешь ощутить всю эту горечь утраты, когда моя мать падает, сталкивая людей, которые несли гроб. Зачем заставляешь вспомнить этот страх и боль, которые ощущаются во всплеске печали моей матери. Она рыдает. Мой гроб упал, я помню это. И помню виновницу всего… эта женщина, обтянутая в темные одежды с сигаретой в руках. Я ненавидела её за то, что она сделала со мной, моей матерью и моими близкими. Я смотрю на мать и вижу, как она жалко ползает по земле, медленно продвигаясь ко мне. К моему телу, которое чуть вывалилось из гроба. Отец помогает ей подняться, но она убита горем. Её плачь разносится по всему кладбищу, застывая у меня в ушах жалким воем волчицы, потерявшей свое дитя. Я горевала вместе с ней, но еще больше ненавидела эту женщину в темных одеждах. Тогда я впервые захотела убить. Именно её - ту, что так напоминала мне саму Смерть. Поэтому я боялась её и была вынуждена только сжимать кулаки от досады. Я призрак, я не могу пошевелиться, я могу только наблюдать. Так же, как и ты сейчас, мой любопытный мышонок. Ты слишком много увидел, слишком глубоко заглянул. Не смей копаться в моей памяти, так, словно это твоя собственность!
Удар кинжалом в плечо. Червь внутри ликует, высовывает свою сплющенную морду, раскрывает пасть, вкушая ниспадающие капли нектара. Свежая кровь, свежая краска. Амбер улыбается, вводя кинжал еще глубже и слушая песню своего клинка, который ликует, раздирая мягкую и податливую плоть, выпуская новые потоки крови, закрашивая ими серую атмосферу, которая постепенно принимает кроваво-красный оттенок, оседая каплями на слоях пыли, витающих вокруг сплетенных тел. Она смеется, тихо, приглушенно и с шипением, словно самоуверенная змея, расслабляющая свою гипнотизирующую хватку перед жертвой, позволяя той глотнуть свежего воздуха перед смертью. Ей некуда спешить.
Опускает руку вниз, оставляя кинжал в ране и проводя пальцами по шее мужчины. Ласково, едва ощутимо, словно перед ней было видение, которое могло исчезнуть от любого неверного движения.
  Знаешь, чего я хочу, Дюмах?
Он знает. Он, несомненно, знает и переворачивает её тело, вдавливая лицом в зеленую крошку из стекла. Острые куски вгрызаются в её кожу, безжалостно раздирая, словно полотно красивой картины и добавляя красные оттенки в разорванный шедевр. Она не кричит, она ликует, продолжая смеяться, словно сумасшедшая, чувствуя, как каждая стеклянная частица вонзается в её нежную кожу, разрывая плоть и доставляя неописуемое наслаждение. Она словно примеряет на себя новую маску. Холодные и острые частицы стекла застывают в плоти, почти полностью погрузившись в неё под давлением. Она хватает языком один кусок и глотает его, словно таблетку, разрывая своё горло обломком, некогда бывшей составной частью бутылки. Осколок на миг застревает, добавляя её полоумному смеху булькающие нотки. Даже если бы у нее не было регенерации, она бы все равно желала одного – боли. Это привычка, необходимость, жажда, которой наградил её Создатель.
Боль. Слишком большая боль никогда не происходила бесследно. Тело все ещё отрицало желания хозяйки. Судорожно дёргалось в сторону, чтобы остановить этот клинок, который вонзается в её мягкую плоть и внедряется все глубже, оставляя после себя тонкую вспоротую полосу, через которое виднеется красное мясо и вытекает кровь, тонкими струйками растекаясь по обе стороны спины. Из глаз почему-то вырываются слёзы, хотя из горла выдается слабый смешок, который противоречит всему, что сейчас происходит с её телом. Смех притупляет боль, хотя она жаждет чувствовать каждую секунду этой муки. Собственный кинжал впивается голодной пастью в её плоть. Червь внутри вкушает собственную кровь, довольно урчит и продолжает кусать себя за хвост. Самоистязание – не порок.
- Ещё… - шепчут её губы, когда вокруг горла обвивается черная лента из корсета.
Ей страшно, да. Как и любому другому живому существу. Но она жаждет продолжения. Нет, требует его, рыча от удовольствия и впиваясь ногтями в серый ковёр из пыли. Сила её женского тела не так велика, чтобы она могла сопротивляться мужчине, но это не значило, что она будет послушной куклой в его руках. Единственный, кто имел над ней власть – это Создатель и даже перед ним она порой скалила зубы. Правой рукой она находит руку мужчины и впивается в него острыми коготками, безжалостно разъедая плоть и заставляя её выплеснуть из себя вожделенные капли крови. После чего с силой проводит ногтями по его руке вниз, оставляя за собой красные следы.
Продолжай… звучит её жаркая мысль в его сознании.

Я знаю о тебе только жалкие огрызки информации, Дюмах. Память твоей старой знакомой, простой соседки сверху, изредка приходящей к тебе за дозой героина, выкладывает мне лишь малую часть твоей сущности. Я знаю, кто ты и где ты живешь, но не более. Глупая малышка Адель не смогла разглядеть в тебе потенциального партнера. И знаешь, меня это радует. Я не желаю делить тебя с кем-то, до тех пор, пока мне не надоест играться тобой, мышонок. Но сейчас, на этом пыльном полу, прижимаясь к осколкам зеленого стекла и добровольно разрезая свою плоть, я понимаю, что наши роли поменялись. Сейчас мой господин – ты. Я хочу, чтобы так было. Хочу подчиниться тебе. Хочу, чтобы ты делал со мной то, что желаешь. Можешь резать мою плоть сколько захочешь. Можешь снять с меня кожу и изнасиловать умирающий труп. Подожги меня и оставь на теле увечья. Повесь на шею ошейник и заставь лизать твои пяты. Я умею быть послушной, но утром мне придется уйти. Вернуться в реальность из этого рая. Нашего общего рая.
Твои губы ласкают мой слух. Именно так. Тебе не обязательно говорить, чтобы я ощущала смысл твоих слов. Кто научил тебя разделять блаженство на двоих? Мне нравится ощущать твои прикосновения, но еще больше – чувствовать острую боль, исходящую из ровного надреза на спине. Из горла вырывается тихий хриплый смех. Мое тело откровенно открывает перед тобой свои сокровенные тайны – сокровища доселе скрытые под гладким кожным покровом. Для хирурга это простые органы, мой хребет, мясо и кровь. Но для тебя это должно быть очень увлекательный мир. Ты можешь не видеть, но чувствуешь приторный аромат, исходящий от раны. Он затягивает тебя, приглашает окунуться в другую реальность, заманивает вступить в мой собственный мир, мой укромный уголок сознания, где червь клокочет, пожирая самого себя и сворачивается кольцами, погружаясь в вязкую алую жидкость. Он не трогает тебя потому что занят собой. Вечно голодный мой милый зверь пьет собственную кровь, высасывая вожделенные капли из своего огромного жирного тела. Я хорошо кормила его в последнее время. Здесь, в куче этого кровавого прогнившего дерьма, ты можешь заметить оторванные конечности и вырванные органы, величаво проплывающие по пленке вязкого покрывала. Здесь головы всех моих жертв. Они смеются, плачут, рыдают, кричат. Их гримасы застывают в мольбе или экстазе, губы слегка шевелятся и ты можешь даже услышать их тихий, едва заметный шепот. Это те последние слова, которые они говорили перед своей смертью. Бессвязное бормотание раздается эхом по коридору сознания. Где-то слышен плач, где-то раздается смех. Их головы плывут по моему багровому болоту, танцуя словно в венском вальсе. Они не имеют ног и лишены тела, но это не мешает им кружиться под неслышную мелодию, витающей в атмосфере кровавого мира. Болото засасывает тебя, когда ты с каждым шагом продвигаешься вперед, глядя темными глазами в тот уголок коридора, откуда мелькает жалкая крупица света. Мы не любим, когда кто-то тревожит наш мир своим вторжением, но я хочу, чтобы ты не останавливался и входил в мое сознание, как клинок в живую плоть. Я еще не перед кем не раскрывала так свою душу, знаешь? Мы с тобой знакомы от силы пару часов, а чувство, будто бы знаем друг друга целую вечность. Это манипуляция моего сознания или ты действительно становишься для меня чем-то важным? Не останавливайся, Дюмах. Войди в меня. Иди дальше. В ту комнату, где находится ничтожный осколок света моей души. Моя совесть, моя маленькая Джеки. Что ты сделаешь, когда увидишь её милое по-детски невинное личико? Эти карие глаза, смотрящие с надеждой и приоткрытый ротик, застывший в гримасе мольбы. она живет здесь столько же, сколько существую я. Мы как сестры, являющие друг для друга полную противоположность. Единственное, что нас объединяет – это наличие общего тела. Но она не в силах овладеть им, ведь так глупа и так слаба, что из последних сил держится за этот темный уголок, словно это последний шанс на выживание. Вмешиваться в ход моих мыслей – это все, чему она научилась за столь длинный срок. Я не виню ее в желании противостоять моим деяниям, но порой это чересчур раздражает. Поэтому я закрыла ее здесь, в этой темной комнате, по колено залитой кровью моих  невинных жертв. Медленно я выдавливаю ее из своего сознания, но не желаю, чтобы она уходила. Её боль питает мое тело. Она моя батарея. Мой вечный двигатель. Мой генератор энергии. Моя Джессика.
Девочка выглядит на пять лет. Она маленькая, худая и с темными густыми волосами длиной по пояс.  На ней одет белый сарафан, простой, без рюшичек и рисунков. Босые ножки стоят на полу, который едва покрыт кровавой пленкой. Свет, который она исторгает из себя, разгоняет прочь кошмары моего кровавого мира. Изгнать эту маленькую паршивку, служащую для меня неистощимым донором и в то же время являющуюся моим сокровенным врагом, кажется какой-то нелепой затеей. Мы связаны с ней больше, чем младенец, живущий в чреве матери. Мы делим одно тело на двоих неровной частью. Я доминирую, но иногда эта маленькая дрянь скалит свои зубки. Она не умеет бить в почки или сердце, нет. Она бьет в душу. Её острые светлые потоки внедрялись в меня, расчленяя тьму моей души, рвали в клочья яростной лавиной ослепительного праведного света. Глупышка умна. Она умеет копить силы для того, чтобы выплеснуть их в нужный момент.  В такие мгновения  она беспристрастна, безжалостна, сильна. Ею движет чувство мести или праведной справедливости, не суть как важно. Её жизнь ограничена стенами нашего сознания, и она имеет только одну цель, которую жаждет осуществить: вырваться из недр комнаты своих страхов, взять контроль над телом и уничтожить меня. Это так банально, но, кажется, что мы не можем существовать друг без друга, словно сиамские близнецы, скованные плотью и кровью. Моя маленькая Джессика это понимает, но не перестает предпринимать попытки к освобождению. Наивное, глупое дитя.
Её вера в бога угнетает меня. Невинная маленькая дрянь читает молитвы, изгоняя из своего укромного уголка те потоки крови, что я туда посылаю. Она боится, но продолжает сопротивляться. Стоя на коленях, сложив ладошки и закрыв глаза, её губы шевелятся, а в сознании разносятся тихие слова:
- Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.
Она считает, что это поможет ей избавиться от меня. Наивно думает, что это спасет её светлую душонку, которая закрыта в этом мерзком для нее теле. Голос дрожит, когда к ней подходишь ты, Дюмах. Малышка думает, что ты еще один кошмар, который я посылаю в её уголок, чтобы выгнать из нашего сознания. Её пухлые губки продолжают шептать:
- Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня.
Детский нежный голосок, другая интонация, совсем не такая грубая, как у меня. Тебе должно быть нравится,  Дюмах? Ты пришел к ней не просто так. Тебя привлекла её чистота, светлая, непорочная душа, исторгающая из себя невинность. Теперь она – твой лакомый кусок… а я, кто для тебя я?
- Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.
Псалом двадцать второй. Кажется, это придает ей сил, но в отличии от кровавых потоков, которые лениво отползли обратно, ты стоишь рядом с ней, проводя длинными пальцами по идеальному кукольному личику моей малышки.  Ты чувствуешь её страх, который отражается в распахнутых глазках Джессики. Она дрожит и хочет отползти от тебя, ведь ты не внушаешь ей доверия. Хочет кричать от бессилия, но понимает, что её боль – это лишь эхо в темном коридоре сознания. Ей некуда отступать, поэтому малышка смотрит на тебя с мольбой и блестящими от слез глазами. Она умоляет тебя отойти, уйти отсюда и больше никогда не приходить. Но ты расцениваешь её немые слова по-иному.
- Нет! – это были последние слова Джеки, прежде чем ты закрыл ей рот.
Я выдыхаю, ощущая  в ладонях острые осколки стекла, внедряющиеся под кожу. Помимо этого я чувствую твою плоть, что проникает в меня, все глубже и глубже. Боль в спине сковывает мое тело, заставляя смирно стоять на четвереньках, как преданный пес. Я вновь заглядываю в свое сознание и вижу распахнутые в испуге глаза девочки, которая задыхается от недостатка воздуха и члена, который ты вогнал в её маленький ротик. По её щекам скатываются соленые дорожки слез, она что-то мычит, сопротивляется, отчаянно теребя маленькими ручонками. Её боль заживляет мою рану на спине, но почему-то не приносит удовольствия. Это кажется странным – чувствовать что-то схожее с праведным гневом. Эта маленькая дрянь – моя забота и никто не смеет её трогать, кроме меня!
Ладони сами набирают осколки стекла, и резко развернувшись, я отталкиваю тебя, заставляя упасть на пол. Ты можешь видеть, как гигантский червь накинулся на тебя, освобождая малышку от твоих похотливых игр. Он сковывает тебя в своих объятиях, замазывая вязкой кровью. Лижет твое лицо своим скользким телом, обвивается вокруг и раскрывает пасть, словно бы собираясь поглотить тебя. Джеки отползает на пару шагов, испуганно глядя в твою сторону. Ей некуда бежать, поэтому она до сих пор с нами в одной комнате, где с потолка и по стенам стекает вязкая бордовая жидкость, а на полу разбросаны чьи-то оторванные конечности.
Я сажусь сверху тебя, не собираясь отказывать себе в удовольствии, позволяя тебе вновь войти в меня. Провожу осколками, застывшими в ладонях, по твоим плечам. Постепенно наседая, веду их вдоль твоего тела. Улыбаясь смотрю, как по твоей груди стекают алые дорожки крови. Это мой подарок тебе, Дюмах. За разодранную спину, откуда сейчас без особых усилий можно вытащить мой позвоночник. За боль моей Джессики, моей сестры и моего врага. Но сейчас все это перестает быть важным для меня. Телом и разумом овладевает чувство дикого желания, похотливой жажды. Здесь и сейчас. Трахни меня!

Пост на квест «Двое в городе», не относится к флешу.

Единение душ

Тише.
Не говори.
Останови мгновение своим дыханием. Подари мне счастливый миг, всего одну секунду, растянутую в целую вечность. Огради от ненастий разлагающегося общества, чьи стоны слышатся из каждого порочного угла, облитого ядовитыми фекалиями, их резкий запах разъедает аромат крови на твоих устах. Позволь мне остаться в твоих объятиях и почувствовать тепло твоего тела. Сейчас  ты мне нужен особо сильно, мой милый Дюмах. Сейчас я слаба и беспомощна. Я бессильна и немощна, хрупка подобно сухой ветви некогда живого растения. Моя плоть мягка и всё еще терпит изменения. Она не разлагается, нет. Я чувствую, как по сосудам течёт кровь, слышу её движение в своём теле, но даже в ней есть изменения. И ты замечаешь это вместе со мной, когда из открытой, еще не успевшей регенерировать, глубокой раны в области бедра вытекает жидкость голубого оттенка. Меня трясёт словно от озноба. Я чувствую этих маленьких тварей в себе. Они всё еще где-то там, в моём теле, ведь каждым органом я ощущаю прикосновение их мохнатых лап. Но с каждым прожитым мигом этого инородного симбиоза я понимаю, что начинаю привыкать к ним и сейчас уже не хочу с ними расставаться. Они становятся частью меня. Шепчут во встревоженное сознание сладкие слова, ублажают мой рассудок и дают понять, что я с ними очень похожа, что теперь они будут служить лишь мне. Только сейчас я понимаю, что демон наградил меня не болезнью, а даром. Теперь я чувствую непреодолимую тягу к тем маленьким паукам, плетущим паутину в моём сознании. Ощущаю родство между нами и вновь обмякаю в твоих объятиях, Дюмах. Мне хотелось бы, чтобы ты заглянул в моё сознание и разделил этот триумф с моими новыми друзьями. Только ты, я и они. Редкий случай, когда третий не лишний.
Но я ничего тебе не говорю, потому что не хочу нарушать ту благоговейную тишину, которая повисла над нами и лишь мерные капли воды ударами об едва колеблющуюся гладь нарушали наш общий покой. Моё нагое тело прижимается к твоему, длинные чёрные волосы подобно живым щупальцам осьминога извиваются, окунутые в ванну, где два тела застыли, словно в сладкой дрёме, наслаждаясь единением и тем, что люди называют нежностью. Сейчас я податлива и слаба, почему-то именно поэтому мне хочется быть нежной с тобой. И хочется получать её от тебя. От твоих прикосновений и чувствовать её в биении твоего сердца, ведь сейчас я так близко к нему, прислонив ухо к твоей грудной клетке и прикрыв глаза от тихого упоения, с которым наслаждаюсь каждым мигом, проведённым в твоих тёплых объятиях.
При каждой встрече с тобой я теряю рассудок. Ты делаешь это словно нарочно, хоть я и понимаю, что не прилагаешь для этого никаких усилий, и оттого я хочу тебя еще больше. Моё желание не угасает от наших временных разлук, оно лишь крепнет и теперь, когда я лежу на тебе, я хочу тебя, но в этот раз по-другому. Хочу, чтобы ты оставался со мной как можно дольше, чтобы не нарушал этот сладкий миг счастья, и я успела насладиться им сполна. Ведь… Дюмах… Я люблю тебя.
Сколько раз я признавалась тебе в мыслях и ни разу – на словах. Ты должен знать, что я к тебе чувствую. Иначе зачем бы еще проводил со мной столько времени? Ведь всё это не ради плотских утех. Всё это ради чего-то большего, правда?
Нет-нет. Молчи.
Мой милый и дорогой сердцу Дюмах, молчи и дыши, я хочу чувствовать твоё дыхание на своей коже и слышать стук твоего сердца. В этот краткий миг, когда наши с тобой миры сливаются воедино, ты должен заглянуть в моё сознание и заметить пропажу девственно чистой малышки по имени Джессика. А войдя еще глубже в моё сознание, ты увидишь то, с какой горечью и печалью я отпускала её от себя, когда демон в обличии старика вырывал её из меня своими горящими клешнями. Я помню всё, что со мной происходило в степи, и могу рассказать тебе, но к чему распускать свои языки, когда ты можешь просто заглянуть в меня и увидеть в тёмном сознании явные изменения, где наводят порядок сотни маленьких восьминогих чёрных тварей. Теперь это лабиринт из толстых слоёв паутины, по которым откуда-то сверху стекает кровь, окрашивая стены из натянутых тонких нитей в красный оттенок. Мои малыши поработали на славу, создавая витиеватую сеть лабиринтов из множества уровней и подуровней. Они создали это логово для меня – для своей Матери.  А ты, Дюмах, хочешь ли быть их Отцом?

продолжение следует ...

Lights will guide you home
And ignite your bones
And I will try to fix you
ColdPlay – Fix You

Ты чувствуешь это внутри себя – одиночество. Бежишь прочь, пытаешься скрыться в темных дырах, в самых затворках своего сознания, отрицаешь все, что говорит собственный голос, хватаешься за голову, пытаясь рвать волосы, но не получается. Сил слишком мало, их едва ли хватает на то, чтобы дышать. Жить. Разве это можно назвать жизнью? Каждый день пролетает, как пуля, пущенная контрольным выстрелом в лоб. Каждый час эхом отбивается в висках стуком настенных часов, и ты знаешь, что они спешат на три секунды, но не решаешься исправить этот дефект, только в уме ставишь галочку «всё в порядке, у меня есть еще три секунды в запасе». В запасе на что? На агонию, самозабвенную иллюзию, утопию в одиночестве. Ты знаешь, что мир движется. Знаешь, сколько людей в год умирает и сколько младенцев рождается с неизлечимыми болезнями.  Еще более ясно ты представляешь, сколько из них пропадают без вести, закопанные в сточных канавах или в безмолвной степи на окраине города. Ты знаешь сотни способов расчленить человеческое тело, распотрошить его, не оставляя и единого намека на какой-либо орган, ты знаешь тварей, которые умеют скрывать следы преступления, пожирая мягкую плоть. Ты помнишь запах разложения, чувствуешь внутри себя силу, с помощью которой можешь поднимать мёртвые тела, наделяя их краткосрочной жизнью, одноразовой, безликой, такой же, которая сейчас у тебя – в слепом повиновении к своей Госпоже. Впервые за долгое время ты открываешь глаза, пытаясь осознать себя как личность, а не марионетку в руках немощной смерти. Ты пытаешься кричать, а из глотки вырывается только сдавленный вопль. Пощады… ты просишь пощады. У жизни ли? Смерти? Без разницы. Для тебя все слилось в один грязный ком, не дающий свободно дышать. И если раньше была хоть какая-то отрада, если было безрассудное веселье, застилающее глаза призрачной уверенностью в завтрашнем дне, то сейчас всё потеряло смысл.
- Ты потерялась… - содрогаются губы, – Амбер.
С трудом вспомнить свое имя. Произнести его глухо и неуверенно, будто бы обращаясь к кому-то, кого давным-давно потерял. Прижаться к углу, завернувшись в собственные объятия, хрипло простонать и почувствовать чье-то присутствие рядом. Встревожено вскинуть голову, когда кто-то прикоснулся к волосам, словно бы подбадривая и успокаивая.
- Прочь!
Сколько их здесь? Я не знаю, хотя что-то подсказывает, что больше десятка. Немые, глухие, обезображенные моим кинжалом, оскверненные и разлагающиеся мертвецы столпились вокруг, занимая почти всю площадь небольшой комнаты с пробитыми стенами. Помню, как заносила сюда каждого поодиночке. Сколько ночей ушло на поиски каждого человека, сколько времени на его соблазнение и всего одна секунда – на смерть. Помню, чем руководствовалась, что меня подстегнуло к коллекции восковых фигур. Тогда это казалась веселой задумкой – собственный театр, свои марионетки, свои сюжеты. И только я, дергающая каждую за волосок, коротким импульсом указывающая, что и когда делать. Но вскоре это утомило, показалось бессмысленным, глупым, незатейливым и вздорным! Я сказала им выметаться, но они не послушались, так и стояли на своих местах, каждый час, меняя расположение и позу, будто бы играясь в любимую игру с детства «Море волнуется раз, два, три…». Они были не глупы, знали, что я нуждаюсь в них. Во всяком случае, та часть меня, что тоскует по Джеку, по Джессике и Дюмах. Семье, в которой я нуждаюсь, но по своей гордости никогда не признавалась в этом. И теперь, когда меня все покинули, осталась лишь одна отрада – мой театр.
- Выметайтесь!! – еще громче крикнуть, срывая голосовые связки. Отмахнуться от рук, протянутых ко мне в надежде утешить. – Довольно!
Они не слушали. Продолжали подходить, наседать своим сердобольным желанием помочь, заставляя меня вскочить с места и повторно рассечь глотку первому, порвать сухожилия второму, вырвать сердце третьему. И так до тех пор, пока все куклы не упали к моим ногам – обезглавленные, обездвиженные и немощные, в них всё еще бился импульс, заставляющий двигаться по направлению ко мне, с одним лишь намерением – утешить, прогнать мрачные мысли, быть может, даже рассмешить.  Я не могла смеяться. Не могла больше проливать и слёз. Я просто сбежала, как всегда делала, когда ко мне тянулись люди.
Ночные улицы пахли развратом. Впервые он меня не заинтересовал. Я проходила мимо стрип-клубов, кабаков, пабов – всякого порочного заведения, где восславлялась выпивка, наркотики и секс.  Меня часто задевали плечами, считая очередной наркоманкой, находящейся на грани прихода. Кто-то хлопнул по заду, я даже не удосужилась узнать – кто, зато знала наверняка – почему. Лёгкая добыча – такой я казалась сейчас, девчонкой с грустными черными глазами, наверняка, с разбитым сердцем и душой. Отборная порция глумливого мата коснулась уха, когда я переходила дорогу на красный свет. Водитель яро жестикулировал, плевался и пыхтел, словно бы моя смерть что-то для него значила. Я смотрела на мужчину, совсем не замечая его перед собой. Словно бы фантом, иллюзия, марево, которое вот-вот развеяться, стоит только дунуть на него. Я плюнула. Прямо в лицо, и даже усмехнулась. Правда, ненадолго. Меня ударили в лицо, плашмя, словно бы собирался бить кулаком, но передумал, пожалел и наградил оплеухой. Щека загорела румянцем, из носа вытекла струйка крови. Я снова усмехнулась, упав на влажный асфальт. Вздернула голову и захохотала, почувствовав себя живой. Наконец почувствовав что-то кроме зудящей боли в душе. Двое полицейских оттащили меня с проезжей части, посыпались вопросы, свет фонарика ударил в глаза, пытаясь найти различие между зрачком и радужкой – безуспешно. Один отошел к машине, другой все еще держал под локоть. Выхватить у него пистолет, заглотнув дуло губами, нажать на курок – бессмысленно. Услышать щелчок предохранителя, но не успеть его снять. Слишком много возни, тупая игрушка! Вырваться из объятий мужчины, прежде чем сталь наручников коснется запястий. Бежать прочь, смешиваясь с полночной тьмой многочисленных переулков. Почувствовать горечь во рту, вновь проглотить свои слёзы. Сколько можно? Сколько еще я буду так жить?!
Опереться спиной об стену, закинуть голову назад, глядя на мрачные небеса. Попытаться найти взглядом луну. Она всегда знала, как утешить. Одним своим бледным ликом, где бы я ни находилась, она знала, как помочь. Но сейчас никого не было. Только я, задний двор театра, мусорный бак и облезлая кошка, смотрящая на меня без доли сомнений – своя. Такая же облезлая душа, истерзанное сердце и ободранная жизнь.
Сколько можно? – в который раз задаюсь вопросом. Закрываю глаза и пытаюсь найти в себе ответы. Что делать, когда потеряла связь со всеми, кого любила? Что делать, когда одиночество гложет изнутри, без промаха отстреливая остатки здравомыслия? Что делать на грани безумия?
Вопросы заглушает музыка. Она не такая громкая, её едва ли можно услышать, но для меня это единственный способ избавиться от своего сумасшествия. И я распахнула глаза, жадно раскрывая губы и хватая воздух, словно бы только сейчас почувствовав, что жива. Как в наваждении, бреду вперед, поднимаясь по темным лестницам, проходя по коридорам и, наконец, достигаю двери, за которой скрывается мое спасение. Их было много, этих дверей, но я чувствовала, что открыть нужно именно эту, ведь она ближе всего к источнику звука – той музыке, что пробудила во мне жизнь.
Помещение было огромным по своим масштабам, это я поняла чуть позже, когда достигла сцены театра, на которой стояло одинокое фортепиано и девушка, за ним играющая. Ждать, несколько минут заворожено наблюдая за игрой и чувствуя, как её пальцы копаются в недрах моей собственной души, выбрасывая весь хлам и оставляя место для чего-то прекрасного, живого, трепетного. Отойти назад, пытаясь скрыться, уйти бесследно, чтобы она и не заметила моего присутствия рядом. Но я не могу. Слишком чудесна была её игра. Слишком интимна.
Что ты делаешь? – хочется спросить себя. – Что ты делаешь, Амбер?
Имя напоминает мне о той, кто я есть. Безжалостная убийца, которая с одинаковым легкомыслием перерезает глотки матерей и их детей. Что я делаю здесь? Это очередная забава? Способ занять себя чем-то? Поиск очередной марионетки в свою восковую коллекцию?
Нет, я здесь по другой причине.
Мне нужна эта музыка. Еще немного. Еще чуть-чуть.
- Ты грустишь.
Равно, как и я.
- Грустишь о потере.
Времени? Человека?
- Твоя музыка слишком личная для того, чтобы её слушал кто-то, кроме тебя. Поэтому ты сюда пришла, когда театр закрыт?
С первых же слов я вырвалась из объятий теней и вышла на освещенный кусок сцены. Задумчиво обошла фортепиано, кидая на тебя взгляд, который можно было бы назвать смущенным, если бы не та уверенность в глазах.
- Чтобы насладиться ею? – закончила я свое нестандартное приветствие, ласково проведя ладонью по гладкой поверхности инструмента, и застыв с противоположной от тебя стороны. – Я помешала.
Ни капли грусти, неловкости или печали. Мне не стыдно за это. Только любопытно – кто ты?

Внешний вид: девушка лет 23х, с распущенными черными волосами, одета в кожаные шорты и черную майку.
Сверху мужская кожаная куртка. На ногах грубые полуботы.  Глаза черного цвета. На левой руке обручальное кольцо.

Philippe Rombi – Dans La Maison (Thème)

Как давно я не делала этого – не общалась. Просто так, с первым встречным, с окружением, обычными людьми с их обычными проблемами. Почему-то раньше не чувствовала в этом необходимости, или просто заглушала её в себе, пыталась подавить те слабые порывы, которые силком тащили меня в пасть к равнодушному обществу. Не хотела становиться очередной ячейкой, шурупом в механизме, вешать на себя ярлык – такой же, как и у тысячи других, иметь одну мечту, идентичную с грёзами других жителей. Быть похожей, если не точной копией. Сливаться с обществом, патриотично дублируя лозунги политических партий и рвать на себе одежду за несоответствие понятиям «справедливости» и «чести». Гнобить недоброжелателей и получать пряник от начальства. Это ли жизнь? Быть безликой, неодушевленной и по-умолчанию «счастливой» - этому учит нас идеология власти? Всякий раз задыхаться, когда не хватает воздуха от возмущения, кривить душой, быть циником или же напротив – подчиняться, блеять от страха быть уволенным и цепляться за всякую возможность стабильной работы. Если нужно – идти по головам, подниматься выше, к власти и своей светлой мечте – дом на островах, машина, дача, две собаки и ленивая кошка на подоконнике, кресло-качалка, утренняя газета со свежим выпуском новостей. Удивляться кровопролитию в других странах, благодарить Творца за то, что междоусобицы не стоят у тебя на пороге, хотя где-то в глубине души осознавать, что весь мир трещит по швам, осталось еще немного времени, и он взорвется. Ты даже слышишь таймер, приглушенный отсчет времени тихо шепчет тебе «тик-так», но ты пытаешься отвлечься, оградить себя от нависшей угрозы. Говоришь «это не моё дело» в то время как низменные твари питаются человечиной в сточных канавах, волки грызут кости в зеленых лесах, а ночные клубы разрываются от сладострастных воплей суккубов. Мир катится к чертям. Я нашла свое спасение в колыбели смерти, а ты?
Девочка, ты кажешься мне слишком хрупкой, не приспособленной к этой жизни. В твоих глазах я вижу боль, без капли злости, только утомление, словно бы все тяготы мира легли на твои плечи, и единственное место, где ты можешь забыться – это музыка. Ты найдешь её везде, признайся. Даже в шелесте листвы, шуме океана, крике чаек и рокоте грома. Для тебя не существует пределов, но подпевать пальцами, ловить мелодию ты можешь только с помощью своего громоздкого друга – инструмента на трех ножках, с черно-белыми клавишами и с корпусом крыловидной формы. Твоя душа подобна струнам, на которых ты играешь – такая же чувственная и трепетная, нежная.
Ты говоришь, что хочешь убежать, а я хочу улететь вместе с тобой, мой белый лебедь. Туда, где нет людей, где только мы и звук, пронизывающий всю сущность насквозь. Где мелодия – это слова, а шепот заменяют наши бьющиеся сердца. Где мы с одинаковой лёгкостью создаем и уничтожаем миры, меняем их по своему собственному желанию, только лишь взмахивая кистью руки и прикасаясь пальцами к клавишам рояля. Мы можем быть разными с тобой, - я и ты, - но есть то, что связывает нас где-то глубоко, едва ли не на молекулярном уровне. Ты чувствуешь это, глядя в мои глаза. Я же осознала это, услышав мелодию в полночной мгле.
Ты разбудила меня от кошмаров, а я в обмен не могу ответить даже на твои вопросы, казалось, такие простые и банальные, что произносить фразы не должно составлять и капли труда. Но язык заплетается, горло пересыхает и губы замирают в нерешительном порыве. Ты хочешь знать правду или предпочтешь сладкую ложь?
- Позже. – Наконец произношу, уверенная в том, что у нас еще вся ночь впереди. – А пока что научи меня? – вопросительная интонация неуместно соскальзывает в самом конце фразы. Я настойчиво сажусь рядом, ладонь тянется к клавишам, но так и замирает, словно бы почувствовав себя недостойной, слишком грязной для такой музыки, оборванной попрошайкой, тянущей свою руку к блестящему лоску высшего общества. То, что рождено в гнили, должно там и остаться – ты придерживаешься этого закона? Если бы ты знала, кто я на самом деле, позволила бы сидеть рядом? Если бы знала, сколько смертей на моем счету, стала бы говорить сейчас со мной? Позволила бы убежать, вместе?
- Что ты чувствуешь, когда играешь? – тихо произношу, не оборачиваясь, а лишь наблюдая за твоими пальцами. – Где ты сейчас?
Я говорю о музыке, как о магии. Таковой она для меня и является. А ты, мой белый лебедь, проводник в эту волшебную страну, без рамок и ограничений. Только не улетай, подожди меня... пожалуйста.

Так сложно и легко одновременно – быть частью чего-то прекрасного. Чувствовать, как содрогается собственное сердце, в попытке пальцев прикоснуться к клавишам рояля. Ведь это всего лишь инструмент, бездушный механизм, напичканный струнами и войлочными молоточками. Всё слишком просто – ты нажимаешь, и рождается звук. Нажимаешь еще, и порождаешь мелодию. Она струится из твоих пальцев невидимыми нитями, низвергается потоками, с шумом, присущему только водопаду. Ты заполняешь ею всю комнату, весь этот зал, немалый по своим габаритам. Каким-то образом у тебя получается заполнить пустоту внутри меня, изгнать тоску и печаль, с кровоточащим корнем вырвать их, чтобы изничтожить одним своим прикосновением к моим пальцам, а затем контрольным выстрелом отправить их в небытие – туда же, откуда они и пришли, эти мерзкие чувства. Мы нажимаем на клавиши, вместе. Хотя мои пальцы дрожали от отчаяния и я едва сдерживала себя, чтобы не отречься от этой затеи, оттолкнуть тебя, убить этот инструмент, порождающий прекрасные звуки, убежать как можно дальше, с основанием зарывшись в свою боль и продолжать существовать так, как я привыкла – бесцельно и безлико, каждую ночь забирая несколько жизней, утопая в кровавых бесчинствах, похоти и разврате. Ведь меня когда-то устраивала такая жизнь. Так почему же сейчас я чувствую необходимость стать другой? Стать частью музыки. Тебя.
- Что ты делаешь со мной? – беззвучно произношу, хотя мне показалось, что прокричала.
Опасливое прикосновение к клавишам, повторяя твои манипуляции. Остановиться, отпрянуть, сжать ладони в кулаки. Неужели я способна на это? Ведь способна, я знаю. Все это кажется знакомым, до боли обглоданной души. Стоит только начать, подтолкнуть себя к пропасти, чтобы, наконец, оказаться в свободном падении – от всего: людей, их никчемных проблем, страхов и пороков, от смерти, преследующей меня по пятам, от пустой жизни, без цели и всякой надежды на спасение, от воспоминаний, тяжелым бременем зудящих внутри. Стоит только захотеть, и растворишься в музыке.
Вдох. Набраться смелости, выпрямить спину, как ты и учила, позволить пальцам вспомнить, что такое игра. Закрыть глаза, слушая ноты и сочиняя продолжение к ним. Ведь всё, что было между нами – это волшебная импровизация. Ты начинаешь, я продолжаю.
Выдох. Пальцы с лёгкостью мотылька легли на черно-белую дорожку. Вздрогнули, нажимая. Это было больше похоже на предсмертные судороги, слишком резко и остро, словно бы хлесткий удар плетью по душе. Но музыка полилась, сквозь пальцы и их прикосновения к монохромной лестнице, уводящей все выше и выше. За пределы театральной сцены, её ветхого здания, далеко за пределы города, галактики и всего мира. Музыка полилась, звучным потоком струилась сквозь пальцы, на своих воздушных крыльях унося всё дальше, рассказывая истории, о которых следовало бы молчать, шепча тебе про убийства, кровопролития и массовые истребления рода человеческого. Про Содом и Гоморру. Про первородный грех, застывший в моих жилах. Про боль и отраду, яд и пламя, с которым выжигаю души невинных грешников. Их крики, стоны, мольбу о помощи, ты слышишь?! Бесчисленные жертвы, погибшие в мясорубке моих развратных желаний. Глубже! Взгляни еще глубже, в самое основание моей проклятой души!  Что ты видишь, скажи мне, кого ты там видишь?!
Сорваться в пропасть. Споткнуться и упасть, разбивая лицо в кровь. Обрубить чудовищную мелодию на самом её пике, перехватив тебя за запястья и развернув к себе. Глазами столкнуться с твоими. Не дышать. Этот миг может нарушить только твое дыхание, ведь я хочу его услышать, хочу словить твое сердце, выпрыгивающее из груди.
- Теперь ты знаешь, кто я. – Шепотом произнести тебе в губы, когда расстояние между нами стало несущественным. – Пойдем, я покажу тебе свой мир.
Встаю, отпуская тебя. Даю мнимое право выбора, хотя уверенна в том, что ты последуешь за мной. Если нет, то я заставлю.
Протягиваю ладонь, как в детстве, и даже смешливую улыбку копирую.
- Я не дам тебя в обиду. Никому.
Веришь?
Должна верить.

Тепло ладоней обжигает. Зрачок поглощает радужку. Дыхание сбивается. Мы находимся так близко друг к другу, как если бы были любовниками. Наше дыхание переплетается. Вдохи становятся выдохами. Губы едва заметно дрожат, словно от несмелого предвкушения, будто бы нам по шестнадцать лет, и мы испытываем свое первое в жизни влечение. Мы хотим этого, хотя не позволяем себе сойти с ума. Мы желаем друг друга, но в тоже время пытаемся противостоять. Мы в кругу блеющей толпы, стонущей от вожделения. Питаемся их похотью, впитываем в себя эмоции и жажду обладать. Они дёргаются, как никчемные блохи в предсмертных судорогах. Их мольба едва достигает нашего внимания, как тут же разбивается об кокон безразличия. Мы – заключенные собственного мира, одноразового, но прекрасного. Наши мысли витают друг вокруг друга. Мы танцуем, медленно, но не вальсируем. Просто двигаемся в свой собственный такт. Красиво и плавно, как если бы были наедине друг с другом, где нет места стеснению. Сотни глаз рядом, безымянных и мятежных. Они танцуют вместе с нами. Их движения более резкие и агрессивные, они лишены грации и красоты. Ты помнишь, как мы попали сюда?
Улицы кипели живностью. Люди обращали внимания, кто-то зазывал к себе в машину, еще кто-то дёрнул тебя в сторону, ущипнув ниже копчика. Это было опрометчиво. Ты помнишь, как блеснула искра на подобии острого кинжала, прочертила неровную молнию и горячий поток крови ударил тебе в лицо. Запах металла на пересохших губах и потной плоти обрубка его руки, ты тоже помнишь. Глаза, закатившиеся от потери пульса. Язык нанизанный на кончик ножа. Мою ухмылку в тихом и уютном переулке, куда редко забегает кто-то помимо облезлых кошек. Сиротливый мусорный бак и мешок с костьми рядом. Ты помнишь это точно, но спустя мгновения события растекаются в мятежном мареве. Глазам верить трудно, когда мысли твердят совершенно другое.
Я играюсь собственной харизмой, и надеюсь, ты простишь меня за это. Спустя столько времени я всё еще не привыкла контролировать ту шаткую вуаль очарования, которой веет от моего облика. Это может быть всего лишь магия, хотя мне хочется верить, что ты действительно находишься рядом по собственной воле. Это странно, ведь раньше я не нуждалась в одобрении своих марионеток. Их эмоции меня тоже не интересовали. Во всяком случае те, что испытываешь ты сейчас. Волнение. Живое и трепетное, как бабочка, ломающая крылья в клетке из ладоней. Мне не хотелось тебя отпускать, хотя я была уверенна, что ты вернешься ко мне. Я с опасением заглядываю в тонкую щель меж пальцев, чтобы убедиться, что ты жива. Мне важно, чтобы ты была рядом. Хочется показать тебе всю себя. Свой мир и то, что всегда было скрыто глубоко внутри. Поделиться своей болью и раскрыть хотя бы кроху своего сердца. Убедиться, что оно у меня еще есть. Простого отголоска в висках уже недостаточно для того, чтобы чувствовать себя живой. Мне нужна твоя помощь, Ева. Ведь если ты не вернешь меня к жизни, то уже никто не сможет.
Веришь?
Мы бродили по улицам, не отпуская друг друга. Я по-честному боялась разлуки, а ты как будто бы разделяла мои чувства. Внутри что-то шевельнулось. Это крохотное чувство едва успело напомнить о себе, как тут же исчезло, растворившись в мареве помутненного рассудка. Ноги мягко брели по сточным канавам. Это был едва ли не центр, но всё вокруг прогнило до самого основания. Парки, узкие улочки и даже центральная площадь. Здесь все напоминало о веселье кровавой жатвы. Люди называют это событиями Катастрофы. Пишут с большой буквы, для придания большей значимости своим словам, хотя на деле не ощущают и малой доли той скорби, что должны. Мне больно. Катастрофа вернула мне смысл жизни, связала узами брака и навсегда прокляла мое существование. Она наделила меня всем и вместе с тем, забрала в одночасье. У меня был муж, любовь и счастье. Я была так близка к тому, что люди называют благодатью, но не сумела удержать его в руках. Поэтому ты так близко ко мне сейчас. Поэтому мы в зале с неоновой раскраской и разноцветными людьми, дёргающихся под биты диджея. Полуголые змеиные тела извиваются, покоряясь лёгкому мареву. Они на еще один шаг ближе к распутству. Стоит только подтолкнуть, чтобы первородный грех взял верх над опьяненным рассудком. Это легко, если испытывать те же чувства и желания. Наше окружение становится отражением собственных мыслей.
- Смотри, - шептать тебе в губы, аккуратно взяв твой подбородок пальцами и повернув его в сторону. – Скажи, что ты видишь. – Тихо, почти не слышно, произнести на ушко. – Опиши мне. 
Это был взрыв водородной бомбы. Сотни тел слились в единый организм, дышащий и живой, он был олицетворением скрытых желаний, тайных фантазий и роковых стремлений. Хрупкий и ранимый, как оголенный провод. Исконно чистый и бесконечно грязный. Это было всеобщей истерией, люди вопили, стонали и смеялись. По всей видимости, многие из них только сейчас осознали, что такое счастье.
Ладони на твоих бёдрах кольнуло. Воздуха между нами оставалось всё меньше. Я замерла напротив, всего в паре миллиметров от тебя, подушечками пальцев ощущая твой пульс. Глазами следила за губами, пытаясь не упустить того момента, когда ты их раскроешь.  Слова казались сейчас слишком личными. Такими же личными, как взгляд, вздох и мимолетная улыбка.