Отредактировано Fleur d'Arques (2011-10-15 21:58:47)

Берлин. Ночь. Ноябрь.
Толпы народа, представляющие собой единый организм, поспешно продвигаются вперед, к заветной цели. Этой ночью по всем каналам западногерманского телевидения транслировалось, наверное, наиболее важное заявление за все время, начиная с 1961 года: разрешено пересекать границу. И все берлинцы, воодушевленные и счастливые, рванули к стене.  Мало кто из них знал, что своим счастьем они обязаны одному журналисту, непоколебимой мечтой которого являлось уничтожение стены, разделяющей между собой одну нацию, один народ.
В 1961 году маленький мальчик по имени Питер Бринкманн стоял возле Берлинской стены, тогда еще представляющей собой шаткий забор с железными прутьями. Прошло всего пару недель после того, как властями ГДР было решено строительство ограждения от западной части Берлина, рассекающей город напополам, а в мальчишке все больше и больше закипала ненависть к той стене, что разлучала тысячи людей. Он стоял там, смотрел на пограничников с автоматами и именно тогда понял, что посвятит всю свою жизнь разрушению этой стены. Юный, амбициозный и воодушевленный, он решил действовать.
Работая журналистом, он имел доступ в обе части Берлина. И вот, в восемьдесят девятом году ему звонят из сената и сообщают, что собирается рабочая группа для выработки новых правил пересечения границы. Бринкманн незамедлительно выезжает. Он занимает первое место в ряду и ровно спустя шесть часов после его приезда в ГДР, в зал входит первый секретарь берлинского окружкома  СЕПГ Гюнтер Шабовски. Это было очень унылое заседание, журналист уже успел заскучать, так как для него не представляло никакого интереса та коммунистическая пропаганда, о которой велась речь. И тут прозвучал долгожданный вопрос о правилах пересечения границы. Гюнтер замешкался, начал петлять, пытаясь уйти от ответа, но Бринкманн все же добился своего. Спустя пару минут первым секретарем была произнесена долгожданная новость: границы стёрты.
И вот наступил долгожданный момент. Триумф не только для Питера Бринкманна, мечта которого осуществилась, но и для простого немецкого народа, возбужденно бурлящего, счастливого и волнующегося. Ночь не останавливает берлинцев. Они идут вперед, и с каждым часом на улицах становится все больше и больше людей.  Они ликуют, празднуют, кричат и благодарят небеса за то, что наконец-то свободны. Но в глазах виднеется и тревога, равно как и в глазах пограничников, которые не знают, что им делать. Стрелять?
Толпа гудит и ревёт.  Быстро, словно по течению реки, люди продвигаются вперед. Никто из них больше не собирается терпеть ущемления прав. Никто не откажется от выбранного пути. Здесь нет ограничений по возрастным категориям: все хотят на ту сторону своего родного города, все хотят увидеть своих родных, которые по страшной судьбе остались в западной части, все желают воссоединения. Каждый что-то возбужденно кричит, радуется, смеется. Еще немного и единая масса, состоящая из тысячи людей, рванет вперед, к стене-разлучнице.
Я стоял на крыше пустого дома и курил сигарету, задумчиво поглядывая на стремительный рост толпы. Готов поспорить, что на улицы сегодня выбрались все жители Берлина, при чем не только с западной стороны, но и с восточной. Я не разделял их счастья, так как сам не принадлежал к их виду, а их история мало чем должна была затрагивать демона-метаморфа. Впрочем, это не значит, что я бездействовал. Несколько раз на протяжении двадцати восьми лет жизни Берлинской стены, я помогал немцам из восточной стороны города пересечь границу. Незаконными путями, естественно. В первые годы постройки стены все было куда проще. Шаткое, хилое ограждение в виде проволочного забора можно было перепрыгнуть, проползти под ним, выкопать яму, в конце концов. Когда началось укрепление стены, люди начали перепрыгивать через крыши домов или перебираться по окнам.  Многие получали травмы от своей самодеятельности, а некоторые и смертельные увечья, но с каждым годом попыток проникновения в западную зону становилось все больше и больше. Когда стена приобрела вид бетонного ограждения, началась новая фаза побегов, в которых людям помогали такие крутые парни как я и еще добрая орава ребят – выходцев из разных стран, попавших в Берлин толи по собственной воле, толи по глупости. В любом случае, ушлые ребята придумали план, как можно проникнуть из одной части города в другую. Подкоп. Безумие? Как бы не так! За неделю нам удалось совершить несколько удачных переходов в Западный Берлин. В каждом из секторов мы развесили непримечательные объявления, гласящие: «Поможем в семейных проблемах». Власти не сильно обратили на это внимание, зато простолюдины с особым энтузиазмом начали забрасывать нас своими письмами: что да как? За энную сумму денег наша лже-компания предлагала вывоз родственников, друзей и даже любимых кошек и собак из Восточного Берлина.
Смело? Наивно? Глупо?
Я бы сказал – отчаянно. Именно так мы себя и называли: отчаянные головы. В то время нам это казалось круто. Банда жила тем, что помогала другим. Здесь даже не было нужды кого-то убивать, хоть несколько ребят и были заядлыми сорвиголовами, так что приходилось регулировать их действия, не сводя с них глаз. Причем нянькаться с этими громилами приходилось именно мне, так как я знал на какие мозоли нужно надавить, чтобы эти чёртовы псы вернулись к ноге. К моей ноге, естественно.
Несколько раз в нашей банде случались разногласия. Кто-то хотел расширить дело, кто-то желал смыться в Западный  Берлин и открыть там сувенирный магазин. Лично мне было все равно, и именно поэтому я не был главарем нашей банды. В отличие от других, я уже добыл то, зачем приехал в Берлин и уже собирался уносить отсюда свою задницу, прямо в США, да только решил задержаться, чтобы понаблюдать за величайшим событием в истории Германии.
Падение Берлинской стены.
Уверен, когда-то об этом будет написано немало статей и снята дюжина документальных фильмов. Очень хорошая пища для размышлений. Стена-разлучница. Стена-враг. А у вас, с чем она ассоциируется?
Зажав сигарету между зубами, я присел на корточки. Отсюда открывался отличный вид на всю панораму. Слева и справа кипела толпа. Еще немного и они доберутся до ворот.  Что потом? Празднование. Ликование. Пляски и песни. Все это ждет впереди. А сейчас…
- Какого..?
Я вижу молодую девчонку, упавшую на колени. Все бы ничего, да только на неё неслась толпа немцев, возбужденно что-то крича во все горло. Я знаю немецкий не так хорошо, как хотелось бы, потому восклики толпы вызывают у меня сомнения по поводу дальнейшего здоровья девчонки. Что же делать? Было два варианта: либо молча надеяться на то, что безумцы не раздавят девчонку, пронесшись мимо неё аки ураган Катрина, либо же помочь самоубийце и избавить её от мучительного выбора «жить или не жить».
А, чтоб тебя!
Выплюнув сигарету, прыгаю с высоты пятиэтажки, вовремя сгруппировываю тело, чтобы не поломать себе кости и приземляюсь на землю, после чего незамедлительно бегу к тебе навстречу, но вместо того чтобы подхватить тебя и унести от взбалмашной толпы, я бегу к ним навстречу и размахивая руками, кричу:
- Стоять, блять!
Ну что за идиот, - спросите вы. А и вправду, что за идиот?
- Клааайд, танцуй лезгинку! – требовательно протягивает Бонни и начинает показывать мне движения из одноименного кавказского танца, которые я, несомненно, начинаю за ней повторять. – Быстрее! – командует она и я ускоряюсь, танцуя, что есть мочи и выглядя при этом точно как придурок.
Зато Бонни смеется, зато Бонни весело. А то, что на меня несется толпа ошалелых немцев – это ничего, ведь мне, блять, нужно танцевать эту грёбанную лезгинку!
- Три сальто назад! – молвит писклявый голосок Бониты.
Вот ссука.
Я подчиняюсь, показывая неблагодарной публике свои акробатические способности и таким нехитрым способом приближаясь к рыжеволосой девчушке. Мне даже не стыдно смотреть тебе в глаза, когда я беру тебя за ручки и в стиле фокстрота поспешно увожу тебя с дороги бегущей на нас толпы, при этом крича тебе прямо в лицо свои праведные возмущения:
- Тебе что, блять, жизнь надоела?!
Не пойми меня превратно. Я просто зол на Бонни, которая в очередной раз решила поглумиться надо мной перед теми людишками.
Остановившись возле дома, с которого пару минут назад спрыгнул, я не спешил отпускать тебя и так и застыл, глядя тебе в глаза. Мало ли чего тебе в голову взбредет. Суицид нынче в моде.
- Не стоит благодарностей, – заявляю я, довольно самонадеянно. – Это всего лишь моя работа.

Внешний вид Фрэнка: молодой парень, 19 лет (см. аватар). Одет в потертые дырявые в некоторых местах джинсы, серую футболку и черную кожаную курточку. Обут в черные полуботы. Вид эдакого мальчиша-плохиша.

Отредактировано Frankie (2011-10-16 23:55:35)

Наверное, некоторых мои танцы могли смутить. Да я, честное слово, на это и надеялся. Не смотря на то, что было бы куда быстрее схватить тебя за шкирку и вытащить с дороги, чтобы ты не попадала под прямую траекторию течения толпы, я все же благодарен как всегда неординарному желанию Бонни, исполнение которого хоть и заняло больше двух минут, но зато набросило на веселеющих немцев краткосрочное замешательство. Впрочем, пляски и песни были сейчас как нельзя кстати. И, если не ошибаюсь, кто-то даже начал повторять за мной движения, посчитав, что я настолько рад падению стены, что с готовностью демонстрирую свои навыки в лезгинке. Да и чего уж там скрывать, получилось у меня вполне хорошо. Единственное, чего не хватало в моем танце, так это кавказкой внешности и народного костюма. Но не думаю, что подобные метаморфозы произвели бы на берлинцев подобающее впечатление, не смотря на то, что я имел честь познакомиться с несколькими нелюдями, обитающих среди людей. На самом деле, не люблю подобные встречи. Мне куда привычней общаться с человеком, чем с чертовым некромантом, который так и жаждет пустить кровь девственного перевёртыша. И кто меня тогда за язык тянул? Ах да! Конечно же, Бонни. Чёртова мерзавка не упускает ни одной возможности, чтобы не поглумиться над верным джином. И все бы ничего, если бы я не получал от этого моральные травмы. Как сейчас, например.
Смотрю на тебя и чувствую себя полным идиотом. Мало того, что протанцевал с тобой фокстрот без музыки, так еще и ты смотришь на меня с укором. Да, я чокнутый танцор, который демонстрирует свои умения во все уместные и неуместные моменты, и в особенности перед многотысячной публикой. Да, я умею танцевать лезгинку, как коренной кавказец, не смотря на свою европейскую внешность. И, наконец, да, я полоумный герой, посчитавший, что спасая девушку из беды, получит в ответ поцелуй, а не возмущенные упреки.
Качаю головой, поворачиваясь к толпе.   Чёрт поймет этих женщин. Все им не так.
Платье порвалось? – Незачем было лезть в толпу.
Холодно? – Ноябрь на дворе, детка.
Немцы бешенные? – Всего лишь счастливые.
Что дальше? Ноготь сломался?
Поворачиваю к тебе голову, доставая сигарету из кармана куртки. Прищурившись, спрашиваю:
- Будешь? – сразу на «ты», без прелюдий.
Прикурив, делаю глубокую затяжку и выдыхаю дым через ноздри, задрав голову к хмурому ночному небу, где не было видно ни звезд, ни луны. Только искусственное освещение от сотни прожекторов и включенных ламп в одиноких квартирах. Не жизнь, а сказка.
- Вся жизнь – театр, а люди в нем актеры, – по памяти цитирую Шекспира, даже не задумываясь о том, поймешь ты меня или нет. В это время встретить образованного человека довольно сложно. У многих вместо образования была война, которая съела всю молодость с потрохами, оставив навыки на примитивном уровне. Кто-то даже читать не умеет, а ты? Умеешь?
- Меня не волнует мнение окружающих на мое поведение. Я не гайка в механизме общества, как учит коммунизм. И я не поддерживаю ни одну из людских идеологий. Мне более важно жить сегодняшним днем. Здесь и сейчас. Получать от жизни все, что она может дать, понимаешь? – поворачиваю к тебе свой взгляд и выдыхаю в сторону дым из-под дешевых сигарет. Лично мне все равно, чем травить свой организм.
Обратив свой взор на бутылку вина, которую тебе щедро подарил некий парень, пробегающий мимо (эть, какой ушлый!), я протянул руку и взял её за горлышко. Покачал, проверяя, сколько в ней осталось нектара и удивленно присвистнул. Парень-то действительно оказался великодушным малым.
С моей стороны было бы абсолютно неприлично не поддаться всеобщему веселью, потому я отхлебнул винца и  прокричал в толпу:
- Слава немцам! – и почувствовал прямую необходимость разбить что-то, да только бутылку вина было откровенно жаль, потому пришлось отказаться от своей затеи.
- Повеселимся? – протягиваю руку вперед, склонившись в поклоне.
В этот раз танцы только с вашего позволения, сударыня.

Когда на меня смотрят красавицы, мне все равно. Но когда они начинают заинтересованно изучать меня взглядом, я начинаю нервничать. Почему-то складывается впечатление, что за этими глазами скрывается львиная доля коварства. Я знаю вас, женщин. У меня был столетний опыт общения с одной из вас. Той самой, что нынче процветает в моих мозгах, точно как злокачественная опухоль, которая с каждым годом становится все больше и больше. И что самое ужасное, так это то, что её невозможно изъять. Даже если я сниму скальпель и залезу к себе в мозги, то все равно не вытащу оттуда эту маленькую дрянь. Прожив с ней более семисот лет, я понял, что женщинам нельзя верить.
Не знаю, что творится в твоих мозгах и о чем ты сейчас думаешь, зато отдаю себе отчет в том, что в эту прекрасную безлунную ночь стоит изрядно повеселится.  И мне не важно, кто ты –  коварная женщина или девчонка, только что вступившая во взрослую жизнь и не успевшая почувствовать всех сладостей. Сегодня будут танцы. Как в той советской песне, помнишь? «И щёки девушек горят, сутра горят румянцем».
- Я Фрэнк, – копирую твой жест при приветствии, делаю очередную затяжку и выдыхаю дым в сторону от тебя. Мало кто любит дышать никотином. Лично мне все равно какой наркотик принимать, лишь бы нервы успокоить, ведь в последнее время они начали давать сбой и из-за постоянных желаний Боннэт. Еще немного и на меня придется одевать смирительную рубашку. К черту! Белый мне ни к лицу.
Сбоку раздается громкий каркающий возглас старого деда – ветерана Второй Мировой. Я помню ту войну и даже принимал в ней участие, по причине того же желания госпожи Боннэт – ей, видишь ли, захотелось  почувствовать, что такое боевые условия, когда в миллиметре от тебя свистят пули, а в руках трещит автомат, выплевывая из себя последние пули, когда приходится идти на заклятого врага с голыми руками, отнимать у него оружие и с диким рёвом нашпиговывать его тушу десятком свинцовых пуль за раз. Нервы резало, как скальпелем. При чем не только мне, но и Бонни. После шести успешных вылазок она остепенилась и под впечатлением, дала мне выходные на несколько недель, на протяжении которых я даже не слышал от нее и звука. Война детям не игрушка. Бонни это поняла, потому продолжила издеваться надо мной другими способами, более мирными, но не менее изощренными. Фантазии у нее хоть отнимай.
Тем временем старик поцелил  своей тростью прямо в меня. Нет, ну что за дед?! Я учтиво пропускаю его, отойдя на шаг назад, а он все равно умудряется пихнуть меня в плечо, при этом грязно ругнувшись на немецком. Я киваю ему вслед, даже не собираясь поддаваться на его провокации. Старики ведь как дети, все что им нужно – это внимание.
Покачав головой, делаю последнюю затяжку и щелчком отправляю сигарету на землю. Чувствую, как твой палец упирается в меня. Непонимающе смотрю на тебя и вдруг слышу «Ты убит!». Вот как? А ведь я пригласил тебя на веселье, помнишь?
Нельзя считать это твоим соглашением, но и отказом это тоже не является. Во всяком случае, не для меня.
Хватаю ладонью твой пальчик, приподнимаю руку вверх и прокручиваю тебя вокруг твоей оси. Танцы-танцы, в последнее время я стал помешанным на них.
- Пойдем, я покажу тебе сказку.
Отпускаю твою руку, давая тебе шанс самой выбирать дальнейший ход развития событий, а сам захожу в подъезд пустующего дома, напоследок махнув тебе рукой.
- Поспеши, или не успеешь на Бранденбургские ворота!
Это сейчас мечта каждого немца, очутиться там, вверху. И я знаю, как проникнуть туда. Обходными путями, естественно.

Сказка. Что я называю сказкой? Путешествие в серую страну, разбитую от прошедшего вихря войны, потрепавшего стены и улицы города, разрывая в клочья дороги и взрывая памятники культуры? Ту страну, где серость разъедается яркими красками, исходящими от каждого жителя Восточной и Западной части Берлина. Долгожданное воссоединение семей, родственников и друзей. Это может не касаться тебя лично, но разве это не интересно тебе?
Я готов подарить тебе самый желанный кусок торта, а ты тянешь меня вниз, отвлекаешь от намеченного плана. За стенами здания слышны крики тысячи немцев: счастливых, ошеломленных и возбужденных. Сейчас то самое время, когда взрослые ведут себя как дети – искренне и по-настоящему. Они ликуют, пьют и танцуют. Я слышу их радость даже в отборном мате, а ты? Что слышишь ты?
Музыку. Чёрт тебя поймет, женщина! Я предлагаю тебе настоящее рандеву на вершине Бранденбургских ворот, а ты воодушевленно указываешь на старый потрепанный временем проигрыватель и говоришь мне, что хочешь…
Я не ослышался? Ты хочешь, чтобы я достал тебе эту грёбаную пластинку?! Мне кажется или твоими устами говорит Боннэт?
- Это же  Bohse Onkelz? Да? Легендарная рок-группа, сформированная в 80х годах этого века! Плохие дядьки! Плохие дядьки! – запищала Бонни, выплясывая у меня в мозгах чечетку под бешенные ритмы рок-музыки. Лично я предпочитаю классику, а эта мерзавка имела всесторонние вкусы, не собираясь отказывать себе хоть в чем-то. При этом зачастую она выбирала ту музыку, которая больше всего действовала мне на нервы. В данном случае речь идет о  Bohse Onkelz.
Тем не менее, я не собирался идти на поводу у твоих желаний, потому решил поступить, как натуральная сволочь (сейчас время позволяет сделать то, что я не смог бы в семнадцатом веке).
- Флёр, я не собирааааааюсь, блять! – странно, да? Ты можешь посчитать меня натуральным психом, ведь я с размаху вваливаюсь в квартиру, выламывая дверь (которая и так шаталась, как на соплях) с петель, забегаю внутрь и волком смотрю на проигрыватель, где прокручивается та самая виниловая пластинка, которая приглянулась не только тебе, но и Бонни.
Бранденбургские ворота подождут. Я должен отбить эту пластинку!
Три наглых хари смотрят на меня и усмехаются. Недобро так, со скрытым смыслом, который понятен даже слепому. Девчонка была пьяна, без сознания или вообще склеила ласты, черт её поймет. Во всяком случае, никто из трех бритоголовых не беспокоился о ее благополучии. А я что? Мне чужие бабы не нужны, мне своей хватает, которая сейчас во всеоружии стояла рядом и руководила процессом:
- Правого бери себе, с остальными двумя я разберусь.
Раскомандовалась, блять. Эта паршивка была нематериальна для тех двух парней, от которых за версту несло дешевой выпивкой, рвотой и кариесом. Она не представляла для них никакой угрозы, в отличие от меня. Но, господа, три на одного… О чести и доблести дуэлей этим парням рассказывать было бесполезно. Поэтому, не растрачивая свое красноречие на приветствия, я рванул вперед, с размаху ударил меченого свастикой по челюсти и добавил левой – под дых. Успел разбить бутылку вина об голову второго и увернуться от удара третьего. Схватил поломанный стул и с размаху обрушил его на бритую голову.
- Мочи козлов! – кричала все это время Бонни, ни капли не воодушевляя меня на избиение малолетних. Посмотрим правде в глаза, я старик по сравнению с этими молокососами.
Слышу, как разбивается бутылка. Что это? Ноги почему-то хотят подкоситься, я покачнулся в сторону, озадаченно оборачиваюсь и вижу лицо той самой девчонки, которую я уже было причислил к трупам. Живая, значит.
Ойй… в глазах троится, но я усердно иду к намеченной цели, отталкивая наркоманку в сторону (кажется, она неудачно разломала своим весом стол), обнимаю проигрыватель, хватая и обложку из-под пластинки. На трясущихся ногах добираюсь до двери. Чувствую, как по лицу лениво сползает липкая жидкость. Портвейн, чтоб его, мешает мне видеть тебя. А я хочу видеть твое лицо, когда выпускаю из рук проигрыватель, который вместе с пластинкой разбивается об пол, и добавляю еще пяткой прямо в центр.
Я тебе, блять, не джин.
Кидаю тебе в руки обложку из-под виниловой пластины и со словами:
- Чёртовы бабы, - медленно и героически делаю еще пару шагов вперед, касаюсь рукой стены, решаюсь сделать таймаут и присаживаюсь на пол. До тебя рукой подать. Я оборачиваюсь и усмехаюсь тебе, по-доброму так, с душой. – Выпьем?
А нечего. Разве что ту дрянь, что сползала по моему лицу и мешала смотреть тебе в глаза.

- Не кипятись, Флёр, - отмахиваюсь от тебя, безразлично поглядывая в сторону сверженных нацистов.
И спрашивается, чего ты так завелась? Да, я некультурный человек: не умею стучать в дверь перед тем как войти, не здороваюсь, откладывая сантименты на завтра, и сразу бью по морде. А ведь ты права, те бритоголовые наркоманы и пьяницы – они ведь джентльмены, а я с ними повел себя как последний гавнюк. Ну, и кто я после этого? Идиот? Тупица? Оболтус? А твоему словарному запасу можно позавидовать. Ишь, как завелась!
Послушать тебя, женщина, так я во всем виноват. И настроение тебе испортил, и пластинку поломал, и трех ни в чем не виновных парнишек раскидал. Что там дальше?
Прислушиваюсь к твоей гневной тираде. Качаю головой, устало прижимаюсь макушкой к стене. Усмехаюсь, глядя как ты пускаешь из глаз искры. Как это ты на меня еще не кинулась? Дробить кулачками мою мужественную грудь пришлось бы очень долго, но я готов поспорить, что ты так просто не сдашься, и в дело пойдут… ногти?
Незадачливо провожаю тебя взглядом, когда ты целенаправленно идешь к приходящему в сознание нацисту и, замахиваясь ногой, бьешь прямо в живот. Бляять! А ты девка не промах, я смотрю! С такой нужно быть поосторожней, а то еще и по яйцам зарядить может. Я-то ими сильно не дорожу, так и знай, но отращивать себе новые как-то не охота, потому держи свои каблуки подальше от меня, ясно?
Оживленно встаю с пыльного пола. Земля под ногами качнулась, но я удержал равновесие и оперся об стенку спиной. Взмахом ладони сверху вниз, вытираю с лица липкую жидкость, некогда бывшей портвейном.
- Я, меж прочим, тяжело раненный, – тычу в свою голову большим пальцем. – Так что давай без предвзятостей. Хватило мне твоего долбанного желания. Пластинку ей захотелось, блять. – последнее произношу в сторону, будто бы к невидимому зрителю. Впрочем, для тебя она и была невидима, а вот я прекрасно видел Бонни.
- Клайд! Ты тупица! Ты идиот! Я хотела себе эту пластинку! Придурок!
Она даже кинулась на меня и сжала в своих худых ладошках мою шею, пыжась, что есть мочи. Я же не подавал и виду того, что меня душат. Силёнок у этой малявки не хватало на то, чтобы муху прихлопнуть, чего уж говорить про удушье.
Молча прохожу мимо тебя, давая знак, что пора в путь-дорогу. Поднялся на второй этаж, скрепя ботинками по старым доскам, проложенных между сквозными дырами в полу. Это здание еле-еле выдержало Вторую Мировую и холодную войну между ГДР и ФРГ. Казалось, дом доживает свои последние дни. По крайней мере, я бы не стал жить в этих трухлявых квартирах. И без того подвергаю свою жизнь опасностям, каждый что ни есть день.
Добравшись до второго этажа, нахожу нужную квартиру с приоткрытой дверью. А нас здесь, как будто бы и ждали. Вокруг пусто, все ликуют там, снаружи. Ты можешь слышать из счастливые крики, песни и возгласы. Сегодня у немцев праздник. А у тебя?
Оборачиваюсь на тебя. С сомнением осматриваю твою внешность сверху вниз. Полуармейские сапоги – это хорошо, а платье – плохо. Не знаю, будет ли тебе удобно забираться на врата, но черт с ним. Подброшу, коль уж так.
Прохожу в комнату слева. Сразу видно – детская, хоть и потрепанная. Под ноги бросаются мягкие игрушки и солдатики. Их я бесцеремонно расталкиваю в стороны, устремившись к окну, замурованному кирпичами. Властями было решено полноценно отрезать Восточную часть от Западной. Стена – это было лишь начало, но теперь она же станет и концом. А ты, Флёр-цветок, будешь присутствовать при её падении. Сказка. Ты хотела попасть в сказку?
Ладонь прислоняется к кирпичам, криво положенным друг на друга. Работа не идеальная, присутствует много изъянов. Вот, например, один из кирпичей выступает. Сразу видно, кто-то старался заглянуть в запретную зону. С силой упираюсь ладонью в замурованную стену. Она шатается, это значит – муляж. Фальшивка для отвода глаз. Я не ошибся, именно отсюда убежал тот парень Гюнтер Шварц, рассказавший мне об этой квартире – его родной, только вот теперь вынужден был переселиться в более благоприятные места Западного Берлина.
Достаточно было достать несколько кирпичей посередине, чтобы можно было пролезть вперед.
- Посмотри, Флёр, – киваю вперед, посторонившись, чтобы не заграждать тебе вид. – Здесь твоя сказка.
Толпы народа. Сотни, если не тысячи, с двух сторон подходили к стене, которая находилась прямо под нами. Ты можешь видеть, как первые немцы начали забираться на стену. Можешь ощутить дух революции, который витает в воздухе. Можешь стать частью, одной из тех людей, жаждущих обрести свободу и пришедших за нею, сюда, к вратам.
Налюбовавшись на панораму, я залажу на окно и расталкиваю оставшиеся кирпичи, чтоб не мешались под ногами. Спрыгиваю на стену, верхушка которой находилась в трех с половиной метрах над землей. Подаю тебе руку.
Я хоть и скотина, но еще умею быть джентльменом.
- Venez avec moi, Fleur.*

*Пойдем со мной, Флёр (франц.)

Стена стоит, выдерживает вес тех нескольких немцев, что спешили забраться на неё. С каждой секундой желающих становится все больше и больше. В основном среди них молодежь – люди сильные телом и духом. Они кричат что-то на немецком, поют песни и громко зазывают других соотечественников подняться на стену. Кто-то не задерживается здесь, а сразу перепрыгивает на Восточную сторону, бежит вперед, воссоединяясь с народом, ищет в толпе своих родственников или друзей, получает одобрительные хлопки о спине. Так держать, сынок! Теперь мы свободны. 
Покорить Берлинскую стену – это цель, забраться на Бранденбургские ворота – это мечта, доступная не каждому немцу. Пока что никто не метит на ворота, все довольны тем, что имеют. Подо мной стайка мальчишек одиннадцати лет рисует граффити. Они перекрикивают друг друга, совещаясь, что лучше нарисовать: Горбачёва или русалку с большими титьками. Очевидно, что победила русалка.
И тут я падаю под давлением твоего тела, больно ударившись спиной об бетон и чуть не разбив себе череп. Чёрт тебя побери, женщина! Предупреждать нужно! Но я стараюсь держать себя в руках, особенно когда ты оглядываешься по сторонам, сидя прямо на мне. Хотелось много чего с тобой сделать. Перво-наперво откинуть в сторону, чтоб не соблазняла, блять. Я забыл тебя предупредить, что не имел никакого опыта с женщинами, в интимном плане. Как бы меня ни соблазняли коварные суккубы, как бы я ни пускал слюни на короткие юбки американок, меня всегда останавливала одно единственное слово - «спать». Знала бы ты, как убого засыпать в объятиях прекрасной полуголой дамы, которая уже готова отдаться, а ты вместо поцелуя отвечаешь ей крепким таким храпом семисотлетнего старика. Бонни держит меня при себе, как послушного пса, чёртового джина и верного раба. И готов поспорить, ей никогда не надоест измываться надо мной. В этом вся её природа. Чертовка.
Когда ты встаешь с меня, я облегченно вздыхаю, но подниматься не тороплюсь. Подкладываю под голову руки и смотрю на тебя. И зачем, спрашивается, я все это делаю? Сказку для тебя, виниловую пластинку для тебя. Похоже, я сам ищу проблем на свою задницу и уже настолько привык подчиняться, что просто не могу отказать в той или иной услуге. К тому же, ты сейчас так напоминаешь Бонниту, только рыжая.
- Слышу, - отвечаю чуть погодя, поднявшись на ноги и оглянувшись.
Очередная немецкая рок-группа, сформированная семь лет назад. От её песни разрывало чей-то магнитофон. Сомневаюсь, что группа сама сюда приехала и так удачно попала на такой эпический момент в истории Берлина.
Похоже, тебе они нравятся. Даже очень. Ты словно играешь в воздухе на пианино, губами подпевая слова к песне. Ты забавная, Флёр. Отдаешься чувствам прямо здесь, на Берлинской стене. Живешь этим моментом, да? Прочувствовала миг общей славы? Ты становишься частью этого народа, который сейчас стремительно воссоединяется, перелезая через стену. Ты уже часть истории.
А я здесь всего лишь ради веселья. Принимаю внешность молодого Андреаса Фреге, так же известного под прозвищем Кампино, - солиста группы Die Toten Hosen, фактически одного из её основателей. Превращение не заняло больше трех секунд, сложение тела у нас с ним было почти одинаковым, что существенно облегчало задачу. Одежда осталась та же, но ты ведь должна заметить разницу, да? Особенно когда я, принимая свой кулак за микрофон, кричу в него слова из песни «Hier kommt Alex»:
- Hey, hier kommt Alex!
Vorhang auf - für seine Horrorschau.
Hey, hier kommt Alex!
Vorhang auf - für ein kleines bisschen Horrorschau.
Ошеломляет, Флёр? Голос ведь тоже его. Я точная копия смазливого солиста, улыбаюсь тебе, беру за руку и подтягиваю к себе.
- Lasst uns tanzen, mein Lieber?*
О том, что этот фокус может разительно повлиять на твою психику, я задумаюсь через пару минут. А пока что, давай танцевать!

*Давайте танцевать, моя дорогая?

Отредактировано Frankie (2011-10-20 03:02:44)

Удалось. Я заставил тебя поверить в то, что перед тобой стоит живая легенда - сам Андреас Фреге. Из крови и плоти, натуральный певец, завораживающий своим голосом сотни немецких красоток. Он стоит перед тобой, подтягивает к себе и увлекает в танец. Такой незначительный, короткий, ни к чему не обязывающий. Хочу тебе улыбнуться, но смотрю серьезно, будто бы собираясь отчитываться перед вышестоящими органами власти о том, сколько евреев расстреляли этим утром. Начинаю сомневаться в своей выходке. Уже жалею о том, что перевоплотился в Кампино. Ноги становятся ватными, в горле встает сухой комок, хочется пить или откашляться, но ты теперь так близко, что мне приходится просто молчать и смотреть в твои глаза. Что я должен ощущать сейчас? Таять под твоим вожделенным взглядом? Или быть хладнокровным, резко подняться тебя к себе и впиться в сладкие губы? Не знаю. Я ничего не знаю.
Торможу. Резко нажимаю на тормоза, когда ты подтягиваешься ко мне на носочках и целуешь в губы. Я застыл, точно как вкопанный, в том самом положении, которое было моим последним. Все еще держу тебя за руки. Боюсь отпустить, боюсь разорвать этот момент и не могу поверить в то, что происходит. Я уже и забыл, каково это – тепло женских губ. И ты, чёрт побери, сводишь меня с ума.  Не пойму: хорошо мне или плохо. Я взбудоражен, возбужден и одновременно возмущен твоим поведением. Ты кем, блять, себя возомнила, что целуешь первого встречного парня?!  Мы с тобой сколько знакомы? Пять, десять, двадцать минут?
А хотелось большего. Схватить тебя в охапку и вознести на крыльях любви аж до самого Нового Орлеана. Там готовят классные омлеты, знаешь?
Удивлен, что все еще стою на ногах. Бонита притихла. Ёжится и надувается, как шар. Кажется, еще немного и она взорвется. Пострадаю только я. И надеюсь, этого не произойдет, когда мы с тобой будем забираться на Бранденбургские ворота.
- Я… - не могу прийти в себя.
Смотрю на тебя и еле сдерживаюсь от реализации своих пошлых мыслишек, которые так и норовят сорваться с языка и предложить тебе кое-что получше, чем путешествие в сказку. По крайней мере, теперь это будет занимать все мои мысли на протяжении последующих пяти минут. Я ведь всю камасутру наизусть знаю, Флёр. Я готов, блеать!
Чёрт бы побрал этих женщин! Недаром говорят, что от них одни проблемы.
Медленно, но верно прихожу в себя. Собираюсь с силами, когда ты меня тащишь вперед. Уже не обращаю внимания на здешнюю обстановку, все кажется каким-то блеклым и  невзрачным, и только ты впереди выделяешься ярким рыжим пятном. Флёр… не морочь мне мозги, молю тебя!
Любой на моем месте был бы счастлив, да? А я расклеился, не знаю, что делать и даже забыл поменять внешность, чтобы не привлекать к себе внимание простого немецкого народа, которые радостно визжали какие-то поздравления друг другу. Перелазят через стену, ломая себе кости. Ну что за народ?
Как вдруг…
-Боже мой, это же Фреге. Это он!
Нет-нет, дамочка, вы ошиблись.
Я уж было хотел все доступно объяснить девчонке с высоким зеленым ирокезом зеленого цвета, мол, ошибочка вышла, извините, барышня. Ан-нет! Меня тащат куда-то вперед, и мы бежим прямо по стене. Куда это?
Поднимаю взгляд вверх, еле-еле заставляя себя отвлечься от созерцания твоей чудесной яркой внешности. Ах, да. Бранденбургские ворота. Это все же лучше, чем виниловая пластинка Bohse Onkelz, согласись?
Мы перепрыгиваем через берлинцев, которые стоят на нашем пути. Некоторых даже сбиваем, предварительно гаркнув на них, из-за чего те сами спешат спрыгнуть вниз. Мне не жалко людей. Почему-то не питаю к ним никакого сожаления, ведь сейчас меня всего захватывает жаркое чувство, которое взбивает кровь в жилах, заставляя её течь быстрее. Азарт, это так называется?
В ушах свистит ветер. Я могу обогнать тебя, но не стану оставлять у себя за спиной. Быстрее, Флёр, нужно быть первыми!
На ходу меняю внешность, становясь для тебя тем самым Фрэнком-оболтусом, каким ты запомнила меня в эту безлунную ночь. Не останавливаясь, подхватываю тебя на руки и мчусь вперед. Для людей мы становимся размытым пятном. Это нереально, бежать так быстро, верно?  Очнись, Флёр. Мы в сказке.
От меня исходит шлейф ветра. Берлинцы не понимают, что произошло и продолжают залазить на стену. А мы все приближаемся к вратам. Почти рядом. Я перебрасываю тебя к себе на спину, крикнув:
- Держись!
Придерживаю тебя, чтобы ты смогла поудобней перехватить меня за шею. Когда-то давным-давно я брал уроки танцев, где нужно было делать достаточно большое количество поддержек, чтобы уберечь партнершу от переломов. Потому сейчас, даже на высокой скорости, у меня не возникло никаких проблем с тем, чтобы удержать тебя от падения. Тебе остается лишь схватиться за меня и крепко держаться, а в остальном доверься мне.
Резкий рывок. Прыгаю вперед, хватаюсь за выбоины в колонне и подтягиваюсь, продвигаясь вперед. Не знаю, на кого я сейчас похож: гориллу или паука, но мне все равно. Мы почти достигли цели. Еще немного и под ногами будет твердая поверхность – крыша мира, - Врата. 
Хочется сказать тебе «не смотри вниз», но ты ведь все равно посмотришь.
Подтягиваюсь в последний раз. Вот и все, Флёр. Мы на месте, прямо возле потрепанной статуи квадриги. Ты рада?
Я хлопаю тебя по отёкшим рукам, давая знак, что можно уже не цепляться за мою шею. Задушишь ведь.
- Флёр… - говорю, глядя вперед и проведя по воздуху рукой, указывая на открывшуюся панораму. – Это все для тебя.

Обещанная сказка так прекрасна, что завораживает даже меня. Кажется, что стоишь на крыше мира, а в нескольких метрах снизу копошатся люди-муравьи. Откуда это сравнение? Не помню. Но похожи ведь. Особенно отсюда, с высоты птичьего полета, все кажется таким крохотным, незначительным, миниатюрным. А мы с тобой, Флёр, стоим на вершине Бранденбургских ворот, растворяясь в ночи, чувствуем себя королями, взошедшими на престол. Это было самоотверженно, но забавно. Вся эта затея, которую мы решили осуществить сегодня, могла обернуться для нас фатальной ошибкой, а ты поскальзываешься и смеешься. Дитё.
Я качаю головой, расслабившись, ведь всего секунду назад был готов рвануть к тебе и схватить за руку. Если бы ты упала отсюда – это был бы самый худший день моей жизни. Ни одно коварное желание Бонни не сравнить с потерей человека по моей вине. Каким бы глупым и незатейливым это желание ни было, я привык позориться перед людьми, знаю каково бегать голышом в центральном парке, отнимать у льва антилопу и танцевать на раскаленных углях в африканском племени. Все это кажется ничем по сравнению с тобой. Правда. Боюсь сказать это вслух, вдруг ты испугаешься и уйдешь от меня. До сих пор никто не принимал меня таким, какой я есть. Демоном по имени Слизь. Думаешь, меня просто так нарекли этим именем?
Сажусь рядом с тобой. Статуя квадриги изрядно потрепана, а ведь её совсем недавно установили сюда. Если не ошибаюсь, во времена Второй Мировой, она слетела отсюда к чертям собачим. Помнишь это время? Нет, не должна. И я даже рад, что ты не застала геноцид, расизм, массовые истребления евреев, которых вели, словно скот на бойню. Так и было. Стреляли, вешали, топили, душили. Уничтожали, искореняли, как неблагоприятную расу. Вот оно – человечество. А говорят, демоны жестокие. Я по сравнению с Гитлером – паинька. Не веришь?
- Держи, - достаю из внутреннего кармана куртки маленькую бутылочку с русской водкой. Вставляет не хуже портвейна. – Как раз для такого случая берег.
Задираю голову вверх. Смотрю на небо, освещенное сотнями прожекторов. Так хочется выключить их все к чертовой матери и очистить тучи, нависшие над нами, чтобы взглянуть на звезды.
- Любишь считать звезды? – спрашиваю, невзначай. Действительно, интересно.
Мне вообще все интересно о тебе узнать. Не зря ведь мы с тобой прошли такой путь, чтобы потом попрощаться рукопожатием и расползтись в разные стороны, втайне надеясь на встречу? Нет-нет, отсюда ты без меня не слезешь, так что придется разбавлять мою одинокую жизнь своим прекрасным обществом. Тебе ведь не скучно, правда?
Достаю сигареты. Закуриваю. Делаю глубокую затяжку и выпускаю дым через ноздри. Чёрт, как хорошо…
- Откуда ты такая взялась, Флёр? – интересуюсь, посмотрев на тебя, но не задерживая взгляд надолго. Это чревато последствиями, ты знаешь. – Не боишься меня?
Похоже, что нет. Ты не испугалась перевоплощения, не стала кричать и закатывать истерики, когда я подхватил тебя на руки и вознес на ворота. Отчего же?
Скажи мне.

Тебе повезло, Флёр.
Повезло, что я не тот матёрый котяра, который соблазняет молодых девчонок, распространяя свое семя во все стороны света, где бы только ни появлялся. Повезло, что я сдержан и даже воспитан. Не веришь? Ты только прокрути сегодняшние события назад. Как плёнку, знаешь? Еще в начале нашей встречи я мог вести себя по-другому. Залезть тебе под юбку. Чёрт, какая соблазнительная мысль. Поверь, если бы это и могло случиться, то я бы сделал все как нужно. Странно, но меня почему-то больше беспокоит твое удовлетворение, чем свое собственное. Я не эгоист. Потому сегодняшнюю ночь превратил для тебя в сказку, с резкими перепадами в экстрим. Так ведь веселее, правда?
Тянешь меня вниз, к себе. Я поддаюсь. Впервые чувствую прикосновение твоих ладоней, уже не обтянутых в кожаные перчатки. Приятно, черт побери. Пытаюсь не смотреть на тебя, уставившись в одну точку. Знаю, что ты не любишь сигареты. Понимаю, поэтому согласен на жертвы. Бычок летит вниз, постепенно пропадая в ночи. Завораживает не он, а мое отношение к тебе.
Я поворачиваюсь, а ты уже отползла к краю. Хочется сказать, чтобы ты была осторожна, но ты ведь не прыгнешь туда, в жужжащую толпу, верно? Там нет ни батута, ни мягких подушек или даже сена. Ты поломаешь себе кости, а я… что сделаю я? Понесусь за тобой. Не сомневайся. Догоню тебя в воздухе, крепко обниму и постараюсь защитить своим телом от основного удара. Я живучий, хотя, наверное, такого мое тело не переживет. Плевать.
От мыслей отвлекает твой голос. Хочется закурить, но я терплю. Хочется обнять тебя, но я терплю. Поцеловать тебя тоже хочется, но я терплю.
- Я хороший? – усмехаюсь, покачав головой. Увидь ты мой настоящий облик, сказала бы так? Скользкий тип – вот самое верное название для него. Слепое чудовище. Монстр. Слизь. Надеюсь, ты никогда не увидишь меня в том облике. Изнанка не пропустит тебя без посторонней помощи и я сделаю все, чтобы ты не узнала о проходе на мою славную родину. Там тебе не берлинская сказка.
- Не настоящий, - отзываюсь, задумчиво уставившись вперед. Темно, но сотни прожекторов разъедают ночь, освещая дорогу, где воссоединяется народ, кричит, вопит, радуется. Меня не переполняет чувство собственного достоинства, но в душе отчего-то радостно. Не за берлинцев, а за нас с тобой.
- Настоящий тебе не понравится. Он чужд человеческому пониманию, противен и отвратителен. Наверное, именно поэтому я выбираю себе такие внешности, – развернувшись к тебе, натягиваю на лицо улыбку, получается не очень убедительно. – Ты встречалась с демонами?
Угадала, я не человек. Значит, знаешь о других существах, населяющих этот мир. Или хотя бы должна догадываться. Похоже, сегодня мне придется раскрыть перед тобой много карт, но только если получу отдачу.
- И кто же ты на самом деле? – сопутствующий вопрос вырывается с должным интересом.

Я идиот.
Действительно начинаю чувствовать себя идиотом, когда ты находишься рядом. Не то, чтобы твой интеллект вытеснял мой, нет-нет. Тут кое-что другое – то, что заставляет меня питать к тебе какие-то чувства, проникаться к тебе симпатией, уже не боясь того, что ты меня забоишься, если узнаешь правду. Но как ты себе это представляешь, Флёр? Сказать как ни в чем ни бывало: «Привет, меня зовут Фрэнки Бэйн, мне 20 лет, холостяк, безработный». Это же фарс, ты понимаешь? Я даже не помню, почему стал называться именно этим именем, а не, допустим, Жуан Карлос или Джонатан Бинг. Не помню, почему решил быть двадцатилетним красавчиком, ведь на самом деле я старик, одиночка и отшельник, который не желает находиться вот в таких скопищах народа, как то, что внизу. Не люблю толпы людей, не люблю людей, в принципе. Насмотрелся на них за все прожитые годы, перенял от них привычки и теперь мне становится тошно от истории, которая повторяется раз за разом. Первая Мировая, Вторая Мировая… думаешь, не будет Третьей Мировой? Я знаю, что будет. Это так же очевидно, как снег, выпадающий в январе. Не миновать.
Принимаю от тебя бутылку. Значит, ты все-таки знаешь о нас, демонах. Наверное, даже подозреваешь к какому подвиду принадлежу я. Уж точно не Высший, верно? Не тяну на этих распиздяев с комплексом бога. И знаешь в чем между нами разница? Они берут то, что желают, а я – то, что приказывает Бонни. Лично мне для счастья нужно ни много, ни мало – дом в лесу, укромная такая лачуга со всеми прелестями, которая мне сможет подарить природа. Или, еще лучше, уехать в Тибет. Я влюбился в те горы, в тот народ – простой, душевный, мудрый. Мне стоит у них многому научиться. Но госпожа Боннэт зачастую тянет меня из тех мест, где я чувствую себя как дома, и забрасывает вот в такие, как этот Берлин. Спрашиваешь, зачем я сюда приехал? Вот тебе и ответ – Бонни.
Делаю глоток, обжигая горло ядрёной выпивкой. Русская водка без всяких сантиментов вставляет не по-детски. Занюхиваю не рукавом, а воздухом. Так меня научили делать крутые парни из Сибири. Мужики без компромиссов, должен сказать.
Отставляю бутылку в сторону, слушаю тебя внимательно, хоть вид у меня довольно отстраненный. Смотрю, как ты подходишь к краю. Решила меня с ума свести, да?
Поднимаюсь, уже протягивая к тебе руку, собираясь ухватить за талию и подтянуть к себе, да только ты меня опережаешь. Сама приближаешься. Лукавишь, играешься, смотришь.
Не вздрагиваю, когда твои пальцы забираются под куртку. Смотрю сурово, напряженно. Не могу расслабиться, хотя так хочется, ведь ты просто насилуешь меня своим взглядом, или мне кажется?
- Нравятся, - отвечаю чистую правду. Я вообще животных люблю, а порой даже могу с ними разговаривать, не прими меня за психа.
Больше не могу вымолвить и слова, а тело как-то само по себе движется: рука держит тебя за талию, притягивая ближе ко мне и на случай, если тебе придет в голову сигануть вниз. Я беспокоюсь за тебя, понимаешь? Ты как ребенок, приходится все время тебя охранять. Правой ладонью прикасаюсь к твоей щеке – холодной, ведь замерзла, - убираю рыжие пряди, которые закрывают мне твои глаза. Ветер здесь сильный, не щадит ни тебя, ни меня. Стоять на краю кажется слишком опасным, ведь можно упасть вниз. А ты хочешь, упасть вниз?
- Меня зовут Слизь, мне 730 лет и я работаю на своих хозяев, которые живут в потусторонней реальности, - медленно произношу, наверное, даже тихо. Но ты ведь меня услышала, правда? – Я не человек. Я демон.
Смотреть тебе в глаза может показаться кому-то таким бессмысленным занятием, но мне нравится. Хотелось разделить этот миг по частям и продлить его в вечность. Да, я романтик, умею говорить по-французски, перевоплощаться в других людей и танцевать медленный вальс. Что ты еще от меня хочешь?
- Поехали со мной, Флёр? – неожиданно даже для самого себя произношу, как в каком-то романтическом кино. Ты засела у меня в мозгах слишком и слишком глубоко, чтобы я просто так тебя отпустил. Не хочу думать о нашем расставании, как о неизбежности. Хочу видеть тебя завтра, и послезавтра, и даже через месяц. Каждый день. Ведь я, черт побери, привык к тебе.
- Куда хочешь. Завтра.

Наверное, я слишком взрослый для сказок. Слишком стар, чтобы верить в них. Но это ведь не слепая вера в Санта Клауса или рождественских эльфов. Они миф, а ты – реальность. Стоишь передо мной, живая, красивая, натуральная сказка. По крайней мере мне хочется, чтобы ты имела те самые волшебные очертания моей мечты. Я сейчас не про жизнь в Тибете или Сибири, нет. Я про нашу жизнь, которая могла бы быть намного увлекательней, будь мы вместе. Я устал от одиночества. Устал иметь одноразовых друзей и прощаться с ними даже без особого желания увидеться вновь. Люди быстро стареют, быстро забывают, а я все помню, всегда смогу корректировать свою внешность под каждое новое поколение. Пятьдесят лет для меня пустой звук. Я могу провести это время в Изнанке, а могу бродить по Сахаре, в поисках очередного артефакта. Вся эта беготня за волшебными вещицами делает из меня робота. С каждым прожитым годом я становлюсь все более и более бесчувственным, теряю себя, становясь машиной, которая автоматически выполняет поставленные задачи. Не хочу быть таким. Не хочу ломаться под натиском своих создателей. Именно для этого мне нужна ты, Флёр. Только поэтому.
Отпускаю, смотрю на тебя, а в голове крутится одно слово «нет». Ты отказала мне. Покинула уже сейчас. Я, похоже, все же идиот, раз уж стал рассчитывать на понимание.
- Глупый, глупый, Фрэнки. Никто тебя не поймет, кроме меня. Никто. Никогда.
Голос Бонни шипит мне на ухо слова, с которыми я вынужден согласиться. Сколько бы мной не было предпринято попыток на сближение с людьми, меня всегда бросали. Что же ты сейчас хочешь от меня, Флёр? Развлечений? Песен? Плясок?
- Гитлер – низкорослый психопат, - отвечаю правду. Встречался я с ним всего пару раз, но ни одна из встреч мне не понравилась, наверное, потому что под видом еврея я пытался украсть у него знаменитое копье Судьбы. Знаешь про него? То самое, которым пронзили Иисуса. При чем это не было заданием, которым зачастую меня награждают хозяева, а только прихотью Бониты – ей всего-то было интересно посмотреть на это копье, а еврейская внешность только усложняло задачу для меня и выглядело более комичным для нее. Чёртова паршивка.
- Отвернись.
Как в детстве, помнишь? Я стесняюсь перевоплощаться, когда на меня смотрят в упор. Для меня это что-то личное. Хотя увидь ты меня голышом, ни чуть бы и не смутился. А тут, вишь как заробел.
На самом деле вру, не могу принять его внешность и не потому что не хочу, а по той простой причине, что не имел чести с ним повидаться, чтобы перенять себе в память его ДНК. Перевоплощение – это тебе не тяп-ляп.
Отворачиваешься, поверив мне. Улыбаюсь. Я тебе не игрушка, Флёр, помнишь?
С разбегу прыгаю вниз, прямо на Берлинскую стену, отчего она треснула. Немцы покосились на меня, не понимая откуда я взялся. Спрыгнув со стены, я посмотрел вверх. Знаю, ты видишь меня, ругаешься, злишься. Помахал тебе рукой и, засунув ладони в карманы, смешиваюсь с толпой, изредка кидая взгляд на вершину Бранденбургских ворот.
Улыбаюсь. Почему мне так весело?

THE END

Fleur & Frank

мост

решение

Отредактировано Fleur d'Arques (2013-07-14 14:58:52)

Нас всегда объединяло что-то общее. Мы были потеряшками, блуждали по миру, не осознавая своего смысла, не имея цели и хоть какой-то отрады. Мы пытались избавиться от собственных демонов, проклинали себя и ненавидели других. Мы экспериментировали, измываясь над собственным телом и душой. Никогда не знали покоя, даже в тех местах, что называли своим домом. Знаешь, я часто просыпался в поту. В теплой кровати, в четырех стенах с трескающим камином. Меня одолевали знойные мысли, я метался, не мог найти успокоения. Выходил ночью на улицу, брел туда, куда ведут ноги, не обращая внимания на темные силуэты вокруг. Мне было плевать на свою безопасность, на то, как я выгляжу и почему иду босяком по мостовой. Мои мысли были потеряны, в голове абсолютная тишь, в такие моменты даже Бонни молчала. Она понимала мою тревогу, но ничего не предпринимала, не говорила мне, чтобы я начал твои поиски. Не шептала мне на ухо твое имя. Она молчала, зная, что я все равно тебя найду, но будет уже поздно. Ты должна была знать, что её беспокоит только собственное счастье, даже ты была для нее соперницей, просто потому, что она чувствовала мои эмоции, знала не понаслышке о том, что я чувствовал всякий раз, глядя тебе в глаза, прикасаясь к твоим волосам и произнося твое имя. Поэтому она молчала, всегда молчала, когда дело касалось тебя. Я знал, что она не станет перечить, если я брошу все и отправлюсь на твои поиски. Знал, что она не остановит меня перед тем, чтобы обнять тебя, прижать к себе покрепче и поцеловать. Она никогда не станет между нами, просто потому, что одновременно со своей ненавистью она разделяет со мной чувства к тебе. И ты должна знать об этом, должна помнить.
Стоять в трех шагах, чуть поодаль. Бояться нарушить твое спокойствие. Бояться пошелохнуться, чтобы потревожить тебя. Ты всегда была для меня красивым нежным цветком, за которым я бы с радостью ухаживал, если бы позволила. Ты всегда казалась мне сильной и в тоже время откровенно слабой. Поэтому я защищал тебя, всякий раз, когда был рядом и втягивал в неприятности. Ты ненавидела меня. Часто. Я знал, но это не останавливало меня от того, чтобы искать с тобой встречи, снова и снова. После каждого случая нас неизменно раскидывало в разные углы. Как в боксе. Ринг! И мы снова сошлись в противоборстве: ты отказываешься от опеки, я укрываю тебя под своим крылом, защищая то от пуль, то от стрел, а бывало и от кровожадных тварей. Знаю, ты злишься на меня не без основания. Я и сам зол. Готов прыгнуть в глотку дьявола, если это вернет тебя в мои объятия. Только скажи, Флёр.
Весь мир затих. Я не чувствовал на лице холода дождя, не слышал грохота прибоя и даже грома вдалеке. Я смотрел на тебя, беззвучно произнося твое имя, а в тишине слышал стук сердца. Его всегда было трудно отыскать. Тихий мерный стук, иногда мне казалось, что его не существовало. Наверное, поэтому я втягивал тебя в авантюры – чтобы разбудить в тебе жизнь. Хотя бы на несколько минут заставить твое сердце бежать галопом, чтобы ты почувствовала, насколько это здорово – жить. Пусть и под свист пуль, ржание лошадей, вой проклятых тварей. Ведь это то, что делает нас живыми, разве нет? То, в чем мы оба находим отраду после бесцельно прожитых лет, в одиночестве и забвении с самим собой.
Ты обернулась. Ты сделала это, и весь мир обрушился на меня раскатом грома. Я внезапно почувствовал, что полностью промок. Что спички в моем кармане уже давно как превратились в месиво, последняя сигарета и деньги тоже потеряли всякую ценность. Сейчас была только ты. Моя Флёр. Помнишь?
Улыбаешься мне, а я в ответ могу только смотреть. В моем взгляде ты видишь боль, отчаяние, панику. Я не могу отвести взгляда, не могу позволить себе моргнуть, опасаясь, что ты всего лишь видение. Позволяю каплям скатываться по глазному яблоку. Мне не больно. Я всего лишь хочу, чтобы ты была рядом. Со мной. Всегда.
Я слышу твой голос, запоминаю вопрос, но не могу ответить на него.
Небо.
Небо такое же серое, как в день нашей первой встречи. Такое же хмурое, как в ночь Катастрофы. Это небо отражает нашу сущность. Оно плачет, так же как и я горюю об утрате. Кричит грохотом, так же как и ты внутри себя. Я слышу твой крик о помощи. Я хочу помочь. Но ты… разве ты мне позволишь?
Рывок. Броситься к тебе, как перепуганный мальчишка. В мгновения ока стать ближе, намного ближе, чем я когда-либо был, чем ты позволяла. Обнять тебя, с силой прижать к себе, ни за что не отпуская. Пусть весь мир катится к чертям собачим. Пусть небеса истлеют, а земля вспорхнет невесомым пухом. Пусть день сменяется ночью, осень – зимой, а солнце навсегда скроется за серыми облаками. Пусть города взрываются, войны продолжаются, религии умирают. Пусть мы умрем в объятиях друг друга, сожженные атомной волной. Я не сдвинусь с места, и тебе не дам.
- Прости меня, - шепчу тебе на ушко. Я знаю, что не сможешь, но все-таки попробуй. – Прости. – Глажу твои влажные волосы. Целую висок. Не отпускаю. – Я никогда, слышишь меня, больше никогда тебя не брошу. Никогда, Флёр. Никогда, - последнее произношу беззвучно, спрятавшись в твоих волосах, я плачу. Впервые в жизни, в своей грёбаной треклятой жизни, длиной в несколько веков, я плачу.