Забери меня к себе, я так устал бежать.
За тобою в свет.
Долгие, страшные, горькие годы нужны людям на то, чтобы содрать плотные гобеленовые покровы витиеватой лжи с лиц своих и лиц чужих, если не вступит в безмолвную игру равнодушный к их метаниям и стараниям пустым слепой Фатум и не расставит сахарные фигуры ролей на смоляных шашках истертого до дыр игрового поля. Но до той поры любое их чудачество, любая реакция предумышленна без края и тривиальна до безобразного, направлена она на достижение единственной цели и к скорби своей беззвучной цель ту же всегда преследовал дракон, вынужденный уже без страха, но с неиссякаемой усталостью, скрывать и скрываться. Да только ныне покров им выдался тонкий, как прозрачная на просвет вязь шелковой нити, самой первой и самой нежной, и сам с неуловимой глазу легкостью соскользнул с их лиц и слов, обнажая опасную искренность, лакомую для завистников и пыльных взглядов любопытствующих. Упорное горе, носимое ими все это время в тайне друг от друга, за семью замками, за золотыми узлами с красными нитями - оно тише смерти, не кричит, не зовет, не ищет, сочится лишь безмолвно полынными каплями; теперь же раскололось на части, вдребезги об пол оброненное, стоило признаться только самим себе - так тому и быть. Тяжело бремя откровенности, опасно, а несешь его, не бросать же.
Прикрыв глаза, мужчина приподнял голову, послушно ведомый движением колдуньи, но лицо его понемногу становилось отражением ее тоски - набрякли веки, в уголках глаз потемневших морщины прорезались не от усталости, а, быть может, от столь же долго потаенной боли и опустошенности, которая извечно выступает спутницей всего сокрытого и отложенного. Обманывать судьбу бесполезно. Всегда найдет она тропку, способную связать двоих, всегда предложит горчащий марципановый цветок, чтобы поняли наконец те, нерадивые, что пытались противиться плану ее. И если не так, то иначе, но свела бы вновь вместе дракона и колдунью: пускай бы только затем, чтобы признались друг другу. И решились бы иль отступились бы вконец. Ей не по нраву, когда нет определенности.
- Не уходи больше.
Все тебе. Тебе, преданной лунному кругу тонкопряхе.
Так просто вышло сказать об этом сейчас, когда можно заглянуть в глаза и осознать в их взгляде нежное тепло, которое может быть только от женской души, что уже знает еще не явленное миру. Так просто ему было раздавать обещания, от которых не пожелал бы сам потом отступиться, когда появлялось вновь желание жить наперекор дурным мыслям, снова гнать метель из дома, чтобы поселить в нем вечное сияние светлой надежды. Кажется, не будет больше ничего вокруг, кроме маленькой тайны, что теплится лампадным янтарным светом под сердцем женщины, ставшей дракону ближе ревнивой Пустынный матери. Греет маленькое сердечко в ладонь из храма тела ее, пульсирует своим - чужим - ритмом, душу волнует и заставляет таиться в благоговейном признании. Огонь от огня. Даже теперь Янош все еще не мог поверить в чудо, в то, что сны от безлунных ночей сбываются, что трефовый клеверок карточной масти достался в этот раз кому-то другому. Поцеловал он теперь не принцессу из флера предания, но страстную колдунью, погруженный в полупознанье счастья, ища себе спокойствия и отдыха. Однако лишь сильнее застонала сушь в сердце и была душа его теперь, как отгоревшие сухие травы, в которые бросили тлеющую головню. Чтобы не случилось. Чтобы ни грозилось. Даже так не выдал бы он свою тонкопряху и пытчику, и рассмеялся бы с презрением к судейству, хоть под шестым ребром да утаил бы Шарлотту и ребенка ее. Только не оставляла бы одного.
Темная тяжесть расползается по сознанию дракона, вызывая смутно знакомое чувство. Почти привычное ощущение томного кошмара, наступающего в душе с ночным пугливым часом, затаенного страха, от которого голод, холод, болезни. Счастливое будущее упорно не желало наступать здесь и сейчас. Что же делаешь ты, Агни? Ешь, пей, вдыхай, радуйся, вечное Сейчас наступило для тебя. Но не ходи дальше. Не буди лиха. Ты не знаешь силу собственной грубой силы. Ты боишься ее. Тебе приходится выдумывать пути ее оправдания. Ты страдаешь от чувства вины, доказывая тем свою слабость. Девять веков не знал никто твоего имени и столько же не видел никто твоей правды, но сейчас ты медленно, методично, опьяненный, ослепленный, готов рискнуть всем, что имеешь на этом свете, ради одной только собственной прихоти. Ради него - смутного дрожащего желания, приводящего разум в оцепенение, отказываешься ты от инстинкта древних: сохранить ощущение самого себя. Поцелуй стынет на губах печатью молчания. Дракон снова может дышать и двигаться; черная кровь вновь питает древнее сердце, но будто бы неспешно, словно без желания. Он не сразу заметил присутствие другого человека, тем более не сразу обернулся в сторону чуждого голоса, напоенного льстивостью столь явной, что становилось тошно. В нем нет правды. Значенье чисто белого листа.
Недвижимый, Янош ждет, пока исчезнет этот голос, пока уйдет его обладательница, принесшая с собой раздор январской ночи, хохот с улицы, синеву городскую и вновь повалившие с неба хлопья. И заставляет себя мириться со взглядом, пытливо ткнувшимся в согнутую спину. Его занимает только то, что испытывает сейчас тонкопряха. Только мягкая слезная дрожь ее голоса.
Что же делаешь ты, Агни? И тогда, и теперь, толпа кругом неразумная. В руках их камни, в руках их ножи, мечи, ружья. Факельный черно-ржавый огонь смеется в поднебесье, больная суматоха клубится в ревнивом мраке на праздничной площадке и на площади линчевания. Бунт, мятеж, революция, инсталляция, театральная постановка творческой молодежи, конец праздников или начало затяжной войны - в такие моменты погружения в былое слишком отчетливо звучит в ушах звон разбитого стекла вместо звучного голоса далекой колдуньи, со сцены поющей его историю о сущей ерунде, о индейской языческой магии, простой и верной, как природное лоно. То страшно, то смешно, что ни поворот в его жизни - то сказка, что ни шаг - то чудо, что ни слово чужое - истина последняя, да разве расскажешь сейчас все - это нужно видеть. И падучие звезды, когда небо начинает рыжеть над восточным краем дубового стола, и гиблые болота с сочной осокой и смеющимся пушком над челом лабазника, и медная старинная речь родников и прогалин, остывающий в ладони револьвер и газовый синеватый блеск силуэта, приятное знание того, что никогда не знаешь, кто встретит на перекрестке дороги. На железных дорогах началась забастовка рабочих. Остановились поезда. Взвелись курки. Что скажешь ты, Агни?
Зачем нам «жизнь» и «смерть»? Два ненужных слова.
Все пускать под откос, когда столько пройдено: так смешно нынче, так далеко и непонятно самому все, что делает, в чем запутался как в золотистой арахниной пряже. Волнение. Это было страшно, это было тяжело, мороком хороводилась фосфорная мошкара у самого входа в шатер, цепляясь за тяжелую, отсыревшую ткань, метущиеся тени расходились волнами прочь, теряясь в паутине ветвей декораций или утопая в огненных всполохах и ружейном бое там, далеко, в прошлом.
Янош нагнал вновь ускользающую женщину уже на выходе из шатра, широко и порывисто откинув искусно вышитое покрывало. Оранжерейный померанец на серебре со взрезанной серпантином коркой, закованный в соцветие сухоцвета костер взметнулся от этого порыва и погас. Расстелился по углям едва заметными всполохами, скрылся подземным источником, закопанным рукой алхимика лучом, безмолвным пленником собственной власти, в усталости не высказавшим протеста. Гадальная доска неба над головой. Глобусная пустота. Абсолютный покой.
Взгляд, направленный на девушку, пришедшую за «его» сокровищем, холодный, как алмазный серп в небесной глубине; утопленный, недвижимый, неживой.
Он обнял Шарлотту за плечи, столь же тихо прошептав:
- Как жизнь сберечь, если нет в ней без тебя ни смысла, ни огня, - не для чужих ушей, не для стороннего алчного интереса, как заклинание, как моление, тихо говорил дракон, глубоко в душе пряча бескрайнюю глубокую тьму и яркие пламенные крылья, - будь в сердце моем, пока я жив.
Алкает Пустынная мать, слезы льет, но Агни ее не слышит, ушел он к другой женщине, к стопам которой бросил пески златые и богатства, как сухие листья. И палачу не выдал бы он ее. Раскалился от слез ее камень на груди дракона.
«Жертвенность» - дурная карта.
- Пускай - охоту, - беззвучно. Не давая отстраниться, мужчина бережно, мягко, но между тем уверенно развернул Шарлотту к себе лицом, коснулся ладонью щеки, с которой не успела еще до конца высохнуть влага от слез. Улыбнулся с шальной уверенностью - им это можно, а нам нельзя? Да, теперь было что терять. Теперь было, ради кого жить. Но лучшим ли было бежать, когда круг замкнут. Сдавались города. Погибали правители. Рушились устои: все это видел он своими глазами, во всем былом стоял в полутени, но ныне не мог в ней дальше быть. Под сердцем своим носила она их ребенка и, оставаясь одна, была ли в безопасности? Если уже сейчас дракон чувствовал родную кровь, то долго ли будет длиться покой, пока ее не почувствуют другие? - hogy szeretlek. Ne menj el.
Другие. И несмотря на то, что пламя души Яноша стало заметно тише, а аура подернулась неряшливой дымкой, это не сделало его менее приметным для девицы с колкими очами.
____________________
*ты дорога мне. не уходи/останься. (венг.)
Отредактировано Jan (2013-01-25 02:07:11)
