Я ненавижу все живое и прогрессивное. Я ненавижу все живое и прогрессивное. Я ненавижу все живое и прогрессивное.
throw some_exception();
cout << "Исключительная ситуация сгенерирована" << endl;
}
Годы тренировок не прошли даром: в нем нет ничего, кроме ненависти. Слабого - толкни, толкни сильного, больного, убогого, вон того безногого деда толкни под поезд, пристрели дворовую шавку, задуши ребенка соседа, отрави всех прилетающих на подоконник голубей, да. Если каждый будет убивать в день хотя бы по одному человеку, совсем скоро никого не останется...
Шелест листвы над головой давно уже перестал напоминать шепот, когда несколько тысяч дряхлых стариков собираются вместе и, распахнув беззубые белые рты, дышат прямо тебе в лицо. Больше ничего - ни хруста веток под ногами, ни холодного дуновения, лишь тонны воздуха, шипя, перекачиваются мириадами дряблых легких в подступающей темноте. Встретить в этом ответвлении асфальтового рукава случайного прохожего было невозможно: романтичные пары старались держаться поближе к центральной аллее, отмеченной, как заревом сигнальных огней, маяками фонарей, к другим людям и выключенному на ночь фонтану; напуганные объявившимся в городе маньяком, люди боялись покидать хорошо освещенные места, все чаще собираясь небольшими компаниями - словно поздние прогулки по парку стали для них табу и осталось только густо вариться в бетонных внутренностях города, день ото дня дыша выхлопом, веря в то, что за пределами его не сыщешь безопасности. В каждом из них медленно, но верно, растягивается дыра, заполняемая работой, доступными женщинами, алкоголем. Здесь нет ни вкусов, ни запахов, да и время намертво встало, но эти люди привыкли и решили делать вид, что все по-прежнему, что жизнь продолжается. Хотелось смеяться.
Шелест листвы, никогда не становящийся схожим с тихими осторожными шагами, казался далеким плеском воды.
// нейропаразит откладывает робоспоры в нервных узлах
// неприятно
// ничего хорошего / в следующий раз рискуешь остаться фруктовым пюре
Габриэль смотрит раз на раскинувшиеся вверху ветви и закрывает глаза. Руки сцеплены за затылком в замок. Расслабленное сознание отстраняется от него, но впитывает каждый шорох, каждое дуновение ветерка, а в раскинувшемся над головой грозовом небе Уроборос ухватился зубами за собственный хвост, круг замкнулся, - кровь брызнула из под его зубов, а разум без всплеска и звука ушел на дно замерзшей, густой будто кисель, реки. Припорошенный снегом, толстый слой льда с треском сомкнулся над его головой и в этой воде он не один. Вокруг люди, сотни людей. Изувеченные, мертвые и, самое страшное, живые - открывающие рты в поисках воздуха, взмахивающие руками, пытающиеся всплыть и неотвратимо спускающиеся все ниже. Все глубже. Он бы сказал себе что все будет хорошо, что это временно и тому подобное, но это не так. Ему тоже осталось только выживать и надеяться что однажды, выбираясь с очередной подводной ямы, сможет вздохнуть полной грудью и почувствовать себя живым. А ты выживать он умеешь, может быть даже лучше, поэтому ты справишься. Он и на этот раз выберется. В вязком мареве, сковавшем все тело, он только отчетливо чувствует запахи - удушливое разложение, тонкий пыльный тлен, - но не видит ничего, дальше собственных рук. Один из тонущих, такой же, как и все - уже мертвый, уже не дышащий, но со все еще бьющимся сердцем, открывает посиневшие губы и сквозь толщу воды пытается докричаться в небо. Вы проиграли войну. Это час белого холода. Вашей расплаты. Судьба шуткует всерьез, она помогает стать жестче: любого человека иногда ломает, но в целом знает, что делает, не убивает, но калечит - все остальное только лишь сказки. Тебе ломают ноги - ты становишься сильнее? Только жестче. Уязвимей. Тебя не будет сложнее сломать, если ты уже изломан и склеен с легкой руки, не щурься на свет, убери руки от лица и не отводи взгляд; грозовое небо под коркой льда отсвечивает зеленью. За все нужно платить. Это отношение с жизнью напоминает ожесточенный поединок на ножах и кажется что пустяки, жизнь прекрасна, но кровь-то настоящая, и болит, и всерьез. Странное чувство, сводящееся к мысли: "Это неправильно, это не моя жизнь". И эта мысль крутится словно заевшая пластинка и никуда от нее не деться. Крутится и заставляет день за днем в обратную сторону проживать свою жизнь в поисках того момента когда все пошло не так, день за днем от сегодняшнего дня к детству, сквозь череду людей, поступков и слов, сквозь все то что было с ним. И чем дальше в прошлое, тем отчетливее он понимает, что по другому быть не могло, и он такой какой есть, и все из этого следует и по другому быть не могло, потому что тогда, в прошлом, по другому не мог и это - его жизнь.
Делая огромный глоток ледяной соленой воды, глядя в грозовое изумрудное небо, мужчина открывает глаза и пропускает вдох. Над ним все то же ажурное покрывало из молодых зеленых листьев, но отвратительный запах смерти, тленного тела, завернутого в пожелтевший саван, никуда не пропадает и только становится сильнее, когда он поворачивает голову. Взгляд темных, мертвых глаз пробегается по фигуре молодой девушки лет двадцати, облаченной не-по летнему в черное. Красивое личико, хрупкие руки, цитаты из книг в голове - словно вепрь на вертеле, планета Земля крутится вокруг солнечного диска, - о чем-то мечтает, за кого-то читает молитвы, чтобы ее оберег от оказий бог, в справедливость и честность которого она, разумеется, совершенно искренне верит. Черта с два. Габриэль скривился, пропуская явное нежелание, чтобы кто-то мешал его ленивым, сытым размышлениям на тему тяжелого бремени утраты и проблем, связанных с приобретением нового пса; однако, еще меньше довольства ему доставляло то, что от устроившейся на другом конце скамьи девушки шел именно тот запах, спутать который не представлялось возможным. Вампиры. Они становятся взрослее, их профили четче, усмешки злее. Они молчат про то, что человеческий бог умер и не осталось ничего святого, но не имеют своего. Они говорят острыми словами и красиво резко смеются. Иногда вполне оправдано кажется, что у них пусто внутри, но, думается, показалось. А внутри - все те же дети, ждущие, когда же их позовут домой. Темнеет, изо рта вырывается пар, мерзнут руки, зажигаются фонари, затихают звуки, но крика с балкона все нет.
Конечно. Она верит в справедливость и честность. И глаза снова как маяки, конечно. Изумительно теплым свечением.
Она не вампир.
// дебаг
/ фол
- Не могла себе найти другое место? - на самом деле, в этот момент его совершенно не волнует, насколько громко или грубо звучит его собственный голос и в какие слова сливаются спутанные, тяжелые мысли. На каком языке он мыслит и какой понимают жители этого города, закостенелые в своих традициях. Стрелок, которому никогда не понять мирной жизни, как и никогда не понять зависти чужой счастливой жизни. Нужно уметь вовремя жать на тормоза. От них картинка мира перед глазами нервно вздрагивает каждый раз, когда кровь ударяет в виски. Кажется, еще раз-два, и мир опрокинется. Сотня неровных ударов в минуту, каждый из которых заставляет с отвращением зажмуривать и так закрытые веки, - schmutzige Blut...
Щелчок зажигалки озаряет на мгновение испещренное шрамами лицо, горький дым с мятной отдушкой вылетает неровным облаком.
Свет першит в горле.
От света немеют кончики пальцев и слезятся глаза.
Внутри лишь смрад и деготь. Он коллапсирует, самоуничтожается.
Смотрит на девушку пристально и зло - ноздри, как у втягивающего по охоте воздух зверя, расширяются на вдохе.
- Spree maestro...

_______
*(нем. Грязная кровь.)
**(нем. Загулявший маэстро.)

Ранняя, молодая луна пуста и безжизненна. Ее молочное тело - только светящаяся дырка в небе. Такую не стыдно путать с фонарем, в ней невозможно увидеть оскал вышедшего на охоту хищника, услышать вой волков или собак по охоте. Люди любят выдумывать для себя страшилищ и самые разнообразные страхи, - только тогда сами себе они кажутся не столь уродливыми и ужасными, какие есть на самом деле. Напиваясь до белой горячки, обманывая, воруя, выхлестывая жен вожжами, моря голодом старую бабку, четвертуя топорами пойманную в курятнике лису или осыпая стрелами последнего оставшегося на свете единорога, они любят думать, что ужаснее и безобразнее их все-таки привидение, которое ходит на заре по хатам или баром Самеди, мягко постукивающий в двери на закате. Тогда у них легчает на душе. И им проще жить. с этой позиции все кажется несколько иначе и под блеклым, выцветшим, словно линялым, светом листва становится литой из тяжелого чугуна, промасленной и скользкой, блестящей от не успевшей впитаться влаги. До верхних уровней, кажется, что совсем еще далеко, для восприятия обыденностью они практически невозможны: впаяны в потертый серый пластик, заменивший в города всякую органику и бетонные сцепления, прекрасны и невидимы. Потому что от их чистоты и непорочности любое здравомыслящее существо тошнит. Верхние уровни. Модные дизайнеры по фасадам, высотные здания в тугой оплетке мерцающей мишуры, наружняя реклама в сочных и ярких красках, обученные люди, ловко выстригающие бензопилами из кустарника шары и динозавров. Чистое небо. Друзья, отвечающие именно то, что хочется услышать, когда других желаний в опустевшем мозгу уже не осталось, а сохранилась только ментальная потребность выставить себя лучше и краше, чем есть на самом деле. Верхние уровни перевернутого с ног на голову мира. Над ними кишат жирной, сочной грязью, человеческой или животной, машинной или естественной, нижние уровни, в которых монохромное разнообразие вывернутой человеческой сущности и скучное существование белковой и небелковой, одинаковой и единой материи. Здесь не важно, едят ли крысы или едят крыс, и съедят ли эти крысы потом тех, первых крыс, замыкая абсурдную цепь нелепых случайностей, которых не бывает здесь, на поверхности закономерного брела, на самой поверхности, как кульминации нижних уровней всякого сознания - на самом дне. Где комки хлеба с гнилостно-желтыми мучными червями, ошметки протухшего мяса, кишащие опарышами, и неумолимое соскальзывание вниз: даже находясь на самом высоком уровне чувствуешь, как кренится под ногами гладкий пластик и начинается бесконечное неуловимое движение вниз. Зацепиться - большая редкость. Найти понимание - еще большая редкость, но чувствовать на пластике царапины от содранных ногтей тех, кто соскальзывал до нас - почти наслаждение, потому что только тогда возникает далекое от нас чувство настоящего приобщения к обществу, слишком красивая иллюзия упорядоченности хаоса, осмысленности бреда.
// спасибо блядь
/and the winner is…
Узнав это, подумай хорошенько: даже если тебе после всего еще есть куда идти, не придется ли тебе в скором времени снова собирать вещи и думать, что теперь уже идти некуда? Подумай, что привычки держат куда как крепче, чем все эти высокие порывы, превращающиеся в болезненные нарывы на душе, однако только лишь в том случае, если она сможет уцелеть. Тебе будут говорить, что оставаться нет сил, но потеря некоторых людей равнозначна потере руки или ноги - и пока ты не сможешь понять, как прекрасна была бы жизнь, будь ты всегда калекой, страдальцем от нелепой случайности или сбитой генетики, будешь кивать головой, смотреть на отсутствие рук-ног. Однако всегда умалчивают о том, равнозначно ли приобретение хоть кого-нибудь потере или это все равно что неумелый протез или костыль. Когда ты сможешь удержать, когда тебе уже все оторвало к чертовой матери? От желания уйти нет лекарства, стоит ему появиться раз, оно так и будет постоянно преследовать.
Ранняя молодая луна заставляет задумываться.
Постоянно возвращаться к прочно засевшему внутри страху обладания - он сменяет постоянный комплекс утраты, потом обратно, образуя вечный круговорот. Никому и никогда не стоять показывать, в какую сторону здесь находится черный ход, если они могут входить и уходить через парадный; через черный выползать будешь сам, собирая за собой свои кусочки и все, что сможешь унести. Или просто будешь выходить посмотреть на звезды, которых не видно, выкурить сигарету, которую не чувствуешь. Это все, что у тебя останется, когда тебе снова будет некуда идти.
Ранняя молодая луна приводит к формированию совершенно нежелательных ситуаций.
Его совершенно не удивляет ответ на родном, слегка исковерканном языке - возможно, он даже не придает этому значения.
- Die junge bitch, - эта фраза звучит так, будто сказана с неподдельным восхищением, но все впечатление смазывает
чудовищный оскал, не имеющий ничего общего с улыбкой, и ощеренные зубы, сжавшие фильтр сигареты: она истлевает к основанию за две большие затяжки и дым надолго задерживается в расправившихся, растянувших грудную клеть ребрах, оседает на медленно регенерирующие бронхи, желая всем своим естеством изъесть, подточить изнутри естественной коррозией, но не успевает. Медленно выдохнув через рот, Габриэль позволяет себе тихо, хрипловато рассмеяться. "Агония" не совсем верное слово, оно просто иногда мелькает на грани зрачка. Он поднимает со скамьи пружинисто-легко, щелчком отбрасывает сигарету и встает напротив девушки, спиной закрывая неловкий фонарный свет - уже поздно и они горят через один, чтобы экономить электричество для центральной аллеи. Безнадежный резус-конфликт.
Она сидит напротив. Не спокойно-спокойна, ведь тревожность, и подсознательное ожидание удара: ее покой груб до нежности, донельзя честен во лжи, весь соткан из противоречий и сидит она, словно вырубленная из цельного куска какого-то природного камня, вся острая, вся изрезанная сколами от ударов небрежного мастерка, создавшего эту скульптуру, сидит, такая на него не похожая, такая с ним одинаковая, и говорит: Egarri sakrifizio ehiztari. Баскский?
Огни маяков в потерянных глазах. В тумане, на расстоянии вытянутой руки с кончиками пальцев, не дальше. И не отпустит, не бросит. Не надейся.
- Zeig mir deine Zähne. Hast du keine Angst, Spanisch Tochter?
Говорят, если не спать 11 дней, можно сойти с ума.
Спина прямая, плечи ровные. Взгляд болезненно-невменяемый.
Всего десяток произнесенных слов и непрерывный, цепкий контакт глаз
- Я уже видел такие наглые глаза. Сколько тебе лет? Больше сотни.
Не захлебываться смехом и не совершать резких и повторяющихся движений.
Раз, другой, мужчина подкидывает на раскрытой ладони зажигалку, на каждом взлете и падении ловящую гладкими боками свет - как проблесковый огонек, притягивая и отвлекая. Эти слова бессмысленно серы, отстранены, это какой-то не значимый факт брошенный в воздух на растерзание птицам.
- Только огрызаться и можешь? - оскал сменяется чуть более спокойной усмешкой. Зажигалка, упав, остается зажатой в кулак.

oof: ошибки не проверял.
__________________
*(нем. Молодая сучка)
**(нем. Покажи мне свои зубы. Ты не боишься, испанская дочка?)

Сезон охоты только открывается, но одно его первое предчувствие значит, что сердце будет бешено биться при каждом шорохе, каждом разбитом лбе капли, сорвавшейся с козырька над порогом, каждой мелькнувшей за окном тени, оставившей после себя смазанный угольный след на истлевших обоях. Ты все еще совершенно искренне веришь, что жизнь полна справедливости хотя бы в самых странных ее проявлениях, поэтому твой охотник будет долго тебя преследовать по сырым лесам и болотам в покрывале русалочьих, брусничных, аквамариновых огней, не есть, не спать, не отдыхать по тяжелой тернистой дороге, что для него это будет действительно вопрос жизни и смерти и к концу погони он сам станет похож на дикое животное, пойдет на тебя с голыми руками, полными грязи под содранными ногтями и старой запекшейся крови на ладонях вперемешку с жижей и жухлой травой. Вопреки этому, он выезжает из своего дома в лучшем костюме из выделанной кожи и дорогой ткани, подходящем для этого случая, на только что вычищенном жеребце, в сопровождении прекрасной дамы, с которой они говорят по дороге о чем угодно: иногда даже об охоте. Никому нет дела до того, что у тебя вот-вот выскочит сердце через горло, по твоему следу уже пустили собак для которых все это просто работа. Ты знаешь, что у тебя нет шансов, но ты продолжаешь бежать, а сердце продолжает бешено стучать. Даже если ты найдешь убежище, тебя из него вытравят, но ты все равно его ищешь, но тебя все равно вытравливают. И вот тебя уже тащат - изрешеченную, изорванную биомассу, доставляют хозяину, но он не слишком-то рад тому, что видит в протянутых охотниками руках; ты не украсишь коллекцию чучел, ведь в тебе нет ровным счетом ничего особенного, а его спутнице и вовсе станет тебя немного жаль, - и в велении барской интриги, или от нехватки кислорода из-за туго затянутого корсета, она даже падает в обморок. Он теперь занят ей и нет разницы, лань ты или лисица, с тебя просто сдерут шкуру.
Все так нечестно. Это просто охота.
Дичь. Прищурив правый глаз, Габриэль несколько секунд смотрит на девушку в упор: во всей ее внешности настолько же блеклые цвета, насколько были они во всем остальном мире; почти серое лицо похоже на чужие серые лица и кажется лишь немного темнее; черные глаза напоминают о чужих черных глазах, в которые приходится смотреть каждый день; ровно столько же линялый, до отвращения постный свет фонаря за спиной заставляет плясать блики на ее таких же черных, как и у многих встреченных людей, волосах. Однако, ему стало даже нравиться видеть мир монохромным. Серых ланей и серых лисиц.
- В этом нет ничего сложного.
Долгий ящик распахнется и вывернет из себя все свое содержимое: неудобное прошлое, настоящее будущее, нерешенные проблемы, не назначенные встречи, несказанные слова; человек то и дело выворачивает наизнанку желудок, карманы и душу, складывает ботинки, мобильник, мысли, себя, продукты в какие-то неудобные корзины общего пользования. Проходит детекторы лжи, металлодетекторы, тесты на наркотики, беременность, "кто ты из секса в большом городе", а в перерывах старается - не пропустить того важного, с которого добрую сотню назад начинался замкнутый круг, из которого с каждой новой жизнью, каждой новой смертью приходилось вырываться и вновь увязать. Круговые движения, круговая порука, кольцевая линия автострады, ад, что там дальше - не известно; так в центре огромной лужи образуются круги на воде от вибраций, создаваемых проезжающими мимо машинами, так все естество человека вибрирует кругами на воде, в кругах ада, цирковых аренах, циркуляции крови. Стук в дверь, ночная тишина, громкая музыка, разговоры шепотом, немые сцены, выяснение отношений. Порой все его стремления направлены лишь на то, чтоб стереть о себе все: сжечь все записные книжки и фотографии, иметь минимум документов и ссылок на себя, как можно чаще менять номер телефона, место жительства, круг общения, одеваться непримечательно, больше молчать, ведь, если верить Хаксли, молчаливый не свидетельствует против себя. Быть тем, кто при необходимости всегда сможет собрать свой чемодан за полчаса и ничего не забыть. Так легко, так невыносимо легко - жить так, как жил бы человек, которого, возможно, преследует, или тот, кого ничто нигде не держит.
- Дампир сам по себе ничего из себя не представляет...
Тонкие губы слегка раздвигает короткая усмешка.
Жертва. Откуда им знать, что произошло с тобой час назад и как это на тебе отразилось? Люди не меняются? О, если бы этого было так, было бы даже спокойнее просыпаться по утрам, но за сотню лет меняется только оболочка; принцип охотника и его добычи остается неизменным. Взгляд Габриэля остался холодным, практически безжизненным, если бы не тонкая, белая ниточка злости, протянувшейся сквозь мелкие, четкие зрачки - в точку, как под кокаиновым раем; разворачиваясь на каблуках, он махнул в воздухе раскрытой ладонью и неспешно пошел по аллее в сторону противоположного главному входа. Выхода.
- Хочешь жить - умей не помнить.
Трудно удерживаться от этой игры, когда ты знаешь, что выйдешь из нее победителем. Очередная "она" подсаживается ближе, берет за руку, разваливается в кресле напротив, и ты начинаешь играть: глазами, улыбкой, пуская на ветер слова и всякий изъян в твоей внешности, явный до отвращения, оборачивается в несомненный плюс; ты знаешь, что не будешь себе противен через пять минут после слов о том, что пожалуй пора, и того, что исчезнешь из ее мимо проходящей жизни. Это игра ради игры.
Нет, даже никаких поцелуев, не хочется.
Это не интересно.
Сколько раз он так махал рукой, рассекая воздух ладонью, Габриэль никогда не сможет вспомнить, а только повторить на публике выточенный, отработанный жест, полный безразличия и потери интереса к той, что занимала его время несколько мгновений назад. Год или пять минут в привокзальной забегаловки. Или в парке на сыреющей к ночи скамье.

Здесь столько несчастья, преимущественно чужого, неподъемного и охраняемого, словно памятники архитектуры. Не тронь и береги, как зеницу ока, и никогда не смей, слышишь? Не смей быть счастливым, ведь твое несчастье ценно для истории, несет в себе и красоту, и смысл, и урок для поколений. Подклеивай его скотчем, сдувай пылинки, любуйся. Спи в полуразрушенном доме, возле которого постоянно фотографируются туристы. А кого-то мама родила вандалом, человеком "круши-ломай", не способным усидеть на месте, головою бьющимся о стены. Что будешь делать, когда его встретишь? Грудью защищать полуразрушенные стены? Рисовать по-норвежски ржавчиной корабли на порыжевшей мели, - только неумелая игра слов, беспрекословное поклонение клоунам в запудренных париках, с лицами со смазанным, потекшим гримом, и клише. Господа, а может быть, пора научиться просто думать? Желание распространять влияние за счет раздвоения, разложения на простые смыслы, приведенные к общему знамени после дознания; опознания биомасс, торсированных полутел. Может стоит начать размышлять, понимать, что делаешь, и принимать на себя ответственность? Честное слово, если так жить, вокруг станет куда как меньше белого шума. В нем зависают израсходованные одноразовые мысли, выпоты отдыхающего разума, сплошной конденсат, отбросы стертые смс-сообщения, спам, отправленный в корзину, припевы попсовые песенок новомодных певцов и певичек, которые забываются через час, чахлые каламбурчики ночных диджеев по радио, когда заело в плеере кассету, высосанные из пальца слоганы вчерашней рекламы, все эти затасканные до дыр "я тебя люблю", "я тебя хочу", "я тебя убью" во всех ситуациях и по всем каналам интонации. Или те словечки, которые на самом деле только особые прерывистые на вдох-выдох, ахи и охи в постели со скомканными простынями, без цели и смысла, которые вырабатываются у любовников так же по-природному естественно; кончил, отвалился, закурил, остыл, заснул, забыл. Когда-то, будучи молодым, нерадивым щенком, который всегда получал свое за неуемное любопытство, Габриэль втайне искренне верил, что неприкаянные мусорные фразы, звуки, мысли, мыслишки, возгласы и шумы живут на периферии, как крысы, чайки или бродячие собаки на свалке. Чем-то кормятся, на кого-то охотятся, с кем-то размножаются, мечтают воскреснуть, прозвучать еще разок, быть записанными хоть на смятой салфетке в дешевом кафе у вокзала, хоть на лоскутке пипифакса. Белый шум на профилактической радиоволне - зернистая шипящая пустота для них что-то вроде дантова ада. А те словечки, которым особо повезло, переползают по ночам на стены и противошумные ограды больших трасс, в грязные вагоны метро, где потертый временем негр в радужной шапке, с засаленными грязными дредами, деланный под Боба Марли, лупит в дарубку меж колен под запись "Iron Lion Zion" из раздолбанного бумбокса. Лупит день и ночь, как шаман-вуду, поднимая зомби-слова и мысли. И тогда они становятся граффити. Экстремалы на роликах с баллончиками краски тут совершенно не при чем. Добрая половина граффити появляется и исчезает сама собой. Надо только уметь читать наскальные знаки мегаполисов.
Тогда, сшибая металлической битой зеркала припаркованных вдоль дороге автомобилей, Габриэль не умел, и как заноза засела в памяти вкривь и вкось надпись при выезде из гаража прокатной фирмы. Засела, да так и поселилась в черепе, сосала изнутри, как глист с веселой ненавистью.
Dead Smell bad.
Что может быть далее, если нет биения, а есть только медленное, неотвратимое гниение.
Глухой выстрел выбивает мелкую щепку из дерева, но, прежде чем остановиться, мужчина делает еще несколько шагов вперед и только затем, словно решив что-то для себя, сбавляет ход, стряхивает пепел с сигареты.
- Me hold dezakezu uste duzu? - он говорит с неприятным акцентом и голос слегка дребезжит, словно есть какие-то помехи; но все тем же тоном, что формально желал доброй ночи, отозвался бесстрастно и слышно было, что он не выпендривается и не каверкает слова намеренно, этот выговор был для него естественен, как группа крови. Из темноты - мелкие холодные клевки дождя. Тяжело набухшие капли. Дальний, преломленный сырым туманом Новой Англии, свет фонарей. Запах разрытой земли и палых листьев из палисада. Верный признак бездомья.
Он отправил дотлевший до фильтра окурок щелчком в сонную, настороженную темноту.
Огромная густая тень слилась на мгновение с неровными силуэтами деревьев - тяжелые лапы ударили в мягкую сочную землю, взрыли когтями выкованный из смолистого чугуна дерн; бесшумно улеглась к земле и, продолжая стремительное движение, рванулась к девушке. Разлетелась вдребезги, сбитая мощным плечом чудовища, деревянная скамейка, роняя железное основание на невысокие камни бордюра. Попала ли на глаза не прибитая к земле пылинка или вспорхнула вдалеке широкими крыльями черная бабочка - в темноте не определить, что за существо приблизилось всего за два прыжка, чей хвост щелкнул по асфальту: оружие в руках оказавшегося напротив мужчины значительно тяжелее и убойнее, чем все игрушки девушки вместе взятые и вороненый, матовый ствол не покачиваясь, твердо фиксируется в вытянутой руке. Маркер лазерного указателя делает плавный подъем в ее переносицу. Между ними - всего метр.
- Willst du tanzen?
Едва слышное дыхание; до отвращения спокойное лицо. Пистолет - такая же часть тела, как палец, лучевая кость или яблоко кадыка.
Какие-то судорожные, проживаемые до последней секунды движения. Странное, скомканное ощущение непонятности, невнятности происходящего. До такого абсурдно, что уже в порядке вещей.
- Эускара.

________________________
*(баск. А ты думаешь, что можешь задержать меня?)
Dead Smell bad. - мертвый дурно пахнет.
Iron Lion Zion - известная композиция певца стиля рэгги Боба Марли
*(нем. Хочешь потанцевать?)

Щелчок хвоста выбивает брызги земли. Каблук раздавливает не затушенную сигарету.
Неслышимая, легкая, тень скользит по асфальтовой тропке - посмотри, как она.
Не стоит быть слишком безрассудным. Попадая в новое пристанище или обретая нового компаньона, не следует торопиться напрасно извлекать лишние звукоряды и оставлять вещи, сумки и мнения - лучшим будет оставить все лишнее, что всегда становится обузой и отягчающими обстоятельствами для подсудной скамьи. У самого себя на чердаке, где дорогие памяти вещи изъедены молью и старые тома покрыты пылью, в подвале, в недрах которого дни и ночи монотонно и безжалостно тикают часы, разбавляя отвратительную вязкую тишину, - запереть в шкафу, повесить на него амбарный замок. Маленький, уютный старый домик в жаркой и сочной Испании. Здесь столько всепоглощающего, разрушительного несчастья, чужого, преимущественно, неподъемного и охраняемого, словно памятники архитектуры. Не тронь сам и не подпускай другого, береги, как зеницу ока и никогда не смей, слышишь? Не смей быть счастливым, ведь твое несчастье так ценно для всеобщей истории, оно несет в себе неземную красоту и глубокий смыл, ценный урок для грядущих поколений. Не думай, что это где-то нужно и кто-то найдет в своем гнезде чердак или подвал, в который могут вместиться чужие вещи; площадь всегда ограничена, а одно выталкивает другое, это никому не по нраву. Всему вокруг следует быть похожим на что-то бессистемное, словно каждый раз садишься на отличные друг от друга скамейки и видишь разные пейзажи и разных людей; сегодня фонтан и аллея зеленых деревьев, рядом с которыми ты понимаешь, что тебе все равно не спрятаться от скамеек и их окружения, мимикрия рассекречивается слишком быстро; завтра прямоугольные и несуразные, будто наспех выдолбленные из камня, здания-призраки и падение града на землю, под щелчки которого становится ясно, что и от себя тоже никуда не деться, а самая совершенная игра в хамелеона - смерть. Тротуары и дорожки в выборе путей всегда разнятся. Разнятся на столько, чтобы попутчики во всякое время оказывались различны и никогда не повторялись, личная привязанность способствует развитию привычек и появлению этих тяжелых якорей, петля из цепи которых так неудачно хватает за ногу, когда приходит время разрушать. Прелесть утренних рейсов заключается в том, что прилетая в пункт назначения, вздремнешь пару часов, и у тебя еще целый день, чтобы потратить его на дела. Благодарность экипажу за приятный полет, рукопожатие с главным пилотом, прикосновение губ к тонким трепетным пальчикам миловидной стюардессы; одноразовые эмоции в цикличном повторении: в стенах комнаты отеля мыло и полотенце на один раз, попутчики в транспорте - все использованное единожды непременно отправляется в утиль и белый шум вновь наполняется какофонией звуков. От них трещит в висках, от них иррационально расползается улыбка, но все можно расставить на места, на предположительно свои места - если от вещи хотя бы что-то осталось, ее можно вернуть на то же самое место, которое она занимала до этого. До того, как попала тебе в руки. Подними с пола выскользнувшую из рук телефонную трубку и положи обратно на рычаг, придвинь к столу стул, вклей вырванную страницу и верни книгу в библиотеку, а затем прекрати, прекрати, прекрати брать взаймы людей, перестань в них нуждаться, заботиться о них, трахать их, трогать.
Оставь их в том месте, где взял, и уходи.
Это правило железно засело под корой головного мозга, не свербело, не жгло, но спаялось прочно - на века, пока работают шестерни отлаженного механизма, пока крутится в голове паровой автомат на полную катушку; пока мир, оставаясь монохромным, во всех оттенках серого спектра безликий, разбитый и покореженный, оно всегда ведет его по накатанной колее. Плохо это или нет, Габриэля не волнует, как не волнуют его пустые воспоминания о случайных связях в прошлом, но воспоминания эти, оживая голодными призраками, преследуют даже в этой, новой жизни.
- Urte askotan ari aldatu duzu.
Той ночью я, волочась домой, попробовал по-старому новые сигареты - со вкусом разочарования. Чтобы их попробовать, так мало надо - достаточно просто потерять ощущение того, что тебе есть что терять.
Так не целуются. Так разрубают ударом колуна цепь наручников на плахе.
Целовать - не убивать. Ближе, чем дыхание, губы к губам. Тополиный терпкий клей смешанной слюны, яблоко зеленое, покатилось из ладони далеко. Еще сотня оборотов нешумно шуршащих по асфальту колес - и поместье сгинуло, леса сомкнули свою пасть, мелькнул слева первый рекламный щит - то ли уцененная бытовая техника в кредит, то ли тюбик зубной пасты и фас оскаленной диетической, как йогурт "ноль процентов" крашеной блондинки, подавившейся дурацким слоганом "Санэкс чистит чисто и клошара и министра". Большой мир рвался напополам. Спидометр исправно наматывал километры. И никому не было дела до того, что творилось на заднем сидении темно-синего спортивного внедорожника.
Some fools think of happiness.
Оказалось, что он сжег еще не все города и выстроил не все стены. Монотонная одномерная толпа двадцать первого века, когда общий поток даже в часы пик  распадается на атомы стерильного одиночества и обморочного, как хлороформ, тотального равнодушия - одиножды один помноженный на ноль. С опытом пришло осознание, что исчезать нужно так, чтоб тебя было невозможно найти. Это не прятки и не догонялки. Если решил исчезнуть, исчезай хорошо. Без улыбки или усмешки, с лицом спокойным, словно погребальная маска древнего народа, мужчина плавно опустил руку с пистолетом, завел за спину, вщелкивая оружие в крепление под укороченной курткой; он никогда не ставил оружие на предохранитель, не испытывая страха за то, что может пострадать сам при неосторожном движении в толпе - он исключал присутствие толпы и старался просчитывать случайности, но в этот вечер все пошло не так, что-то склонило маятник в неправильную сторону и женщина перед ним не просто заносчивая красавица с сахарными губками, нет, это видение давно минувших лет, вставшее теперь в полный рост, развернувшее истрепанное полотно, на котором все еще горят их объятия, касания рук и взглядов, вдохи и выдохи. Все то время, которое делилось не более, чем на двоих до того, как его мир разрушился и начался конец света с зафиксированной программой.
- Не ожидал тебя встретить...
Исчезновения, возвращения, необходимость выбирать, объяснять. В последнее время он старался поддерживать с людьми отношения настолько близкие, чтоб иметь возможно уехать в неизвестном направление на неопределенный срок и при этом не чувствовать себя обязанной кого-то об этом предупреждать, чтобы не беспокоились. Однако, в прошлом у него не было подобного гипертрофированного инстинкта самосохранения и теперь всякий спрятанный скелет норовил вынырнуть из забытья; жаркий Гастейс перед глазами и выжженная солнцем земля под ногами. Знойные женщины. Непрочитанные письма. Излет праздника, прогоревшие бенгальские огни, на полу конфетти, серпантин, скорлупа перепелиных яиц и устриц, лимонная кожура, обрывки меха и кружевного бельеца в грязи, смятые пивные банки, огни впереди, огни, тусклые апельсиновые и коралловые шары будто в болотном пару.
- ...здесь, - он коснулся ладонью ее щеки, мягко оглаживая нежную смуглую кожу, коснулся губами мягких губ; они зазря тратили время, тратили себя, жертвовали своим спокойствием, терпели, верили, спотыкались, но продолжали ценить, любить, ненавидеть, разочаровываться. Пускай убедят друг друга, что и теперь они, вероятно, совершенно не изменились. Продолжая движение, рука зарывается в тяжелую копну смоляных волос, пропуская между пальцев блестящие пряди. Фотографии с захмелевшим лицом, с потерянным взглядом, с неуместными танцами или натянутой улыбкой - пускай, пускай расскажут друг другу, какими они были когда-то героями. Сравниться с магией исчезновения от людей может сравниться лишь магия возвращения к ним.
Wirklich, Rothaarig?
- Ja, die Tochter eines White Muttergottes.

______________________________________
*(баск.) Ты изменилась за столько лет.
(англ.) Некоторые дураки думают о счастье.
(нем.) Да, дочь Белой Богоматери. Подразумевается Площадь Белой Богоматери, или Старая площадь, в городе Витория-Гастейс.

Потерять можно все. И вынести это. Вынести пустоту на месте того, кто был. Но память ты не потеряешь никогда.
Захлебнешься ей. Вместе со смехом, никотином, горечью и кровью, что пролита на снегу.
Дорога пред глазами пошла волнами, изредка вырываясь над общей поверхностью рваными брызгами асфальта, машины превратились в птиц, вспорхнувших с ее поверхности и взлетевших ввысь, расправив огромные, сильные крылья. Дома по обе стороны опали, словно были сделаны из воды и держались какой-то неведомой силой, сохраняя свою форму, смешиваясь с посиневшей массой того, что не так давно было дорогой. Джей не ехал, он плыл по бескрайнему океану. Соленый ветер, залетая в открытое окно, обдувал лицо, шевеля короткие волоски на щеках и подбородке. Идиллия. Если не забывать, что таится в ее основе.
Солнце коснулось кромки горизонта и медленно стало опускаться в воду. Хорошо здесь. Тихо. Безлюдно.
поздравить меня с днем рождения. Они знали, что жить вместе невозможно, но и умереть вместе не могли. Нож соскальзывает с ее руки и задевает один из его пальцев, а боль уходит, не успев толком появиться, потому что и неглубокая рана заживает мгновенно - лезвие сухо вонзается в песок и стачивается едва ли на микрону. Тонкие пальцы обвивают резную рукоять и поднимают вверх; нож соскальзывает еще раз, теперь уже сильнее и по месту более чувствительному. Под равнодушными лучами алого закатного солнца все остается таким же. Идеальный организм, идеальное тело, на котором невозможно оставить никаких следов физического насилия - при всем желании даже на память. Он проводит ладонью по ее коже и чувствует гладкую бархатную поверхность -  ни одной морщины, ни единой неровности. Застывшие во времени, они утратили способность старить и изнашиваться. Не видя блуждающих темных теней, что еще намеревались спастись и бесконечно шли и шли, своим движением трогая лишь три песчинки на гребне каждого минуемого бархана. Не видя старинных миражей, золотом и белизной пытавшихся затмить и солнце и песок. Не видя мертвых, не видя пытающихся выжить. Уходит в глубь пустыни - как домой, ведомый. С доверием и так же - обняв за плечи. Становятся видны лишь стражи песка, те, кто тут - свой. Кто духом пророс наперекор смерти и выжжен солнцем до чистоты. И знание дарит им маленькое счастье.
Взаимные визави. Скорее всего, мы никогда не разгадаем друг друга до конца, хоть и считаемся порождениями одной эпохи. Все, что останется после тебя - сплошной вакуум; все, что останется после меня - пустое место в твоей чековой книжке - и больше ни одного следа. Впрочем, расстаться нам будет легче легкого, ибо врожденный и нежно взлелеянный цинизм мы давно поделили на двоих поровну.
Хлопья белой пены из тысячи воздушных пузырьков наплескиваются на камень у ног,  лопаются, стекают обратную в древнейшую колыбель жизни, оставляя темные влажные следы. Море пело. Пело так, как может петь только оно - шурша под водой отполированными камешками, струясь песком, плескаясь отдаленном прибоем, шепча бездонными глубинами за сотни километров от берега. Разноцветная рыбная мелочь суетится между скользких листьев в поисках пропитания, натыкаясь на невесомые парашюты радужных медуз, медленно парящих в толщах воды. Струйка пузырьков воздуха срывается с губ, и летит вверх, к золотистым бликам. Последний гребок, рука хватает рогатую, витую раковину со дна.
Смешок. Цинично придавить ботинком окурок.
Расширенные зрачки почти сливались с радужкой. Глаза - колодцы, на дне которых теневыми спрутами извивались призраки прошлого, будущего, настоящего, свершившегося, не свершенного, монстры подсознания. Как и прежде, он гладил ее волосы, ровно и уверенно проводил ладонью, слишком умиротворенно просыпая песчинки времени. Разброшен материал в небе, только куски индиго за вороненой сталью туч. Яркие, невыносимо яркие вспышки - лезвием по глазам, но хочется еще больше раскрыть их, лишь бы видеть эти взрывы хрома. Отчаянный шелест листвы, как лань трепещет в предчувствии смерти.
Это небо, а в нем звезды. Звезды.
Обернуться на восток - рваные облака. Рассвет еще не скоро.
- Нашла себе и мужчину, и мальчишку в одном флаконе. О чем еще можно мечтать?
Узкая ее ладонь трогательно греет плечо. Он смеется, кончиками пальцев проводя по ее щеке.
Мы с ней шли на север. Шли долго, не сворачивая. Я дул себе на нос, с трудом втиснув ладони в карманы старых джинс. Она шла рядом такая шумная, ступая как кошка, аккуратно, стараясь не наступать на изредка попадающиеся преграды. Ее худенькая ножка в узком сапоге на высоком каблуке прошлась по ступенькам эскалатора. Я смог не прокомментировать это бесконечно прекрасное движенье.
- А ты справилась. Я конечно не сомневался в этом и так, но все таки радостно, что у тебя получилось и теперь ты можешь вздохнуть спокойно, - из руки в руку переходит прямоугольник черного картона; на нем отжаты темно-синие буквы и цифры, складывающиеся в простой номер телефона. Мужчина наклонился к уху Виты, шепнул тихо и мягко, - я живу теперь здесь. Заходи.
И ушел. Сделав два шага в сторону. Махнув рукой. Отвернувшись. Ударив четырьмя лапами в дерн.

--> Die Schatten

-- Начало игры --
Июль. 2011 год.
День. Погода немного разыгралась, но все еще пасмурно, несмотря на то, что дождь прекратил идти.
Температура воздуха: + 25

Наверняка красоты центрального парка смотрелись бы выгоднее при солнечной погоде. Сейчас, под этим вялым равнодушным небом сливы и рододендроны походили на разряженных конкистадоров, спасающихся от шторма в недотопленной караке. Уместной в этот час казалась лишь обложенная камнями тропинка, ведущая сквозь посочневшие после недавнего дождя ареалы короткой травы. В конце же этого пути под массивом гнущихся от тяжести плодов ветвей таилась неприглядная беседка - низкие скамеечки, резные бортики и деревянный стол. Раскрытая едва ли не на первой странице книга, уступая настойчивости концентрированного сквозняка, жила собственной жизнью - то листая страницы вперёд, то возвращаясь обратно. Страницы бились грудью о предусмотрительно подложенный футляр, что-то гневно шелестели. В условных окнах на пробивавшейся сквозь переплетение сечьев унылой панораме виднелся единственный человеческий силуэт.
Дмитрий быстро уставал от разгадывания ребусов. За всю свою странную жизнь, имея столько возможностей и потенциала, он даже бегло не владел ни одним из древних языков - но всё равно упрямо разгадывал фонетические загадки в таких исторических дебрях, которым по определению не мог помочь ни один современный словарь. Должно же у него быть хобби?
Немолодой уже маг бесцельно слонился к шершавым стволам, забавляясь пересаживанием мурашек. После ночной смены Солнце видеть не хотелось - разогнав тучи, подняв температуру и спёртость воздуха до предгрозового, Димка так и не сумел вытащить его из-за края Земли. Обижался.
Ему давно уже не снились цветные сны - серость окружающего завершала его метамарфозы. Димке часто вспоминался мультик, в котором Злюка украл из мира все краски. Высосал шприцом и перелил в ведёрки. Почему-то хотелось поступить именно так. Наверняка Злюка тоже был дальтоник.

Отредактировано Дмитрий (2011-07-23 16:29:21)

Из капкана полубезумных мыслей его выдернуло прикосновение. Минуту Дмитрий смотрел на вторженку поражённо, тщётно пытаясь углядеть в её жесте скрытый смысл.
- Я не забыл. Я оставил. - Он мягко забрал из рук незнакомки книжицу с футляром, настороженно сунул в карман.
Порыв ветра брызнул последними дождевыми капельками, заставив Димку резко вздрогнуть. Отводить взгляд не хотелось, иронизировать и подшучивать - тоже. Хотелось извиниться.
- Прости, - Димка, зажмурившись, зло потёр переносицу костяшками пальцев. - спасибо, что принесла - я бы точно забыл, я рассеянный.
Он чувствовал себя немножко глупо и легко, как после трёхдневного чайного поста. Руки в карманах взмокрели и с трудом складывались пассами. Первый жест, второй, третий в уме, четвёртый, третий...
- Давай вернёмся в беседку, - Внезапно предложил Дмитрий. - Сейчас будет дождь.

Отредактировано Дмитрий (2011-07-24 00:51:44)

Пульс Дмитрия частился, разбавляя дождь гулко стрекочущим градом. Похолодало. В дверной проём дохнуло ветром, по коже промаршировал озноб. Полы ветровки бились в агонистической пляске, а в глазах мага загоралось что-то полубезумное, жалкое, злое.
Дмитрий стоял у самого порога, сдерживая гнёт осознаваемых желаний. Тянущий к незнакомке дурман воспринимался им как запах. И что-то едва уловимое - призраки потусторонних сил, не принадлежащих человеческому миру.
- Ты не человек.. - Тихий, едва разичимый шёпот. - Ты же не человек, правда?
Уверенность предательски оставляла его. Он то ли требовал, то ли умолял, рискуя прослыть сумасшедшим. Прежде он никоим образом не выделял окружающих по этому странному следу. Все они так же естественно вписывались в основную массу людей, как левши обитали в мире правшей. Но это необъяснимое, неправильное влечение Дмитрий не мог принять. Не так, не так всё происходит.
- Пожалуйста.. Ты можешь.. Можешь ведь, правда? - Казалось, сейчас с ним случится истерика. - Что ты можешь!?

Начало игры.
• день: к обеду солнце стало припекать еще сильнее, но к счастью ветер всё ещё дует, что делает погоду более терпимой. Без головного убора на улицу лучше не выходить.
Температура воздуха: + 31

Звон маленького колокольчика заглушается в шуме парка. Многие с недоумением смотрят на ребенка, который в полном одиночестве бродит по алее. Кто-то уже решил, что она потерялась, но никто так и не решился подойти к ребенку, поэтому хранительница продолжала  спокойно шагать по парку, рассматривая как остальные дети забавлялись со своими родителями.  Эстер даже было интересно, как это, иметь папу и маму? А еще лучше большую полноценную семью. Девочка как-то слышала, что родные любят тебя, не смотря ни на что. Хранительница еще долго думала о этом, топтала кеды, наворачивая круги возле озера, которое хотя бы как-то спасало от жары.
Вдоволь нагулявшись, Эстер одиноко сидела на лавочке и рисовала тонкой палочкой по пыли на асфальте. Рисунки, которые выходили у девочки, для обычного человека казались неразборчивыми  каракулями, но на самом деле явились обрывками фраз из заклинаний белой магии. Еще бы немного энергии вложенной Эстер в заклинания, и прямо с асфальта начнут вылетать бабочки. Но хранительница не стала спешить с представлениями, она прекрасно понимала, что люди не оценят даже подобное волшебство и тогда она не успеет опомниться, как  за ней уже будут охотиться ради опытов, что добавило бы немало хлопот хранителю.
- Тихо, без звука.
Ходит Мяука.
Возле меня день-деньской.
Ходит лениво. Неторопливо… - с выражением протянула Эстер несколько строчек из стиха, оставив рисования и облокотившись на спинку лавочки. День был в самом разгаре. Солнце заливало своей любовью и не оставляло место для прохлады. Эстер спряталась в тени дерева.  У неё было еще много работы и в сумке лежало несколько писем, но передвигаться по городу в такую жару было невозможно.
-Эстер  хочет на море.  – с капризом буркнула девочка. Но рядом никого не было, и некому было воплотить её желание. Даже будучи на половину ребенком Эстер понимала, что надо сначала поработать, а потом уже отдыхать.  Выражая досаду, Эстер вздохнула и начала копаться в сумке. К приятному удивлению у девочки осталось лишь одно единое письмо, которое нужно было доставить по адресу какого-то магазина «Лолита»  Довольно улыбнувшись Эстер начала стоить планы, что все же заявится на пляж. Шумящий океан и прохладная вода безумно манили девочку, уставшую от жары.

Отредактировано Ester (2011-08-10 14:20:48)

Мир, словно берег моря, такой же шумный и красивый. Он не останавливается, ни на миг. Каждую секунду кто-то умирает, рождается, смеется, плачет, любит, мечтает… Все это повторяется по кругу. Образовывая цикл за циклом, год за годом. Остановись он на секунду и все рухнет. Всегда должен быть человек, который словно волна будет биться о берег, своими мечтами, любовью и жизнью. Мы все часть чего-то глобального, ведь  каждый является очередной вариацией этого мира. Стоит лишь внимательней присмотреться, ведь любая мелочь выдает в людях их вселенную. Взгляды, движения, побрякушка на ключах, закладки в книгах и браузерах. Они говорят без слов, но слишком много…
- А Астрид хочет мороженое
Прозвучало, словно кто-то задел несколько клавиш на пианино. Ожидаемо, но не предсказуемо. Эстер надеялась, что девушка что-то ответит, но что за слова это будут… хранительница не догадывалась. Казалось, что Эстер и вовсе не заметила незнакомку, но на самом деле она задумалась о мороженом, вспоминая вкус фруктового льда, которым её когда-то угостили. Ей хотелось попробовать еще раз. Ведь этот вкус ей определенно нравился. Не смотря на излишнюю сладость.
- И я знаю, где продают самое вкусное.
Девочка высоко подняла голову, дабы козырек бейсболки  не мешал рассматривать лицо девушки.  Несколько секунд Эстер рассматривала  небольшую родинку под левым глазом и только потом посмотрела в зеленые глаза девушки. Изучая лицо Астрид,  Эстер о чем-то думала, и словно наконец придя к согласию, девочка, довольно улыбнувшись, кивнула и ловко спрыгнула с лавочки, от чего колокольчик на шее робко зазвенел. Издав звук, который больше похож на мяуканье девочка потянулась  и подняла руки вверх.
-Услуга за услугу…. – тихо произнесла девочка прикасаясь указательным пальчиком к своей ладошке, - я расскажу тебе сказку, если покажешь, где продается мороженное. – и хотя это было предложение Эстер не дожидалась ответа Астрид. Девочка взяла брюнетку за руку и потянула на себя, дабы та встала. Но даже будучи хранителем она не смогла пересилить взрослого человека.
-Пойдем, я тебе все-все расскажу! – от нетерпения воскликнула Эстер, все так же пытаясь поднять Астрид.  Руки девочки были довольно холодные, из-за сниженной температуры. В общем хранителю и вовсе не нужно было мороженое. Но Эстер была самым натуральным ребенком. Да и сейчас она просто на просто не отказалась бы от энергетической подпитки. Она не сомневалась, что сможет получить от Астрид хотя бы немного эмоций. Она не была похожа на кусок льда, в её груди билось сердце и более того, она была человеком, с душой.

Отредактировано Ester (2011-08-14 18:46:44)

Можно было внимательно следить за её мимикой, угадывая наперед слова….
Можно было смотреть ей в глаза и читать все эмоции…
Можно, но не  нужно. Все  эмоции девушки, словно солнечный зайчик, практически не ощутимый, но его несмелые прикосновения к бледной кожи  непроизвольно остаются в памяти. Что-то уже подпитывало Эстер. Эти эмоции уже были знакомы, их часто испытают обычные люди, которые общаются с Эстер. Они теряются и начинают волноваться, хотя пытаются скрыть это, от чего Эстер становиться смешно. Она знает, что выделяется в толпе и уже привыкла к взглядам прохожим. Но каждый раз все было по-другому.
Девочке нравилась её новая знакомая. Она была красива. Таких Эстер видела лишь на картинках, но теперь одна из красивых картинок ожила перед нею. К ней хотелось тянуть руки, дабы удостоверится, что это не фарфоровая кукла. И от осознания, что девушка настоящая у Эстер пробегали мурашки по коже. Она всегда удивлялась насколько поразительным может быть очередное произведение Творца. Но этот мир слишком красивый поэтому и слишком хрупкий..
Астрид все же поднялась с лавочки, от чего хранителя переполняла радость. Она хотела, что бы с девушкой её связывала ни только одно мороженое. Она ведь могла ворваться в её мир. Но пока Эстер решила показать Астрид свой. Он переполнен красками и звуками, бабочками и теплыми улыбками., другого видеть она не умела. И хотя она прекрасно понимала, что людям свойственно саморазрушение это лишь часть жизни и их способ быть счастливее.
-Договорились
Эстер неторопливо ступала за Астрид, при чем держала руку девушки так, словно потерять её -  это самая великая катастрофа. Она не хотела выпускать эту бабочку. Ведь та сама села ей на плече, безумно красивая, с утонченными крыльями, что позволяют ей так легко порхать в воздухе. Неуловимая, она сама оказалась  на плече у Эстер. Девочка довольно улыбалась  и рассматривала прохожих. Она видела подобные пары, это ведь мамы со своими детьми. Эстер вздрогнула и сильнее сжала руку Астрид. Это новое чувство, которое она не могла понять. Стремление к чему-то.
-Что ты хотела услышать? – спросила девочка, подняв голову вверх, дабы снова посмотреть на лицо Астрид.
Что это за чувство? Эстер сжала маленькую ручку в кулак и начала пристально оглядываться. Неизвестное чувство, начало душить хранителя.  Её грудь опускалась и поднималась, но Эстер не чувствовала воздуха.
-Он здесь… - прошептала девочка. Она скользила рассеянным взглядом по парку, но так и не могла найти нужной фигуры. – я его не вижу, - снова пробормотала Эстер и подняла взгляд на Астрид.
-Прости… я должна идти. – взгляд хранителя был затуманенным, словно она провалилась в сон, при чем основательно и бесповоротно.  Эстер освободила свою руку  и ускользнула сторону. Она следовала за тем, ощущением, которое тянет её.

----секс-шоп «Лолита»

Отредактировано Ester (2011-08-17 22:39:26)

Начало игры

Ноябрь. 2011 год.
вечер: небо по-прежнему затянуто тучами, из которых льет дождь, под ногами грязь и лужи, в которых отражаются огни вечернего города.
Температура воздуха: + 5

На город медленно опускались сумерки. Еще не ночь, но людей почти не видно. Темные, неприветливые улицы, и лишь свет разноцветных огней играет на мокром асфальте. Парк почти полностью погрузился во тьму, за исключением лишь основных аллей, где по очереди зажигались ночные фонари. Безжизненный, всеми покинутый клочок земли. Люди, как муравьи, суетятся, спешат спрятаться поскорее от дождя. Темные раскосые глаза лишь изредка отрываются взглядом от асфальта, выискивая тонкую тропинку между лужицами, чтобы осмотреть свой путь еще на несколько метров вперед. Они все так похожи, но в то же время, в них светится что-то свое, что-то неотразимое. Душа. Но они все уперты взглядом вниз. Они чужие, и, возможно, проходя всего в метре друг от друга, они никогда не встретятся глазами. Люди.
Небольшое озерцо было сплошь усеяно рябью. Тяжелые капли барабанили по деревянному мостику, отбивая свой мистический, неповторимый ритм. Со стороны боковой аллеи медленно приближалась темная миниатюрная фигурка. Если вглядеться повнимательнее, можно было заметить некую неестественность в ее движениях - слишком резкие, изломанные, будто марионетка, нити которой дергает еще неопытный кукловод.  По мере приближения к освещенной аллее, которая переходила в мост, свет все больше освещал юное создание.
Девушка была одета явно не по погоде. Да и вообще было сложно назвать это полноценным одеянием - на ней была всего-лишь длинная вязанная туника с рукавами чуть ниже локтя. Будь эта барышня чуть повыше, наряд выходил бы за все рамки приличия, но сейчас намокшая и чуть обвисшая под своим весом туника напоминала скорее короткое платье. На этом описание одежды заканчивается, на ней не было даже обуви. По лужам девушка топала совершенно босиком, но это, судя по всему, ее ничуть не волновало. Кожа была белой, даже немного бледноватой, а от холода местами отдавала голубизной - там, где проходили венки - и была покрыта мурашками. Длинные волосы промокли и спутались, казалось, что сейчас они цвета мокрой ржавчины, и лишь изредка, когда девушка проходила под фонарем, тусклый свет возвращал золотистые краски ее шевелюре.
С ее появления в этом мире не прошло и часа. Эллин продолжала узнавать все больше и больше о своем новом воплощении, сталкиваясь с совершенно новыми для нее понятиями, как холод, боль, жажда и голод. Сейчас она была как новорожденный с интеллектом ученого и нулевыми знаниями об окружающем мире. Она понимала, что и у людей есть свой социум, но пока не знала, как же в него влиться. Как стать той мизерной ячейкой одного целого и прочувствовать, что это - быть человеком. Несколько раз Эл поймала на себе удивленные, а иногда - явно недружелюбные взгляды. Что-то в ней было настолько не так, что люди старались обходить девушку стороной. И эти мыслеобразы все сильнее давили на сознание, пока у Эллин не оформилось первое четкое желание - скрыться от них всех подальше. Ведомая интуицией и обрывками информации, витающими в пространстве, девушка направилась к наименее людному месту. Почему-то, во время дождя мало кому приходит в голову идея любоваться природой. А зря...
Едва освещенная фигурка остановилась посередине моста, куда свет с  аллеи почти не падал, и медленно села на край, свесив ноги. Как завороженная, Эллин наблюдала, как от каждой капельки по озерной глади расходятся тысячи мелких кругов.
Все в этом мире стремятся к индивидуальности, стремятся быть не-такими-как-все. А вот Эл, как ни парадоксально, хотела стать именно такой, как все остальные. Вот только она еще пока так и не поняла как.

Удивительно. За все время своих скитаний Эллин никогда не чувствовала себя подобным образом. Ей никогда не было одиноко...
С тех пор, как она покинула свой родной мир прошло слишком много времени. Но она не смогла бы его сосчитать - разница между реальностями слишком большая. Все что ей оставалось - это измерять свое путешествие количеством непригодных миров. Все ее предыдущие прыжки были откровенно неудавшимися. Все эти миры были по-своему красивы, некоторые - просто отвратительными, но ни в одном она не нашла то, что искала.
Мелкие шаги по радуге, как мостик в иную реальность, а затем танец на солнечных лучах. Синее солнце било в глаза, а она, почти невесомая, играла с солнечными зайчиками, купаясь в росе. Мир, где все краски взорвались ярким вихрем, разукрасив все в цвета радуги. Идиллия. Эллин впервые познала такое чувство эйфории. Этот мир хотел оставить ее себе. И она было почти согласилась. Но откуда же это сосущее чувство, что так - не правильно? Это не ее дом, и... А ведь точно, в этой реальности Эл не нашла ее. Зря потерянное время. Хотя кто знает, возможно, при следующем прыжке оно вернется назад на много тысяч лет, а потом - вдруг отмомтается вперед на миллионы. Быть может, сейчас она - старейшее существо в этом мире? Или же, наоборот - еще не родилась.
Девушка тихо вздохнула. Каждый раз она неизменно становилась частью того мира, в который попадала. И каждый раз ее новая сущность поглощала истинную натуру эллинов. Может, и теперь, в ней начал расти человек. Со своими чувствами, эмоциями. Со своими ощущениями. Эл училась воспринимать мир по частям. С помощью глаз, ушей, немного вздернутого носика... Большую часть она еще не понимала. Не смотря на то, что это была не первая материальная оболочка, Эл все еще отрицала тактильные ощущения. Боль, холод, чувство пробежавших по спине мурашек, прилипшую мокрую одежду. Это все было неправильно. Может, даже, плохо? Теперь, на инстинктивном уровне, Эллин понимала, что эти ощущения - неприятные.
И это чувство - тоже гадкое. Неужели люди так сильно нуждаются в себе подобных? Неужели им так необходимо, чтобы рядом был кто-то другой? И, в конце концов, неужели Эллин тоже нужен такой вот человек? Свой...
Из раздумий ее вывел звук приближающихся шагов. Девушка немного неуклюже, но довольно быстро поднялась, почти вскочила на ноги. В голове промелькнула мысль, что ее пятая точка уже успела порядком замерзнуть. Несколько мгновений она колебалась, не зная стоять ей, или же лучше уйти, но приближавшийся человек бросил на нее равнодушный взгляд, и, сдя по всему, потерял всякий интерес к ее персоне. Невольно напряженные плечи чуть расслабились. Не отрывая глаз, Эл следила, как молодой человек подходит к противоположным перилам и оборачивается к ней спиной.
Странный. Все остальные меня лишь обходили стороной. Или, дело, все же, было не во мне?
Еще несколько минут девушка смотрела в спину парня, удивляясь тому, как он упорно ее игнорирует. А затем решение пришло как-то само собой.
Эллин сделала несколько шагов вперед и легонько похлопала его по спине. И прежде, чем человек обернулся и встретил взглядом ее глаза, цвета темной зелени, у него в голове появились первые мыслеобразы; они даже не были оформлены в слова, так - скорее ощущения на интуитивном уровне. Что-то вроде приветствия. И знакомства. Она хотела узнать его чуть поближе. Может, потому, что он первый, кто не бросился обходить ее стороной только потому, что попросту не заметил. Пожалуй, это ощущение тоже коснулось сознания парня, но лишь слегка, так и не приобретя форму полноценного ощущения, которое можно было бы понять так же просто, как предыдущие.

Отредактировано Ellyn (2011-11-04 14:21:52)