Губы Алекс тронула небольшая усмешка, а мысленно она просто давилась от хохота. Сама мысль о том, что Эрриан может быть ее "хахалем" просто смешила эльфийку. На самом деле она считала, что Богку смерти чужды такие желания, как страсть, любовь или секс. Это же была смерть, а смерть должна быть выше всего этого. Да и вообще она на него не смотрела как на парня. Наверное Эрриан испытывал те же чувства. Да, он был ей довольно близок, но как друг и не более.
Молодую эльфийку безумно забовлял этот маленький беспокойный дух и поэтому еще раз ухмыльнувшись она пошла за ним. У нее всегда были хорошие отношения с разными духами, которых было предостаточно в ее лесу и повода неверить малышу у нее не было, к тому же духи земли всегда славились своей честностью и хорошим отношением к людям, а эльфам они вообще благоволили, всячески помогая лесному народу.
Давай, а то может они там уже и к чему-нибудь большему перешли, чем обнимашки и поцелуйки. Глядишь раздевает ее уже твой юнец! А может он ее убить хочет?
Алекс резко остановилась, едва услышав слова об убийстве. Наверное он пришел за той девушкой, а смотреть на смерть, а тем более мешать шинигами эльфийка была не намеренна.
- Наверное поэтому он меня бросил. Не хотел, что бы я видела все это... ну и правильно, мне смерти хватило, хочку видеть жизнь...
- Знаешь... я думаю не стоит им мешать.- тихо обратилась она к духу.- Он наверное свою работу выполняет, так что... И ты тоже не ходи к озеру, не хорошо мешать Богу Смерти. Пока маленький дух.
С этими словами эльф резко развернулась и сунув руки в корманы ппошла прочь из парка.
- Нужно к отцу заскочить, пора платить за лечение...- мелькнула мысль.
Алекс шла в направлении больницы, надвинув копюшен на голову и чуть опустив плечи.
---) Центральная больница.

Тепло её руки, запах её волос – теперь это все стало частью Эрриена. Судьба наконец закончила плести свои причудливые узоры, вокруг этих двух, сняла окончательную мерку и приказала долго жить. А что еще делать? Лишь радоваться каждому дню и каждому мгновению, проведенному рядом с… любимой?
Интересно как все получается. Ведь веков пять назад, скажи кто Эрриену, что он влюбится, словно маложавый юнец, этот кто-то, тут же был бы отправлен на тот свет. Ну или по крайне мере прослушал лекцию на тему того, как могут такие предъявления сказаться на здоровье, изрекающего их. А теперь?
«А что теперь? Я все еще мелкий и неопытный простофиля...» - в зубах оказалась сигарета, рука потянулась за зажигалкой – «А может ну к черту?».
Наверное, так и бросают курить. Сигарета тут же был щелчком отправлена в ближайшую урну, а бензиновая зажигалка так и осталась лежать нетронутая.
Девушка положила голову ему на плечо. Со стороны они наверняка сейчас напоминали молодую парочку, что пришла сюда в парк, дабы полюбоваться на озеро. А впрочем ничего удивительно, ведь если присмотреться, таких «голубков» тут навалом. Только не у всех за спиной такая же история…
- А никто вроде и не говорил, что сказка закончилась. Она продолжается, только теперь ее пишем мы.
Эрриен уже и думать забыл про то, что вокруг него уже не поле, а мир. Тот самый, реальный мир, в котором время вновь идет своим чередом, а не ждет тех, кто затерялся в воспоминаниях прошлого. Мир, где нет случайных встреч и счастливых совпадений. Всё это осталось там, на улетевшем поле…
«Если уж и случилось так, что повезло тебе и вот твое счастье, совсем рядом, то держись за него крепче и не отпускай, какие бы трудности не ждали впереди» - крепче сжимая руку Йо, Эрриен поймал себя на мысли, что может сделать девушке больно.
- Прости, я задумался – тут же ослабив хватку, парень продолжи держать ее ладонь в своей, все поражаясь тому, какой нежной и невесомой может быть девичья рука. Словно держишь мягкий шелк в руке.
- Что может быть хорошего в том, чтобы находиться рядом с вестником Смерти? – парень улыбнулся, глядя на то, как разбегаются круги по воде. Наверное, так же сейчас вели себя мысли в его голове. Ускользали, не хотелось думать о важных вещах и насущных проблемах. Казалось, что раз Йосеи теперь вместе с ним, то и путь его завершился. Можно сложить ручки и спокойно умереть.
Но как бы не так… Ведь нужно выполнить то, для чего…
«А нужно ли? И хочет ли Йо помогать тем, кто населяет этот мир? Ведь именно люди сожгли и растоптали то, что было ей так дорого. Человечество само уничтожило свою панацею от всех бед, так стоит ли теперь стараться ради рода людского?»
Эри прислонился щекой к волосам девушки. Та по прежнему держала свою голову у него на плече.
В конце концов выбор он сделал. Его задача потакать капризам этой вот девочки. Любое ее желание – закон.
- Приказывайте моя госпожа. Ваш верный слуга весь в внимании - что-то очень часто, в последнее время он стал улыбаться.

Еще целых два часа до её работы… Целых два часа вместе, а потом, большой город вновь ненадолго разлучит их.
Да, вот она суровая реальность – даже кицунэ, мифические существа, созданные совсем для иной цели, вынуждены вливаться в ритм мегаполиса. Искать работу, притворяться людьми, прятаться, чтобы не дай бог, человечеству не открылась правда о том, что он не одиноки на этой планете.
Размышлять на тему того, кем работает Йосеи и довольна ли она своим рабочим местом, откровенно не хотелось. Слишком уж неприятная тема, для сегодняшнего дня.
«Да и я с фотоаппаратом таскаюсь отнюдь не для красоты…» - парень тяжело вздохнул. Интересно, и куда делось его абсолютное безразличие?
Как быстро меняются роли в этом спектакле. Теперь уже Йосеи куда-то тащит Эрриена за руку. Впрочем, так и должно быть. Теперь у руля стоит она, а парень должен лишь стать её «кораблем», способным выдержать любую бурю и доставить свою хозяйку куда угодно, хоть на край света, хоть к самому черту в гости, будь на то воля Йо.
Люди… Их способность безмятежно радоваться каждому дню, всегда была непонятна шинигами. Живут они мало, физически не так уж и сильны, в магии тоже недалеко продвинулись, а их зависимость от технологий переходит все мыслимые и немыслимые границы. Сегодня, представить себе человека, не знающего что такое мобильный телефон или домашний компьютер, просто невозможно. Так чему же радоваться? К чему эти улыбки на их лицах?
Хотя с другой стороны, представить себе вечно угрюмое и унылое человечество тоже невозможно. Может, лишись они всех эмоций, в их мире стало бы поспокойнее. Не было бы войн, уменьшилось количество смертей, а совместными усилиями ученых, было бы изобретено средство от смерти, дарующее абсолютное бессмертие…
И ведь между прочим, множество авторов описывали так называемое «светлое» будущее, в котором человек сможет подавить свой темперамент, полностью посвятив свою жизнь изысканиям и науке. Антиутопия… Почему? Почему антиутопия, ведь вроде же все хорошо!
Увы, но человеческое «Я» никогда не сможет спокойно сидеть в клетке, никогда не сможет жить по определенной структуре, исключая те, маленькие радости жизни, что помогают роду людскому идти вперед семимильными шагами. Их характер всегда бросает вызов окружающему миру и запретам. Вспомнить хотя бы Вавилонскую башню.
Бог запретил людям возвращаться в Рай. Тогда они решили, что смогут добиться «аудиенции» с Всевышним, при помощи такого забавного, на взгляд Эрриена, метода. И естественно их ждало разочарование. Получив неслабый щелчок по носу, человек упал вниз, скатился ниже плинтуса, как они сами любят говорить.
Однако, как и всем созданиям Божьим, им свойственно самовосстановление, саморегенерация. И наверняка. Пройдет не одно столетие, но люди вновь примут попытку дотянуться до Бога и тогда, он вряд ли сможет им помешать.
«А значит приятно, хоть иногда побыть частью этой толпы, проникнуться в их чувства, в их мечты, подышать с ними одним воздухом»
Девушка продолжала тащить Эри за собой.
Видя перед собой Йо , целеустремленную и уверенную в себе , парень понимал, что на самом деле верит в светлое будущее. И для рода людского и для них двоих.
Она сказала, что ей достаточно будет лишь его присутствия, для того, чтобы жизнь казалась полноценной. Вот и всё ее желание на данный момент. Ну и как тут отказать? Весело провести время вместе…
- Хммм… Знаешь, а я тут такое место знаю! Пошли! – и вот, он снова впереди, снова ведет Йосеи по одной, лишь ему известной дороге.
Идти оказалось недолго, минут пять от силы. Зато, оно того наверняка стоило…
Этот холм являлся самой высокой частью парка. Отсюда было видно и маленькое озеро и прогулочные аллеи. Небольшая смотровая площадка, огражденная перилами, на которых весит убедительная просьба не перелазить через ограждения, ибо это может привести к смерти. И город… Ночью, если смотреть отсюда на этот многомиллионный населенный пункт, то можно подумать, что это и не Токио вовсе, а просто нагромождение осветителей, транспарантов и прочих излучателей искусственного света. Словно огромная новогодняя елка сияет этот город в темное время суток.
А ведь когда-то, много лет назад, когда еще столицей Японии было Эдо, когда страной правили сёгуны и были еще живы два могучих клана…
- Когда-то, тут было красиво… Густая растительность, ни одного человека на мили вокруг. Хотя нет… Вон там – Эри показал пальцем в сторону асфальтовой дорожки, огибающей небольшую рощицу. Отсюда она казалась тоненькой, не больше сантиметра в толщину – Вон там жил отшельник. Сибэ его звали, как сейчас помню. Частенько я засиживался у него. Умный был мужик…
Каждый вечер, я прилетал в эту страну, чтобы зайти к нему. В Японии тогда только-только появился чай, а вместе с ним и чайная церемония. Отшельник этот диковинный напиток терпеть не мог, но для гостя, то бишь для меня, заваривал.
Помню как облил он меня кипятком – на лице Эрриена заиграла улыбка – Я тогда чтобы подозрений не вызвать рассказал ему так много… И о том, кто он и кем была его мать, и какую роль он играл в брачных играх болотных хмырей. Много чего неприятного. А он лишь извинялся и бегал вокруг с тряпками, размахивая руками и обвиняя себя во всех грехах смертных. Забавный был парень.
А говорили мы с ним в основном о жизни, о других странах и народах. Я ему представился путешественником, хотя, откровенно говоря, он мне никогда и не верил.
И лишь однажды я заглянул к нему не на чай. Он тогда все понял. И кто я такой и что я тут делаю. И тогда… - парень замолчал. И к чему он начала этот разговор?
- Хех, что-то я все о Смерти и о Смерти. О себе, да о себе… - Эри вздохнул – В общем, не получилось показать тебе всю красоту этих мест, так как я совсем забыл, что здесь стоит вот это – кивок в сторону возвышающихся небоскребов Токио, настолько высоких, что порой кажется, что они небо собой подпирают.
- Так что я с радостью выслушаю твои варианты дальнейших событий. Что как и куда?

Вопреки ожиданиям Эрриена, рассказ про отшельника даже понравился Йосеи. Так сказать, помог воссоздать образ здешних мест, пейзаж, что был тут много лет назад. Видать не только шинигами умели чувствовать энергетику, оставшуюся от призраков Времени.
На мгновение, парню даже показалось, что он вновь видит тот самый домик. Дороги куда-то исчезли, вместо них остались слегка протоптанные тропинки. Многоэтажки вдалеке подернулись рябью и исчезли, а на их месте возникли леса.
И Сибэ всё так же спокойно шел за водой к ближайшему озеру, перекинув через плечо бурдюк, сделанный из кожи какого-то животного. Солнце светило ему прямо в лицо, отчего мужчина щурился и слегка улыбался. В какой-то момент, человек остановился, обернулся к стоящим на смотровой площадке и помахал рукой.
Эрриен слегка покачал головой, прогоняя наваждение. Вряд ли Йо видела то же самое...
Дальше по плану были аттракционы. Вот что-что, а эти машины, для увеселения люда, Бог Смерти никогда не любил. Был даже случай, когда он «работал» по делу об Американских горках. Тогда целый «поезд» слетел с рельс и врезался в колесо обозрения, которое находилось неподалеку. В городе это стало одной из самых больших катастроф и местное кладбище тут же выросло на 350 квадратных метров.
Но кто-то, когда-то сказал, что смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика.
Поэтому, по большому счету, этот случай не затронул ни чьей души, кроме родственников и близких погибших. Да, такова природа человека. Он будет равнодушно созерцать за страданиями других, но когда беда придет к нему в дом, искренне удивится, почему же никому нет дела?
Посмотрев туда, куда тащила его Йо, парень чуть не передернулся от отвращения. Колесо обозрения или же «Чертово колесо». Второе название ему подходит больше. Однако, если девушке доставит удовольствие поездка на этом вот аттракционе, то шинигами полностью её поддержит.
Стеклянная кабинка, закрытое пространство. Довольно таки простой механизм, поднимающий эти кабинки наверх. Проверку он прошел наверное неделю назад, как раз перед открытием сезона, так что все должно быть в порядке.
Решив перестраховаться, парень все-таки глянул даты Смерти садящихся в кабинки людей. Ни у одного нет сегодняшнего числа. Значит все в порядке…
В принципе, чего бояться Богу Смерти, которого даже прямой залп из корабельного орудия не берет? Просто расплавить свою физическую оболочку и исчезнуть. Но вот только Йосеи так не умеет, а за девушку шинигами боялся сейчас, больше чем за себя.
Начался медленный подъем наверх, вместе с которым последовало странное желание его хозяйки – закрыть глаза. Почему странное? Увы, но не понимал Эри вот таких вот романтических настроений. Вернее, пока не понимал. Не видел смысла в сюрпризах и прочем. Если девушка хочет показать ему пейзаж, то почему бы ни сидеть все это время, наблюдая, как чудесная картина появляется постепенно?
Мир ненадолго окунулся во тьму. А когда веки парня вновь поднялись, то…
Такого Эрриен еще не видел. Возможно потому, что ему ни разу не доводилось кататься на подобном аттракционе. Вдобавок ко всему, начала говорить Йо, рассказывая о том, каким она видит это место. Место, которое длится всего несколько мгновений.
Мир, в том понимании, в котором его знал Эри исчез. Не осталось и следа от перенаселенного Токио, от высоких технологий и от людской жизни. Небо распахнуло свои объятия перед шинигами. Совсем как тогда, на Небесах. В настолько древние времена, что порой кажется что это было в другой жизни.
Ветер наполняет крылья и ты летишь, наблюдая за тем, как внизу раскинулось полотно земли. Еще тогда, когда не был изгнан человек из Рая, молодой Эррианиель любил летать вниз, чтобы осматривать угодия земные. Тогда он точно так же, с огромной высоты смотрел вниз, наслаждался каждым мгновением полета. А сейчас…
Колесо нельзя остановить. Вернее можно заставит Время притормозить ненадолго, заставить сбавить ход, но вот чтобы оно застыло навечно – такое не под силу даже самому Богу. И потому странный механизм, придуманный людьми сейчас начинает ползти обратно вниз, а чудесный пейзаж постепенно исчезает. Меняется угол обзора, меняется и красота этого места…
До земли они доехали в полной тишине. Неизвестно почему молчала девушка, но вот Эри просто потерял дар речи. Даже захоти он сказать сейчас хоть что-нибудь, вряд ли бы из его рта вырвалось нечто членораздельное и понятное. Словно маленький ребенок, увидевший чудо. Чудо, в которое он верил всю жизнь, но никак не мог к нему прикоснуться.
- Спасибо тебе Йо. Я не никогда не забуду… - сейчас в голосе послышались нотки некой досады. Жаль не успел он сообразить, что можно запечатлеть эту картину на фотоаппарат. А теперь уже немного поздно.
- Ну что, давай я угощу тебя чем-нибудь. Мороженным, например – ,словно читая мысли Йосеи, парень повел ее к прилавкам.
Нет, мыслительные процессы шинигами и впрямь не мог видеть, но та невидимая нить, что соединяла их, легко передавала настрой и некоторые желания. Вот например сейчас, Богу Смерти ни с того, ни с сего захотелось отведать чего-нибудь сладкого и холодного.

<-- Здание полиции

Май. 2010 год.

С самого прекрасного момента в этих сутках - окончании рабочего дня - все происходящее начало напоминать какую-то хитрую инструкцию по откупориванию сейфа: «...сначала покрутить по часовой стрелке, потом против, после этого подергать вверх-вниз и вправо-влево. Не открывается? Ладно, тогда дергайте куда хотите. По-прежнему не открывается? Вот зарррраза! Ладно, без паники - возьмите 100 грамм тротила...» А ведь в коридоре, вместо привычных «рабочих» звуков заступающей ночной смены хлопков туго набитых папок о столы, отрывистых команд тренировок, воплей на тему того, что столовая закрыта, на него обрушился грохот опрокидываемой мебели, треск ломающегося дерева, отборный мат, рев и топот ног, словно стадо слонов присмотрело клуб для ритуального вальсирования в честь Дня Всех Святых. По коридору, навстречу начальству «выставив вперед рога» буйволом с шершнем в заднем проходе несся его новый «щенок»-заключенный, пойманный только утром на не задавшемся ограблении банка. А следом за ним, отчаянно матерясь, гремя цепями, бежали трое охранников с самим Ван Бергом в арьергарде.
Послушный инстинкту самосохранения, оборотень от греха подальше вжался спиной в стену, чтобы не попасть под «приветственный галоп» осчастливленного визитом его светлости, персонала, и ретироваться на улицу; нет, никаких баров! Тишина, покой, свежий воздух! Что и сказать, «сюрприз» удался на славу. Во-первых Ван Берга чуть удар не хватил, когда сзади, с невероятной, не демонстрируемой до того ловкостью, почти бесшумно возникла огромная туша. И ладно бы туша хотела о чем-то поговорить или лезла в драку. Так нет же, - как оправдывался мужичонка потом, - мысли заключенного занимали совершенно иные, куда более интимные планы. Картина, представшая перед ним, была, мягко говоря, необычной. Этакие «скачки с препятствиями» в исполнении его персонала, но скорее всего именно все это и послужило основной причиной для того, чтобы Габриэль свернул в сторону выхода раньше времени.
В барах душно и накурено. Старенькие кондиционеры, коими снабжалось помещения, не справлялись с духотой и постоянным сигаретным дымом. Создавалось впечатление, что запах табачного дыма, самых разных по крепости и маркам сигарет, пролитого пива, джина и виски, ровно как и дешевых моющих средств, стал визитной карточкой всех подобных мест общественного развлечения. Нет, все-таки в парке лучше; мужчина мягко присел на скамью и закинул ногу на ногу, попутно прикуривая новую сигарету.
Прокашлявшись в кулак после очередной затяжки, провел большим пальцем по брови и вытянул из кармана штанов сотовый. Видавший виды, но, как ни странно, все еще в рабочем состоянии, черный слайдер с затертыми тусклыми кнопками поприветствовал владельца стандартными обоями в виде песочных часов, а затем, после нажатия правой верхней клавиши, вывел на экран список внесенных в память телефонных номеров. Отправить сообщение Каю, чтобы приходил в парк, как только освободится, спрятать обратно в надежное укрытие плотной ткани. Работа — работой, но в этой жизни надо еще что-то и полезное делать. Логика там, здравый смысл, ну, вот по такой части. Но ведь все мы не дети умственной деятельности ученых-математиков. Создатель всех этих людей, если подумать, скорее гуманитарий, чем математик, хотя никто спорить не будет, что и в точных науках он силен. Рассчитал все, расставил, продумал. Планеты у него с орбит не сходят, Солнце висят на нужном расстоянии, Земля крутится вокруг себя с оптимальной скоростью – голова ни у кого не кружится. Но все это как-то без души, без огонька, без эмоций. Сразу видно, Создатель этот – большой выдумщик и точные науки ему не по душе. Вы посмотрите только, какими красивыми он сделал планеты. Одна краше другой. Математик бы так не смог. А что уж говорить о людях! Что не субъект – то история. Начнешь копаться, с ума сойдешь либо от восторга, либо от скорби. Это же уметь надо, придумать человека. Однако интересный человек – человек ненормальный. Так что, ясное дело, иногда Создатель делает их, людей, немного странными. Лишает логики – а что, так гораздо веселее, если задуматься. Без логики-то. Еще бы совесть иногда отключалась, вообще замечательно было.
Да, люди чертовски забавны, но это был один из тех немногих вечеров, когда они еще не начали раздражать Габриэля в полной мере.
- Задолбал ваш серый и тухлый городишко, - громогласно завершил сеть мысленных процессов мужчина и то ли зевнул, то ли осклабился. Взлетели перепуганные голуби, еще не успевшие скрыться на чердаках для ночевки, покрутила пальцем у виска молоденькая ангелица и, стыдливо укутавшись в покрывало белоснежных крыльев, поспешила прочь.

Кажется, всего-то прошло четыре месяца, как те чувства настороженности и тревоги, с которыми он выглядывал из-за сухеньких кустиков гнилого городка на три дома, в сотне километров отсюда, от абсолютного покоя, вновь навестили его. Отвратительное ощущение. Вонючее дежавю. Столько впечатлений от двух недель: ничего перед собой, кроме ощущения тяжести гранатомета и мыслей о погибшем. Потом стало легче. Все навалилось одновременно: ненормальный голод, безнадега, тоска, перелеты, ночевки в гостиницах, страницы желтых газет (шрифт заголовков брызгал в глаза как раскаленное масло) тоже мне раздули историю: ужасное злодейство, ограбленное детство, полицейские дознания, унижение, и самое мерзкое - бессилие, и угодливо покровительственные замашки надзирателя. Чертово колесо жизни, перемололо кости, намотало душу, как кишки на маховик. Сегодня удивительный хищник, гуляющий мимо, скучает и Габриэль провожает его каждое утро полусонным взглядом - похоже ли это на бред сумасшедшего, готов ли он биться об стеклянные стены своей Бетлемской королевской больницы? Бл.яде-бог беззащитен, как желтый резиновый пупс. Вокруг все - каких-то 300 кровавых пятен. Пятен тьмы. Пятнышки на коврике. Пят-ны-шки. Милые. Ублюдки. Людишки.
Молодые бл.яди и дешевые боги. Мглистые моли и ядовитые вши.
Между нами Простой Автомат Абсолюта.
Успею! У меня фора! Аллюр три креста!
Сигарета, дотлев, опалила пальцы, неприятно дохнуло жженой плотью и прожженным ногтем - с треском и копотью в костре догорает то, что всего десяток минут называлось человеком. Кости прогорают очень плохо; кожа лопается и сочится быстро испаряющейся кровью гораздо быстрее. С самого утра. Хотелось классического провинциального скандала. С битьем посуды, уховертным дамским визгом, понятыми, протоколом; ничего, с него самого не убудет вовсе. Габриэль мучался, как амазонская змея, которой некуда девать яд из мешочков под клыками и она готова кинуться на все, что угодно.
Нужно срочно что то простое, как орех. Простое, как орех, и хрупкое, как яичная скорлупа, оставшаяся на столе после спешного завтрака, оно наверняка сидело у себя в баре, глушило дешевое пойло и смотрело внутрь себя - идеально.
Свет. Тень. Свет. Тень. Свет. Тень. Фальстарт.
Тварь лениво поднимает голову и взгляд ее, взгляд черных, угольных глаз, выражает скуку и безразличие - Габриэль слегка поворачивает голову в сторону шагов и характерного запаха: паутина, красное терпкое вино, тлен, полынь. Пыль. Много пыли и мраморной крошки, с беззвучно осыпающейся с изящных тонких плеч, словно по пышной груди смуглоликой богини Кали, по голубому телу старой, с трещинами, статуэтки. Три, четыре десятка шагов, и каждый точно сухой костяной щелчок. Металл с тихим скрежетом вгрызается в древесину, она резче бьет по восприятию, но замирает неприятной заминкой на краешке сознания.
- Мне показалось, ты скучаешь. - Dead Smell bad. Щелк, белая бусина. Щелк, черная. Четки в руках, что остались от слепого падре, да его улыбка, все играющая на отполированных пальцами костяных шариков. Душный, вяжущий горло запах прелой земли, гниющего дерева и сладковатый, похожий на давешнюю падаль, запах роз. И хочется разорвать себе горло, пальцами вышкрести изнутри эту гниль, не дышать вовсе. Тело сжатой пружиной точно клацаньем метронома следует за стремлением разума.
- А еще, - секундная пауза на то, чтобы подняться со скамьи и тварь, черной огромной бабочкой, возникает на мгновение рядом, растворяется в сумраке городского парка, где подметены аллеи, где подстрижены кусты и высаживаются каждой весною яркие цветы, - ты обещал мне шрамы. Здесь.
Габриэль провел ладонью поверх обтягивающей тело безрукавки - от правого плеча до нижнего левого ребра, ухмыльнулся. Кажется, прошло всего-то четыре месяца. Вы микробы метро, пациенты моей Хиросимы. Демонстраторы страха, герои тотальных деструкций. Желтый пупс, только попискивающий под стопой, вытягивается в молодого мужчину с белыми волосами и напряженным взглядом.
Щелк, белая. Щелк, черная.

Най-на-на най-на-на най-на-на! Уёб*к, я тебе хребет вырву, эту палку железную на место его вставлю! Наше дело дрянь, слышишь, парень, дрянь! Останови меня, парень! На лице не двигаются мускулы - замерло пластиковой маской дешевого театра-кабуки на самых задворках трущоб, посерело в мягко легшей тени деревьев. Что же ты на людей кидаешься, парень! Катана дразнит тонким лезвием, а в руке уже покачивается тяжелый нож; он не удобен людям, нанося серьезные раны одним ударом тяжело изменять траекторию атаки и управлять в броске: но людям многое кажется сложным. Депрессия приобняла за плечи, глубокая, как общий наркоз, долгая, как трасса через запад на восток, нож взлетел над расслабленной рукой, бледные пальцы сомкнулись на приятной форме рукояти - заезжий музыкант целуется с трубой.
- Человек слова.
Холодные, стекляшками, глаза - глазенки - кукловода; его тонкие губы - легко разбить в кровь; светлые волосы - в беспорядке обрамляют точеные скулы; омерзительный голос, неровная походка, и отстраненность, прострация, свойственная всем им, дохлым, хилым, прячущимся за спинами своих марионеток - и вот, должно быть, откуда пахнет мрамором и с чьих плеч ссыпается белая крошка. Вот в чьих руках скрипит металлом о металл. Прилизанный мальчик лет под тридцать. Язык не поворачивается назвать его по другому, чем мальчиком. Крысеныш на меду и только тонкий хвост не виден из-под полы. Бедро. Рука.
Он затряс башкой, как мокрая собака, отер ладонью загривок.
Отлегло. Отхлынуло. Прилив давления и драйва.
Щелчок, как боек курка бьет по капсюлю и удар. Тело изгибается, изгибается уходя от удара, но безнадежно не успевает - это безопасно, прижаться к кукловоду так, что нож тянется, сладко поет свою оду чужой крови, и касается лезвием щеки. Беззвучно хохочут кусты шиповника, аплодируют тонкими острыми шипами. Зрители в зале, в мягких креслах и с буклетами из глянцевого картона.
На вытянутой морде Твари расплылось изумительное отчаянное разочарование: «ну почему всем все-все-все и бонус-вишенка, а мне... накося выкуси и поджопник?!»
- Ты не один пришел на встречу с адвокатом, - это не честно, ты нарушаешь правила игры. Матовое черное лезвие щерится зазубренной заточкой.
Его разобрал колкий сухой смех. Он хорошо помнил фотографии из интернета. Цветные. Вывороченные язвы, отгнившие как при проказе пальцы, скоротечное после инкубационного периода разложение, мокнущие волдыри, разбухшие синюшные наросты, «съеденная» язвами слизистая и роговица глаз. Малейшая трещинка - и это уже во мне, точнее я это оно. Надышался сам - передай дальше. Какое красивое слово «антракс», желтые марсианские костюмы химической и бактериологической защиты, стеклянные шлемы, рукавицы...
И не страшно прижиматься к сшитому из обрезков плащу - нет пространства для взмаха, а он, конечно он, прекрасно чувствует себя при близком контакте.

Царапина на ноге поверх колена и удар наотмашь, «ты тоже не секретарша в мини», жизнь вспенивается бурной зеленью вокруг - будто хоть сейчас собирай и выплескивай. Голоса, разговоры, обрывки фраз, оттенки вкуса, бахрома запахов. Сальная грязная тряпка. Подкисшая капуста. Выжаренное масло лижет рыбный бок. Тяжелый, громоздкий нож, подходящий для рубки тростника в Китае и цепких пальцев в Австралии, способен глубоко вспороть бледную тонкую кожу. Нежно поцеловать в щечку. Gut Nacht! Сводит судорогой. Дорогая ткань давно в палой прели. Абсурдность происходящего еще не успела подкрасться к сознанию и все воспринималось весело и правильно. Очень весело... От хрипа в горле тоже хотелось смеяться. Очень правильный оттенок. Один зрачок больше другого; не больно, не холодно, не жарко - по венам железными копытами лошади отдается барабанная дробь MDMA и хочется улыбаться, но челюсть свело намертво. Еще два часа назад и он с трудом может говорить.
Зализанный мальчик дразнится короткими шортами.
На белой щечке теплый материнский поцелуй стали.
Ключица. Хрупкая изогнутая кость, опасно близкая к коже. Щелчок зубов. Ключик, замочек. Свистящий детский звук органчика-калиопа. Вращалась под косым дождем стеклянная карусель противосолонь. И бессловно путаясь в зеленых с прожелтью мокрых липовых кронах сходила из пасмурной простудной пустоты, из бессонницы небес, хрупкая ранняя весна. На узкую морду опадают цветки сакуры, потревоженные легким, теплым вечерним ветерком и тварь морщится; поднимается на лапы, щелкая длинным хвостом.
Я слышу песню в дали, но я слышу лишь...?
Тварь всей своей огромной тушей распласталась на асфальте - словно легла тень от облака в солнечный день, - болт лишь слегка задел костяной нарост на ее голове, а удар...удар был прекрасен и, по правде, Габриэлю и не жалко было бы пожертвовать и плечом, и всем, что могло быть задето ниже: умение этого «мальчика» росло с каждой встречей. Сгустилось, наползло, нахлынуло. Неправильность. И как игла в виске долбит. Неправильность... Классика затертого локтями и поеденного молью пафоса - красный костюм лифтера, черная кожа, сверкающий взгляд - напротив, серость и грязь городского парка, пятна на одежде дворников, лица детей и липкое мороженное, стекающее с пальцев; а вечером, вечером ничего - тихо, уютно. Пепел. Растет, ширится столбиком на тонкой вишневой сигарилле. Хрип. Скачущая игла на старой пластинке. Сипит, каркает, изображает мелодичный голос. И неожиданное светлое пятно. Мягкое округлое лицо с дерганным и цепким взглядом впивается на миг в зрачки, словно пытается выяснить ответ на какой-то вопрос. Да, удар пришелся как раз по росту человека. Катана вспорола пустоту; ноздри щекотнула пыль, крошки мрамора посыпались под лапы.
Сзади улыбнулась пухлыми губами из полированного камня бездушный аватар древней богини - не звенят замершие мертвым грузом, отягчающие мочки ушей серьги, не блестят кольца на тонких пальцах, сжимающих древко гуандао и оплетенную рукоять меча. Тихо поскрипывают щиты в руках, браслеты на которых столь же мертвы звуком, сколь складки одежды, выточенные неизвестным мастером. Каннон, Идзанами, Эмма, великий царь, - как это пошло! Богиня Кали улыбается черным черепом в глазах твари.
- Ты ограбил музей исторических искусств? - кукла готова упасть на колени, идет на полусогнутых, лишь бы спасти белую мраморную грудь от жалящих прикосновений пуль серьезного оружия - привет, современность и спасибо тебе за обилие игрушек, которыми можно не напрягаясь вышибить мозги! Салют да благодать на празднике жизни! Она не просто готова упасть. Она падает на колени. Максимальная простота и дешевизна. Крепкая отдача и фантастический разброс пуль - половина обоймы уходит роем пчел в голову куклы, а три или четыре отлетают в руки, держащие оружие (или щиты? нет, не приглядывался).
Очередь гуляет дальше, вышибая кору с тел деревьев, и рассекает полосой торс кукловода. Посередине, по животу, но там же плащ, там же бронежилет улучшенной модели на всю располневшую тушку маленького ягненка.
- Кто убил Лору Палмер? - внятно и важно произнес сонную ахинею Габриэль, останавливаясь. Боком к кукловоду. Боком к его кукле. Скрип рассохшегося дерева. Что-то движется. Сейчас угадаю. Это был Вишес?
Тебе водить.

лень исправлять ошибки.

С громким свистом щит пролетел над головой, как фанера над Парижем, и умчался куда-то в темные кусты, навевающие суеверный ужас. Там, в их темноте да зелени, беззвучно смеются колючки на ветках. А кукловод сипит рядышком - пол-царства за компас или прибор ночного виденья! В одном ингреме кончились патроны - ай, яй, он не взял с собой запасные заряды в достаточном количестве, чтобы разнести весь парк и несносного мальчишку вместе с ним в требуху, да скормить маленьким черным жучкам человеческой ненависти. Они кусаются, царапаются тонкими лапками, а запах...премерзкий запах, мсье немецкий англичанин! Закройте нос батистовым платком да оботрите руки: несчастный аватар богини не в трещинах своего мраморного тела действительно божественное количество бактерий. Мох, гниль, мерзость, которой не стоит попадать на холеную кожу.
        Туп... туп... туп... - скакал между огоньками красный резиновый мячик с синей полоской. За ним спускался, опустив льняную голову мальчик лет семи в нарочито взрослом фрачном костюме. Растрепанные волосы налипли на смазливое личико. Анорексичная фигура дамы на фоне окна. Раздвигает плюшевые гардины. Постель - как редут после артобстрела, силуэт страусового пера в прическе. Маленькое черное платье. Ад. Яд. Сэкс-аппил. На зябких плечах - облаком мерцающий мех, в левой, суставчатой от диет руке, - четки из куриных черепов со стразами «Сваровски» в глазницах. Воздух пропитан запахами, пота, крови, болгарским розовым маслом. Тончайший эфимер, который то держит тебя, то расходится от малейшего движения, и ты летишь, летишь. Сумбур. Сочетание несочетаемости. Там, внизу, на снежной равнине, которая одна и способна тебя держать сейчас, в конце лета, мышцы рвет болью, выгибает хребет. Обнаженный человек зарывается в снег. Только тот не приносит долгожданного облегчения. Под кожей бугрится, течет, меняется. Белая равнина, белый человек, белая боль. Все отчаянно белое и чистое. Такое чистое, что и не прикоснись. Кожа расходится, показывая кости. Белые кости на белом снегу. Сходится обратно, облипает снегом. Обрастает шерстью. Белой шерстью. Белым зверем, которому все равно, что делать на белой равнине. Которому некому рвать глотку на снежной целине. И не это ли зовется раем? Локоть давит на горло, а пальцы стискивают запястье. Не видно ни зги. Дурошлепская комедия положений. Доля секунды – два лица друг напротив друга и снова темно – только красный «глазок» сигареты.
Еще один пласт тонкой мокрой бумаги рвется, проминается под телом. Плеть дикого шиповника обвивает ладонь. Привязывает, все плотнее и плотнее к мелкому улыбчивому парнишке, чернее начищенных туфель в прихожей.
Твоя душа - грязная половая тряпка, об нее вытерли ноги все, все, кто проходил мимо. Плевки и бычки сигарет. Потуши и сунь в карман. Твое тело и твоя сила. Тело. Сила. Тело. Нет, не твое. Твоя. Вся твоя, душою, мыслями, и мягкие лапы выпускают когти в спину, вонзают под лопатки - обернуться, распахнуть объятия, словно невесте - последней. Последней невесте. Маленькое черное платье на худых плечах и почти нет груди, почти нет линии бедер. Клыкастая узкая морда вместе бледного лица.
Куриные черепа с блестяшками в провалах глазниц хрустят в лапах. Ложное ощущение.
Из задней лапы медленно и лениво - печально, словно из уколотого пальца, - сочится густая кровь, но рана стягивается, рана начинает зарастать на глазах: от крови остается бурый след на лишенной шерсти конечности. Арбалетный болт прошел на вылет. Нож по маслу. Ты изменилась - очень изменилась, а я, дурак, не заметил даже. Не поддержал, когда тебе было плохо - ты всегда помогаешь мне. Взгляд в темноте только высверком белков, да где-то там роняет рассеянные капли света поставленный на бетонную тумбу фонарь. Слишком далеко, чтоб осветить что-то, но все же не дающая темноте стать абсолютной.
   Движения, движения, короткие, скупые, обволакивающие пространство присутствием. Удар хвоста, будто плети, сбивает изваяние с ног - где щиты, где булава?! - лапы крошат не закрытые щитом  головы в каменную пыль; она забивается в нос, хочется чихать. Щит, он лапами прижат. Задними. А булава перехвачена на ударе за рукоять зубами, после отброшена в сторону. Привкус железа. Очень. Быстро.
- В холодильнике оттаяли свиные головы. Просят прощения.
Детка, детка, погоди! Сиреневый цвет в стеклянном шприце не даст тебе покоя, нет, детка - съешь таблетку, откуси пирожок, вот так, умница. Твой вечер пахнет корицей и дорогими сигаретами, отложи шприц, детка, есть вещи лучше! Минус две куклы. Бэби-Долл испортилась, покажи мне Барби? Болт в холке чешется. Тварь останавливается около бордюра, спиной к дереву и чешется задней лапой, срывая когтями древко, но оставляя стальной наконечник в мясистых образованиях. Он совсем рехнулся. Зрачок растекся по радужке.

Отредактировано Gabe (2010-05-24 20:06:16)

Неутолимый голод.
Такого ему не приходилось испытывать не раз в его сытой благополучной жизни. Когда внутренности скручивает винтом мясорубки, в деснах ноют зубы, муторно кружится голова, и до крика хочется кусать, рвать, все, что попадется на глаза - хоть деревяшку, хоть кусок хлеба, торопливо выковырянный из за щеки мертвеца, набить рот грязью, грызть собственные руки или вздутую падаль на обочине скоростной трассы. Под лапами слышится «прожорливое» чап-чап - это мокрая почва пытается затянуть их в свои грязевые пучины, вкусно хлюпнув на прощанье. Большой грех перед тобой. И он ни о чем не беспокоится. Как в скором поезде с того на этот  свет мелькание желтых квадратов окон на скорости звука по ночным рельсам. Стык в стык, час в час, минута в минуту, пуля в яблоко, перо в чернила, десантный нож - в ножны, игла в вену.
Сегодня, прямо в лоб светловолосому, молодому мужчине, уставились черные и пустые, как яичная скорлупа, глаза. Зрачки сужены до точки - на раз разошлись, на два сошлись. Один чуть больше другого. За секунды до того, как с треском разбрасывая листья да мелкие метки, рухнула подкошенной мачтой толстая ветка с дерева. Сначала наподобие рвоты - такое, пузырящееся. Потом уйти за дерево - чтобы не увидели, - если достанет ресурсов. Согнувшись вчетверо. Вот стоят, смеются. Это ты стоишь, смеешься? Мне стыдно, что ты увидишь меня мертвым. Мне стыдно, что из меня этот дрессированный газ - зашипит, как плевок на раскаленной каске. Расклеенная по стенам родословная мяса, ужасающая грязь, дарующая право на пробуждение. Только вода не пачкается. Как это удивительно - одна лишь вода не пачкается. Было бы что сказать. Но так долго подцеплял слова пером за жопу, подбрасывал их, жонглировал, что они давно перестали тяжелеть.
Ты должен быть красивым! Красиво должна течь кровь, сбиваясь в вязкие комки у бортиков тротуара; вдохновенно должен рваться хрип из разрезанного горла; прекрасно должны торчать белые кости из бурого мяса! Ты всегда должен быть красивым.
Ветка рухнула медным тазом на все планы и вот оно, перелом, больница, капельница из бледной руки на сгибе, синяк, радующий переливами цветов: от желтого к синему, вытекший глаз и пустой провал на его месте, - в него затолкали ватный тампон и залепили широким пластырем. Удушающе пахнет цветами и апельсинами. Писк. Писк.
Ахнуло по спине, ушло в бок. Белое каление. От разбитого колена пульнуло током двести двадцать ослепительно под лобную кость. Падать нельзя, сгибаться тоже, уклоняясь от тяжко поворачивающейся ветви, человек поскользнулся, проехался ботинком по траве и грузно рухнул на больное колено, будто выполняя какое то дикое «па». Умирающий лебедь, акт второй - Гизелла, Гизелла! Тварь коротко взывала, человек зашелся кашлем. Холодная злость плеснула и выгорела, полыхнув напоследок, осыпаясь тонким пеплом. Мелкой взвесью смешалось с сухой землей и листьями. Сдавило грудь. Сдавленно заперхало и захрипело.
Человек подтянул к себе ноги, сел, привалившись поясницей к ветке - разве он нападал? Растрепанные волосы все в ветках и изумрудных нитях травинок, на спине разодрано, а на ребрах - будто стальной обруч, нежно обнявший деревянную бочку. Разве причинил он вред, лишь сломав игрушки? Неважно, где живет и как выглядит человек - в пещере полуразумный примат с тяжкими надбровными дугами, глодает берцовый мосол убитого врага, на 230 этаже стеклобетонного небоскреба в офисе под кондишеном сидит менеджер среднего звена невнятного пола и всегда среднего возраста и тайком от начальства режется с приятелем по сети в «реверси». Их объединяет одно - мусор. В первобытном мусоре - кости, копаются археологи, современные вывозят в шесть утра желтые контейнеры - мусоровозы, пластик не разлагается 300 лет, какая нибудь мятая бутылка - в будущем будет цениться, как осколок амфоры. Люди рождаются - мусор, мусор, куда девают плаценту, куда сливают воду и кровь, куда валят ватные тампоны, плодный пузырь, одноразовые шприцы и смотровые перчатки? Умирают - дым крематория в атмосферу или доски и «приданое» гроба, металлические накладки, зубные коронки - все под белой стандартной плитой под зеленым-зеленым газоном.
- ...и ты мусор. Грязь, грязь, - ему совсем плохо. Белое лицо отдает в зелень, руки прижаты к торсу - не в защитном, но напряженном жесте. Так уходит Рай. Так откатывается эйфория и обрывается вседозволенность, - ха-ха...
Голод. Холодно. Трясущимися руками человек пытается закурить и, кажется, забывает, кто рядом.

Молнией выжгло, выдрало из реальности пару мгновений... Полыхнуло так, что свет на миг сменился тьмой и настала тишина. Вставшие дыбом на загривке волоски отчаянно ждали грома, но он так и не пришел. Только мелодия, где-то на границах, или даже за границами сознания, неуловимо изменилась. В горле комок взбесившимся жеребцом встал на дыбы и долбанул кованым копытом прямо в хребет. Время пошло вспять. Стрелки часов изогнулись дугой и осыпались ворохом веселых бабочек со вспоротого брюха вынесенного рекой утопленника. Щелкнул из внутренностей серо-зеленой клешней маленький рачок. Оскал, казалось, пристыл к губам и понадобилась уйма чертовых мгновений на то, чтоб стянуть его с лица, едва ли не руками плавя неподатливый застывший воск гримасы.
Короткий «ох», звездочки в глазах: тело, словно ватной куклы, сгибается, подается вперед по направлению удара. Голова бессильно падает на грудь. Топот, хрип, треск рвущейся по швам одежды, утробный рев и тупые потные удары, мерный парной хряск отбивалки для мяса. Люди долго убивали в темноте человека. Волокли и ломали, как упорные муравьи - хищного жука. На базе тобой займутся всерьез, попрыгунчик, там у тебя вытащат душу из под ногтей, раздергают по нервам, по жильным волокнам, глазные яблоки-голубики высосут досуха, вытопят жир паяльной лампой, сдохнуть не дадут, пока не вырвут из горла главное - куда ты, сука, дел товар. Который стоит дороже, чем перчатки из твоей белой лайковой шкуры или твои фальшивые паспорта, или твои раздавленные каблуком яйца. Все на продажу! Товары в этом городе ценнее всех иных.
Замусоленная грязными пальцами сигарета рвется вперед и вверх, а зажигалка, со звонким треском об асфальт, танцует куда-то, где содрана каблуками земля и трава, где лежат наломанные прутики-веточки в закрытом-открытом парке. Он давится смехом, прокручивая что-то в своей голове, но плавая в мыслях, как на экзамене не подготовившийся студент. И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге. Ты зря явился к этой дурочке, Миша! Снять осаду с Орлеана! Бой селедок и соленое посмешище на гладких телах рыбы, что так старательно везли в деревянных, вонючих обозах. Танцуйте, рыбки мои, танцуйте, дядя Миша сказал все правильно этой маленькой дурочке. Тринадцать лет.
Удар о борт дороги останавливает пляску зажигалки. Каменным колоколом в голове - тин-бом, а на затылке медленно расползается большая шишка - кажется, он вырубился? Вроде бы отключился. Может, на минуту, а может и гораздо дольше. Волосы прилипли к потному лбу, к вискам. Похоже на горячку, когда видишь цветы на белой простыне и просишь выключить солнце, потому что так хреново и непонятно тебе еще не было. Хотя, нет. Это уже не первый раз и вместо того, чтобы гасить пулеметной очередью злостное светило, режущее зрачки, можно просто закрыть глаза.
Неприкаянные мусорные фразы, звуки, мыслишки, возгласы, живут на периферии, как крысы, чайки или бродячие собаки на свалке. Чем то кормятся, охотятся, размножаются, мечтают воскреснуть, прозвучать еще разок, быть записанными, хоть на салфетке, хоть на лоскуте пипифакса. Белый шум на профилактической радиоволне - зернистая шшшшипящая пустота для них что-то вроде дантова ада. Сигарета с тяжелым вишневым запахом осталась лениво тлеть на асфальте у его руки.
Мутные, усталые зеленые глаза глянули на кукловода хмуро и смешливо из под широкой грязной полосы, перечеркнувшей лицо поперек. Человек даже не дергался встать.
- Торгуешь пылесосами и сверхпрочными гандонами с подсветкой и усиками... - он не смотрит на кукловода или на сигарету - никуда не смотрит, ныряя из реальности в свой большой, огромный мир, - наверное, все же мальчик. У него жена мальчик? Была бы девочка, были бы розовые огоньки...

Руки дрожат, словно осиновые листья - ветра нет, тишь да гладь, а трепещут, шелестят, чудные. Проклятье. Не пойму, отчего мне так дискомфортно в его присутствии. Все же уже минуло и травой поросло. Я хотел, чтобы он сам пришел, - и он пришел. Тревога навалилась по-крупному. Позади - буреломины и торфяники горят. Впереди мутота и туман – ни угадать, ни вычислить. Движения, движения, короткие, скупые, обволакивающие пространство присутствием. Свечной огарок целует картонную спичку - складная книжечка с гребенкой внутри, почему-то почти никогда не удается выломать ровно и одну.
- Тебя раздавили колеса... - смеется он, и вспоминает первую мать, последнюю мать, странное дитя - жену своего мужа, мать своего ребенка, - все это грязь и слизь, отходы человеческого существования, - так далеко от твоего оружия, и ты хочешь пойти домой.
Я не знаю, как отпустить тебя и должен ли я удерживать тебя, я не знаю, как сообщить: у меня действительно есть причина.
Взгляд словил взгляд, точно пулю в висок. Но кость оказалась толста или слишком прочна и девять граммов плюмбума с веселым визгом завертелись в рикошете. Щелчок, отскок, звон битого стекла. Где? Да нигде. Зрачки буравят зрачки, узкие против нормальных, поддернутые дымкой против практически ясных, и где-то там, на дне, под нежным голубым слоем кристаллов медного купороса, дивного яда, плещется нечто. Скорость это секс. Это единственное ради чего я родился на свет. Это единственное, что меня интересует. Мой последний секрет. Фаза быстрого сна. Все утренние ветра мира, высокогорные трассы, паруса виндсерферов, трассирующие пули, отблеск струн бас-гитары, свист травостоя на уровне глаз гончего пса, пульс в висках, разгон самолета - в тот миг когда колеса шасси отрываются от полосы, волосы по ветру, слезная соль в углах глаз, малый и большой круги бешеного кровообращения, нервные импульсы, гул ненастного ветра в линиях высоковольтной электропередачи, блеск разветвленной молнии, языки быстрого огня с курьерской скоростью уничтожающей рыжую саванну (никто не спасется), тени перистых облаков на запрокинутом лице, миллионы процессов в секунду в мировой сети, миллионы импульсов нервной системы, цунами и воронка торнадо, истекающие красные цифры на табло таймера взрывчатки, секундный разрез лазера - операция на открытом сердце или глазном яблоке, удар заточкой в печень, пируэт тореро в миллиметре от горячего быка,  выстрел в живот и электрошок, выброс спермы, гейзера, или хлора в атмосферу со взорванного завода, разбег для пенальти, мужчина, который бьет в лицо, месиво костей и хрящей переносья, осколки в мозг, товарный состав на полном ходу летящий с насыпи, лобовое столкновение бензовозов, обрушение стены айсберга - льдистые осколки и океанские брызги, женщина на краю собственной могиле вытаскивает из пышной прически дождевых червей и смотрит, смотрит, как вылезают из-под земли все новые и новые трупы, задумчиво трогая место, куда вонзился осколок лобового стекла автомобиля, что так отчаянно хотело спасти ее жизнь! We go down to Texas! Up to Montreal!
Чья-то фигура подходит близко и неслышно - кажется, снова отрубился? Голова склонилась к плечу, ноги вытянуты, а руки безвольно лежат среди веток густо измазанными в грязи тряпками. На сгибах локтей расплываются чернилами каракатицы большие синяки неровной формы. Под глазами залегли глубокие тени, испарина на висках - передозировка, тошнота и крутит пищевод, дергаясь расширяются и сужаются сосуды. Пальцы отбивают дробь по асфальту, «подвиньтесь, пустите, это мой последний бык!»
Дурной...
Омерзительно пахнет сигаретами со сладкой отдушкой. Люди от такого умирают - люди слабы. Оборотни умирают - меховые шарфы, изъеденные молью. Позови, позови, чтобы услышал! LaCroix, Cemetierre a Samedy! DIXI.
Всегда так было. Хорошо было. На скорости колотится сердце. Тук-тук. Тук-тук. Я всегда на восемь минут быстрее смерти. Пора признаться себе под тридцать, что опасность и скорость это единственный вид любви, который меня вставляет, воистину вставляет. До костного мозга, до спиральки ДНК, до полного расщепления последнего атома тела. Все остальное сыворотка, суррогат, вкусовая добавка, идентичная натуральному. Губ касаются чужие - сухие, тяжело пахнущие перегоревшим табаком и тленом, душисто и душно. Не поцелуй. Просто прикосновение. Дрожащие пальцы дотрагиваются до белых волос, как до белого пуха, не стискивая, но притягивая ближе.
Челюсти смыкаются на чужой руке. Мизинец, безымянный, средний пальцы зажаты, словно стальными тисками капкана в лесу, и чувствуешь себя Тюром - вот-вот ужасный Фенрир сомкнет свою пасть и нет больше руки, не чувствуешь жара и шершавого языка. Такова плата за обман. Плата за обман? Не так уж и хитры ваши боги! Зубы тянутся друг к другу, клыки вспарывают тонкую светлую кожу и выступает кровь, стекает в рот тепло и неприятно. По горлу. Приглушенное бубуканье голосов, не более внятное, чем звяканье цепочки на пробке в ванне, если нырнуть.
Чуть сильнее и треснут тонкие изящные косточки. Кровь ударила в лоб винтом, чуть не выдавила глаза.
- Когда ты умрешь, я не стану валять дурака... - кровь смазывается по сухим губам белого мальчика. Бои без правил. Первобытные в своей жестокости поединки, взывающие к дикой, природной составляющей человека. И оттого столь будоражащие, зрелищные, высвобождающие зверя в прилизанной цивилизацией личности. Почти кусает, цепко держа за подбородок - расслабился, поправился от хорошей жизни прилизанный мальчик с тридцатилетним стажем.

перенаправление!
Зачем? Персонаж не знал, что его куда-то попёрли, игрок тоже не знал - в таком случае перенаправление движения за двоих/троих и группы ставит тот, чей пост был завершающим. Последним пост писал Кай, он не прописывал перемещение моего персонажа - и у него перенаправление стоит.
Так что, г-н тот, кто это нарисовал, сие несанкционированный и ничем не оправданный акт.

Отредактировано Gabe (2010-10-18 19:27:57)

Небольшой особнячок Вилетты
-> Неизвестное направление

Июнь. 2010 год.

Широкие могучие деревья укрывали в прохладную тень небольшие лавочки у маленького искусственного озера. Вилетта примостилась на одной из них и набрала номер работы.
- Привет Люси. Сказала Ви, когда наконец-то подняли трубку.
- Доброе утро, госпожа де Мериан. Как всегда подчеркнуто вежливо ответила помощник.
- Я не приеду сегодня, проследишь что бы все было спокойно и все клиенты довольны?
- Да, конечно. Что-нибудь еще?
- Передай Ванили, что я буду ждать ее в парке, на скамье, которая под ивой у самой воды стоит. Мне нужно поговорить с ней. И пусть не задерживается. Всех ее клиентов на завтра перенеси... фейри увидела неподалеку плавающую птицу - и пусть купит хлеба... на устах появилась улыбка - уток кормить.
- Будет сделано, госпожа.
- До завтра. И отключилась, не дожидаясь прощания.
Телефон был обратно помещен в карман, а сама девушка поудобней устроилась на лавочке, ожидая свою подругу.

Это не была та властная и запоминающаяся дама, как прежде, нет, сегодня это была самая обыкновенная, немного уставшая и чуть-чуть встревоженная девушка. Взгляд был направлен куда-то вдаль, в нем читалась некая отрешенность от мира. Будто что-то вспоминала или наоборот - пыталась забыть. Лишь плавность движений выдавали в ней прежнюю Вилетту, лишь осанка, да исходивший от нее внутренний свет выдавали настоящую силу этого существа.
Рядом присела Ваниль, но фейри даже не посмотрела в сторону суккуба. Кажется, девушка просто не заметила свою подругу, но первые же звуки сладкого голоса вытолкнули в реальность.
- Привет, ответила Ви, и повернула голову в сторону Сладости. Та была хороша, как впрочем и всегда.
- Я знала, что тебе понравиться моя идея. На устах появилась легкая улыбка. Наверное, виной этому послужила Ваниль, ее такое по_детски невинное восхищение заражало все вокруг.
Недалеко от девушке плавали как обычные утки, так и несколько лебедей, совершенно неизвестно откуда взявшиеся. Они плавали, будто танцевали. Наверное, это были два лебедя - черный и белый и белая лебедица. Вот только она не отдавала предпочтение ни одному ни другому, держалась от них на расстоянии... может она ждала кого-то?
- А сегодня прямо праздник какой-то, посмотри - лебеди. Но в голосе не было и капли радости, лишь тягучая, обволакивающая полностью задумчивость.