Определенно, все было несколько иначе. Сознание вращается в невесомости, с трудом способное определить, где низ, а где верх, где добро и зло, правда и ложь. Единственной опорой остается шипение пульсирующего в руках инструмента и его гудящие струны, натянутые до предела, пронзающие дух и поющие о чем-то таком, что трудно было бы представить, ворочаясь в темноте, удушаемым вонючими простынями, когда под кожей зудели впивающиеся ржавые иглы и потоки счастья текли куда-то туда, прямиком к замирающему сердцу. Биение его медленно останавливается, отдаваясь гулом с каждым шагом чужака, пришедшего за счастьем.
Намеренье это было просчитать не трудно – не труднее, чем любого другого дорогого гостя, решившего зайти не просто так, но с широкой абстинентной улыбкой на устах. Самая широкая, самая лучезарная улыбка та, что желает выклянчить немного счастья и естественно, дрожащая рука, сжимающая тлеющие в пламени времени купюры.
Несомненно, их стоило презирать и дарить свою любовь, полную отвращения и отчуждения, но, как это ни печально, палач зачастую обязан разделить судьбу со своей жертвой. Просто потому что если бы кто и смог выбраться из этого персонального круга ада, то только не тот, кто пустил в него корни. Только не так иссохшая гниющая душа, что получила неограниченный доступ к яду не за бесконечную привязанность, как сотни и тысячи и миллионы, но за искреннюю и взаимную любовь. Истинную любовь, что принесла свои угнетающие плоды, гниющей россыпью блуждающие по холодной, обескровленной коже. Дети порочной любви наркомана и его наркотика. Настоящее чувство, рожденное бесконечно мукой, рождающей удовольствие.
Намеренье, просчитываемое с каждым приближающимся шагом, сопровождаемым болезненным скрипом смычка о струны в тот момент, когда слушатель бежал прочь, распуганный лицезрением прекрасного. Слушатель громко дышал, с хрипотцой, с усилием, бежал, что есть сил и оглядывался, и видел лишь скошенный силуэт, подкрадывающийся к висельнику, что раскачивался на контрабасе, словно удушенный скользкой петлей. Безвольно и угрюмо, словно в последний раз. Бегите, дети, но возвращайтесь. Умоляю, вернитесь. Когда снова пожелаете увидеть красивую казнь, без бестолковых молитв и раскаяний, но с понимающей улыбкой душегуба, готового улыбаться, готового обдать вас штормовой волной феромонов, только ради звонкой монетки. Нет, не так. Ради Чарли.
- Незваный гость, - голос висельника предательски дрожал даже сквозь сдавленное петлей горло, даже сквозь сладкое шипение и шум втягиваемых ароматов, уже блуждающих и клубящихся в почерневших легких. Сдавленный кашель и хрип. Нравится, дорогой гость, подойди ближе.
Дюмах всем естеством тянется к гостю, что приблизился к преступной черте, за которой остается только гнусное блаженство. Приобняв контрабас, он вольготно повис в сторону гостя, выгибая шею и спину, вылизывая его лицо слепым взглядом столь явно, словно вовсе не был слеп. Блестящие глаза блуждали по коже, способные разглядеть лишь ее аромат, улавливаемый жадными ноздрями. Злыми ноздрями. Нервными ноздрями. Несложно оценить, как сильно человек жаждет счастья, желание это, растекается по коре головного мозга и желание это можно легко, но с трепетной осторожностью подцепить когтем коварной лапы и усадить на жадный горячий язык, мелькнувший под носом, слизывая остатки спасительного порошка.
Пока смычок скачет по струнам, царапая воздух грубыми звуками приветствия, Дюмах без труда вылизывает мозг гостя до блеска, не упустив ни единой мысли, затесавшейся в ленивый поток. Поток легкий и холодный, напоминающий сточные воды, омытые утренней росой. Крохотный нонсенс, взмах крыльев бабочки, удаляющий суть от грубой реальности. Сладкий романтичный лад, над которым уже нависла волна. Поток тихо журчал, бурлящий он мурлыкал о чуждом, о далеком и постигнутом так давно, что кажется это было в прошлой жизни. О уродливом, прогнившем спасителе и удивительной новорожденной душе, успевшей уже где-то ухватить заразу, что нерушимой властью расползалась по городу, подчиняя умы и пульсирующие веры, в которые старый засранец запустил свои крючки.
Поддаваясь штормовой волне удивительного обаяния наркотика, не стоит забывать, в чьих карманах шумно перекатывается это оружие. В карманах старого ублюдка, вот он стоит и с удовольствием втягивает запах кожи и волос и мутных мыслей, блуждающих в той близости от истины, которая не позволит преодолеть барьер, выстраивающийся в тот момент когда гул струн затихать, а дорогой Янос вновь хватает своего раба за глотку.
Раб хрипит, дрожит, от последнего порыва горячего ветра и ухмыляется шире, учуяв хруст мятых банкнот в глубоком кармане. Оставив смычок, наконец, он мурлычет, безуспешно утаивая болезненный хрип голосовых связок.
- Ты распугал всех моих слушателей, - приняв на грудь вес инструмента, наркоман протянул к гостю искусанную гниением руку и уложил тыльную сторону ладони на его плечо, представляя взору клиента все те прелести, что сулило ему это недорогое приобретение. Антиреклама во имя рекламы. Никто не боится того, что еще не произошло и это верно. Не бойся, с тобой такого никогда не случится. Ты всегда будешь молод и красив. Тебе никогда не придется колоть руки ржавыми иглами и совершенно точно, ты никогда не умрешь. Как и я, - ты лишил меня ужина..
Наркоман нервно хмыкнул, костлявые пальцы покоящейся на плече гостя, что пришел не просто так, вращали суставами, наматывая мягкие пряди на длинные ногти, создавая опору для потерявшегося висельника, чья свободная рука нырнула в подкладку меж прохудившихся вязанных тканей и извлекла мутный исцарапанный пузырек. Замазоленный палец прощупал рубцы на стекле, что складывались в грубую химическую формулу.
Химическая формула счастья C17H21NO4.
- Лишил меня любви.. – мурчал лукавый душегуб. С лихорадочным блеском в остекленевшем взгляде, он откупорил пузырек и отточенным движением фокусника высыпал на покрытую гнойными разводами кожу парочку шедрых дорожек. По линии вздувающихся вен. Задорно, словно играя в кошки-мышки, душегуб закупорил сосуд счастья и облизнулся, ловко перекатывая его меж пальцев. От мизинца, мимо безымянного, среднего, указательного пальца , к большому и обратно, - и дома тоже ты меня лишил, мерзавец.
Улыбка задушенного Чешира и жадная ноздря, знающая свое место и свою задачу, уже порхающая над ароматной дорожкой и тонкие пальцы с неохотой отпустившие теплые волосы гостя.
- Так выпьем же за это.
Отредактировано Dumah Etiene (2011-08-20 02:36:20)
