<-- Казино "Блеф" -- Вход
Январь. 2011 год. Ночь.
Это не догадки, но данность раскинувшего перламутровые крылья бытия, что стараются ведь в чем-то особом они оба, только в стороны разные, противоположные даже, переча один другому, но у него нет права выступать против, все это только на свой страх и риск, опасность дойти до критической точкой кипения. И от того напряжение сковывает железным пленом мышцы, не дает отдаться стихийному желанию, загнанному в распаленное нутро. Ему не в привычку целовать так, словно идти по воде, его страсть - это боль, похоть и грязь, когда укусы жалят плечи и шею, и рука поднимается, чтобы бить и бить по жарким, не сдерживающим хриплые стоны губам, а ногти вспарывают кожу до крови. Но давно уже для него боль - это страх, и страх в первую очередь тот древний, разбуженный на самом коварном сломе. Боль - это смерть, и даже сейчас он цепенеет от того, что она пытливо заглядывает ему в глаза, молчаливо грозит костлявым пальцем. Не заигрывайся. Помни о том, что ты здесь не навсегда, о том, что липкий могильный холод однажды скует твое тело навеки.
Длинное жесткое перо мазнуло по скрюченным пальцам в тонкой надтреснутой корочке льда, весь мир сбился в кучу, скомкался свернутой "снежком" белой бумажкой, ударившейся о край мусорной корзины с задорным шорохом. Тогда задавливать отрывистый вскрик, от всей души, полной грудью, сквозь стиснутые прочно зубы - в котором были отголоски какого-то почти безумного, запредельного остервенения, вспыхнувшего в единый краткий миг, - не было никаких сил. Хайне пригнулся в попытке - подражании - защитного жеста опуская руку вниз, чтобы если не вырвать из цепкого злого захвата, но хотя бы ослабить боль; по левому виску, рассеченному длинным шрамом скатилась капелька пота, затерялась в легшей поверх длинной белой пряди. Внутри же только холод, плотно засевший внизу живота и скручивающий внутренности в тугие узлы. Сдавленно выдохнув от прикуса за ухо, металла в котором, не благородного - только железа, не уменьшилось с его мальчишеских пор, он застыл, не в силах пошевелиться, вдоволь насытившись терпким напитком из страхов и опасений, и только от исчезнувшей преграды чудовищных крыльев отступил, пошатнувшись от резкого движения, и облизал пересохшие губы, с трудом понимая слова мужчины - чувство невообразимо глубокой безнадежности окатило с головой как из проливного неба, настолько сильное, что захотелось рухнуть на пол, забившись в тень стены, и сидеть так, пока кто-нибудь не найдет, не придет - ведь должен?. Дыхание перехватило возрастающей тревогой, царапая горло, оно толчками вырывалось из груди, словно у загнанного зверя, но вскинув отсвечивающий в темноте взгляд, он обратил внимание на хозяина. Почему его не слышно? Так сильно колотится сердце, шумом отдаваясь в ушах? Не трогай. Отдернул, как от огня, покрасневшую руку. Сжатые кулаки на неширокой груди. Сведенными вместе лопатками в стену. Что это было - слабость или дурная память, колыхнувшая древность падшего ангела, как легким ветром носит поземку и сламывает медленно, но верно пластами снег на его северной родине? Оставшийся смутным пыльным отголоском след от случайного касания к перьям шептал на пальцах, пока оборотень не потер их друг о друга, стараясь избавиться от этого ощущения как можно быстрее и двинуться только затем осторожно, медленно за Ассаром. В свете фонариков напряженных глаз багровый коридор спящего в этом крыле казино поплыл и стал белым, больничным, с коралловыми сигнальными лампочками на сестринском посту, пронумерованными дверями, легкими штативами капельниц, и стандартными креслами в зимнем саду холла...
Тихие мальчики. Где он читал о них, где слышал, почему вспомнил теперь? Была старая повестушка, рассказ старика с щербатой ухмылкой, про лесную школу для сирот и по ночам к живым детям приходили дружить тихие мальчики с кладбища неподалеку. Дети быстро находят общий язык с мертвецами. Вот и из него сейчас едва не вышел точно такой же тихий мальчик, только живой, которого вырастили в свою угоду, будто построили кораблик в стеклянной бутылке. Ничего кроме обыденного "раздвинь ноги и открой рот", ничего кроме четырех стен, интересно, ты вообще когда нибудь видел женщину вблизи? Казалось бы кукла с ключиком в спине: все на один раз, сунул-вынул и пошел. Но все же, он не поменялся, почему то не спит в особняке среди палых перьев, как палых листьев там, наверху, за прикрытой дверью в кромешной темноте, не ждет кошмаров сырых снов, а идет в железную клетку лифта, замирает у стены, придерживая переставшую уже гореть руку так бережно, словно та была сломана - и на губах только невидимая падшему, змеящаяся усмешка. Значит, господа-экспериментаторы ошиблись. Нельзя вырастить идеального раба, как ни тужься, как ни лезь вон из кожи, как ни щелкай стеком и не ори приказы. Рабство встанет поперек души рано или поздно самому забитому, самому бесправному, даже тому, кто и не пробовал свободу на зуб. А Хайне пробовал, более того, хватал полной пастью, отбирал с силой для своей жизни, лапами топтал по горящему асфальту, но сколько еще ему нужно потратить собственной жизни, чтобы понять абсолютную бесполезность попыток освободиться? Верно, что из отсюда, из высоких хмурых стен, выносят лишь вперед ногами или же другими оставшимися частями тела, имеющими более приглядный вид. Стрекозиные колеса инвалидной коляски и широкая спина медбрата. Психиатрическая клиника, механическое стеснение унижает больного в его собственных глазах, парализует его внутреннюю самодеятельность и этим препятствует выздоровлению. Выродок... Недовольство, возмущение и кристальная капля презрения не являлись частью его личности, и он спешил снять с себя эти тонкие, но правдивые маски, судорога, которая собиралась свести его руки, да и все тело помаленьку, отступала назад, дыхание, сбитое резким движением, начинало выравниваться. Вздыбленная злобной тварью мысль натолкнулась на невозможное, вскипела, и вдруг, будто волна, налетевшая на скалу, успокоенно сникла, Хайне безвольно упал на подкосившихся ногах в кожаное кресло, казалось, насквозь пропитанное энергетикой падшего, без всякого сопротивления поддавшись толчку в ссутуленные плечи, подобрался весь, в ожидании удара - поднял настороженный взгляд на мужчину, но тот отошел, оказался на расстоянии, в котором можно уже вдохнуть без опаски. Только тогда, стягивая через голову сырую мерзкую кофту и поправляя пальцами натерший пояс влажный пояс джинсов, он смог немного расслабиться, по теплым потоком воздуха практически улегшись на чужом кресле. Тело его было долгим и бледным, как лунная рыба. Голова запрокинута, словно у того застреленного, - промолчал на высказывание хозяина, скрипнув лишь неслышно зубами.
Вторым советом бессмертного он не побрезговал, ухватившись за чашку из принесенной сервировки позднего ужина и делая из нее несколько больших глотков, жгущих горло и горячей волной прокатывающих под кожей. Успокоиться, прийти в себя и попробовать высчитать ситуацию, прийти к другим выводам, а не действовать в слепую, ухватившись за появившуюся возможность. Все синие с каемкой сочно желтизны синяки, алые клейма-засосы, чужую кровь под ногтями, и конечно, вот это мутное серое тесто между подбородком и лбом, как "утро в китайской деревне", смывало мокрой тряпкой по мере того, как организм переставал бастовать за собственные права, насыщался едой и горячей жидкостью, и сам восстанавливал себя, реставрировал фрагмент за фрагментом старую потрепанную фреску, и лицо живело, очерчивались скулы не болезненным цветом, синяки под впалыми глазами светлели с каждым глотком, но только не приходил никак вкус, и еда казалась трухой с земляными червями, сухой паклей с болотным месивом, и напиток, словно стоялая вода в серной лужице. Ощущался лишь полный сигаретного дыма воздух в легких, полностью ровно устроившихся в восстановившихся после трепки ребрах, и хотелось закурить тоже, глубокими частыми затяжками, но просить - да и как-то иначе тревожить - у Ассара он не собирался. Щемящее ощущение только-только начинало отпускать, разжимало по одному жесткие деревянные пальцы, позволяя сделать вдох чуть глубже, сильнее, тарелки отставил куда-то все зоны досягаемости, задремал практически в сизом мареве, однако звук сторонний в перекладываемых бумагах заставил встрепенуться. Взгляд в темноте только тревожным высверком белков. Телефонный звонок бездушной мелодией уводит важным делом хозяина куда-то за пределы кабинета и пригревшийся щенок провожает его не столько любопытным, сколь недоверчивым взглядом и, выждав всего пару минут, опрометью бросается следом, на ходу подхватив просохшую худо-бедно, всю в соляных разводах, кофту, надевая торопливо и небрежно, задом наперед даже кажется. Как ночной вор вжался в стену, привалившись к ней со всем пылом, словно к родному человеку.
- ...чешь попробовать?
За поворотом и створкой открытой двери его не видно, но и сам он не видит ничего, кроме края стены и деревянных сбитых досок недосягаемого качества - только отменный слух выручает. Краткая передышка, всего в пару неглубоких вздохов, чтобы как можно дольше сохранить ровное дыхание и уловить отголоски фраз, вместо которого только грохот потерявшего опору тела. Пробежали ледяные мурашки по плечам, позвоночнику, засаднило под левой лопаткой; что происходит там, за спинами охраны, в гулком маленьком помещении, темном ли, светлом, сколько людей там и голоса...этот голос он слышал - помнил еще, пускай смутно, еще на диком пляже в пронзительном вое ветра на скалах. Та женщина...
- ...к сожалению.
Не по себе. Юноша чувствовал себя настолько мутно, словно оказавшись в глубине болота бережно укутанным в тумане, в груди неприятно зудело, словно был там червивый провал, и вынуждая потянуться и почесаться, растереть кожу до крови, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Сдержавшись, сглотнул судорожно. Происходящее больше похоже на какой-то обряд или таинство, расписанное по пунктам задолго до появления на свет тех, кто сейчас его воплощает в жизнь, неотступно следуя указаниям на старых манускриптах, попеременно сверяясь с правильностью очередного шага. Холодно, продуманно, взвешенно. И ни у кого нет особого желания на то, чтобы затягивать творящееся. Да и вообще вершить его. Но они действуют как по чьему-то беззвучному указанию, словно балерины на пружинных подставках шкатулок, кружащиеся в заводном танце на радость единственного зрителя - зеркала.
- ...их отвезите, обеих.
Терпкий запах тяжелого табака щекотнул ноздри. Движение назад было тем слабым мерзким душком слабейшего из слабых, аукционного тепличного мальчика с акварельной кровью, но то, что оборотень остался в проеме кабинета, то ли на выходе, то ли на входе, не ставило под сомнение упрямую породу, тупую самоуверенность, уже покрывшую свою поверхность тонкой сеткой трещин, но еще не расколовшуюся даже по давлением карающего. Да, Хайне получит урок и сам не обманывался в том, что сможет избежать его даже после ужаса пенящегося моря. Спору и сомнений в том не было. Омерта останется не нарушенной. Выполнятся все внутренние, негласные правила по охране распорядка и не писаных уставов, но только догадываться он мог, ограничится ли хозяин ныне одной только беседой со своим щенком - снизойдет ли до того? - жалок, он как никогда жалок в данный момент, когда плечом к деревянному косяку, в кофте задом наперед, но кому как не ему должна принадлежать данная роль? Только бы пережить эти несколько секунд, а судорога вновь подступает к замершим пальцам. И он все так же зажато ждет своей очереди на действие, ждет и надеется, что эта досадная случайность забудется ими обоими, как неудавшаяся шутка, такая же невеселая и некстати.
