Ядовито-зеленоватый, мерцающий, моргающий, дрожащий, трясущийся свет фонарей оставляет одинокие пятна на дороге. Каждый из них - это звезда, подобная тем, что в космосе, но всей массою своей сжавшаяся до размеров обычной лампочки. Они питаются топливом моей холодной ярости, пустотой моего шаткого спокойствия. Первородная, истинная, неповторимая, бесконечно концентрированная в бесконечно малом размере, ядовитая безвекторная ненависть ко всему человеческому. Вот, что это такое. А не свет.
- Ты будешь моим, Стрелок. Рано или поздно, так или иначе, - пообещал горький шоколад в обрамлении коротких, черных ресниц, и мужчина поднялся. Молча и неторопливо снял пиджак, длинные черные волосы скользнули шелком по воротнику стойкой. Сложил на спинку невысокого, оббитого красным, дивана. С нескольких попыток вытащил запонки белого золота из манжет отутюженной рубашки, положил на деревянную полку рядом с пушистым, свисающим гроздьями листвы и тонких веток цветком в горшке. Аккуратно закатал рукава по локоть, подошел к стене с небольшой коллекцией холодного оружия на деревянном подлоге, и снял плеть. Помяв в руке кожаную, плетеную, пересохшую от долгого бездействия, хлопушку, опустил в круглый неглубокий аквариум, распугивая подводных обитателей, метнувшимся в заросли зеленых, извивающихся в пузырьках воздуха, растений. Дав плети "напиться" вдоволь, ладонью стер лишнюю влагу.
Первый, пробный, размашистый удар с разворотом плеч со свистом опустился на спину недвижимого у стены человека, в лохмотья разрывая кожу. Жгучий оттяг, и вслед за ним второй удар, чуть-чуть отклонившийся от параллели первого. Он заметил, как увидев замах тварь наклонилась вперед, опуская голову, и нехорошо осклабилась - перед ним словно предостерегающая обидчика собака. Тонкие выделки серебра впились в свежее мясо, наполнив комнату горьким запахом горящей плоти. Аквариум рухнул от удара широкого плеча, когда белое, длинное тело юноши метнулось в сторону, пытаясь избежать следующего удара, но короткий пинок в ребра опрокинул его обратно на пол. Придавив поясницу Стрелка между прочно скованных рук коленом, мужчина сгреб влажные, торчащие иголками, как у ежа, темные рыжие волосы в кулак и ткнул носом в резную раковину, выпавшую из разбитого украшения, вместе с бессильно распластанными по полу водорослями, подпрыгивающими в утлой лужице пучеглазыми рыбами. Тонкие перламутровые створки треснули под напором упрямого лба, и рассыпались прахом...
- Джей.
Габриэль слегка заторможено обернулся на голос, неловко роняя пепел с сигареты на лицо распятого по полу юнца, сдвинул каблук с ладони, придавив к тонкому мягкому покрытию побледневшие пальцы: однако, уже несколько минут только полные страха и холодного загнанного бешенства глаза из-под разметавшейся по лицу светлой челки давали понять, что щенок еще жив и может ухватить своими молочными зубками всякого опрометчиво потянувшегося к нему. Мельком бросив взгляд на другую, болезненно сжатую вокруг охотничьего ножа, заметил, что острие вошло в руку аккурат между выступающих косточек среднего и указательного пальца, однако, лишь раздвинуло их в стороны, а не раздробило напрочь.
- Джей, - заглядывая в отрешенное, серое лицо, Раэль обогнула стол, протянула на раскрытой ладони набранный шприц. Теплое стерильное тело. В пепельнице среди жженой бумаги остались мутные розоватые капли, напоминающие разведенный марганец, и ампула без номера с аккуратно отломанным кончиком. Взгляд медленно перемещается с предмета на предмет, цепляется шершаво за каждую трещинку на сколотом стеклянном крае, прожженное пятно в скомканном обрывке полупрозрачной бумаги, свернутой в трубку, темные мелкие пятна, словно от брызнувшего во все стороны пороха, на лакированной поверхности стола, практически ощутимой тяжестью останавливается на узкой изящной кисти, аккуратных, но вызывающе-ярких ногтях, от которых в голове лениво шевелится мысль о том, что Раэль снова выбрала плохого мастера для рисунка на своих коготках. Впрочем, у нее никогда не было вкуса к подобным вещам, - тебе же было тогда семнадцать и ты до сих пор помнишь все это? Я знаю, я вижу, ты снова вспоминал его.
Холодные, влажные, словно маленькие кусочки льда для коктейлей из силиконовой формы, пальцы коснулись уродливого, неровного шрама, пересекшего правый глаз мужчины. Она была второй. До того стылого дождливого дня в разваливающейся на куски Германии только Аша любила касаться отметин, оставленных на его теле Голосом, но в ее глазах в те краткие мгновения вспыхивала ненависть: та самая, кровная, наполняющая горло всякого хищника восторженным воем, а кровь адреналином; суккубой же правил только ее интерес, сдерживать который она не считала ни нужным, ни возможным. Габриэль беззлобно усмехнулся, забирая предложенный шприц и медицинский резиновый жгут, сошел с руки притихшего мальчишки и, подмигнув ему, как старому доброму товарищу, опустился рядом на корточки. Убрал с лица волосы, кончиками пальцев провел по заострившейся линии скул и качнул с некоторым сожалением головой:
- Извини, с твоим признанием придется повременить - время поджимает. Сам понимаешь, дела, - перехватив Яручи за плечо поудобнее и приподняв слегка над полом, он быстрым отработанным движением перетянул предплечье жгутом, растер ребром ладони светлую кожу на внутренней стороне, подождав, пока набухнут потоком и поднимутся вены, стравил воздух и точным движением попал в вену. Ввел самое верное лекарство от дурных мыслей. Осторожно извлек иглу и тут же приложил к месту прокола намоченную в спирте салфетку, практически бережно сгибая руку юнца в локте. По здоровому, молодому организму пройдет, как по скоростной трассе и, окинув взглядом запрокинутое белое лицо, Габриэль с удовлетворением заметил, что на висках уже выступила легкая бисерная испарина. Уксусный привкус первого прихода коснулся воспаленного неба, - где ты, говоришь, живешь? Впрочем это не так важно.
Не дождавшись ответа, Раэль обидчиво поджала полные губы, но промолчала - она никогда не была глупой и, в отличие от собственной не состоявшейся жертвы, следила за языком и тем, что с него слетает, однако, к сожалению, лишь в тех моментах, в которых считала нужным. Как обычная деревенская мышь в старом деревянном доме или роющаяся в амбарном мешке, она росла и развивалась, пока не стала что та стальная крыса, готовая прогрызть прутья железной решетки нового города, стенки желудка каменного мешка в угоду себе и своему порядку, но никогда не способная прибиться к стае. Свой кусок хлеба девушка тащила только в собственный уклад и предпочитала не иметь быта. Спонтанная, до последнего времени Раэль всегда была готова сорваться с места, сесть на скоростной поезд и покинуть город, в котором на нее была объявлена охота федеральными властями, но здесь...здесь была душа, которую суккуба жаждала более всего на белом свете. Душа, за которой бы она спустилась в самые глубокие дьявольские чертоги и к которой поднялась бы на седьмые небеса через порядки ангелов.
- Отвезешь его в больницу, найдешь доктора Мершаля и скажешь, что от меня. Пусть положит его в палату к бездомным или наркоманам, - мужчина придержал ладонь несостоявшегося помощника детектива, зрачки которого сошлись в точку высоко на потолке, едва не потерявшись в широкой радужке, одним рывком выдернул нож и, обтерев о его же край рукава, убрал обратно в ножны. Рану на руке пришлось туго перемотать марлей, поскольку в штатной аптечке не обнаружилось упаковки бинта, в котором моток был бы больше в длину, чем пятнадцать жалких сантиметров. Замерев, ненадолго, с любопытством вгляделся в эти голубые глаза. Кюрасо. Колотый лед. Но, он все это видел не раз.
Стены давили на него, пол будто проваливался, а потолок становился все ниже, заставляя сгибаться, ибо не было места, чтобы стоять во весь рост. Сигаретный дым предательски летел не в окно, а в комнату, предвосхищая очередную вакханалию скандала и старческого маразма после. Отравленное пойло на кончике иглы упорно занималось своими прямыми обязанностями, отвлекая тело от переживаний. Но не рассудок. Эта нахлынувшая вдруг квинтэссенция пустоты и (иллюзии?) обреченности на одиночество в конце сводит с ума. Буквы расплываются по страницам, залитым вермутом, пытавшимся похоронить то, что априори всего лишь эмоциональный бред вперемешку с графоманией. Голова его тщетно пыталась каким-нибудь образом освободиться от тела и, вслед за зовом, пасть из окна кабинета, расположенного на двенадцатом этаже четырнадцатиэтажного дома, и разбиться на сотни осколков.
Кто следит за тобой?
И он, будто не в силах, падает на колени пред самим собой, или же перед чем-то сторонним, не желавшим выдавать себя.
Габриэль без труда поднял шатко стоящее тело с пола, поставил в близкое к ровному положение и придержал за плечи так, чтобы не было возможности опрокинуться ни вперед, ни назад. Юнца мелко трясло, напряженные мышцы начинало сводить болезненной судорогой, но блаженство сознания, колыхающегося на сахарных волнах, было превыше того. Подошедшая суккуба взяла его под руку, позволив опереться на себя. Она уже успела накинуть легкое весеннее пальто, скрыть шею от ветра тонким шелковым платком с египетским рисунком и в левой руке держала ключи от машины, поджидающей на стоянке под окном.
- Поосторожней. Пусть ценит реализм.
- Он все равно ничего не вспомнит, - вторая волна прихода. Самая опасная. Прилив по самое горло. И выше глаз. До лба и темени. Когда девушка вышла из кабинета, щенок пошел за ней, едва передвигая ноги, как лунатик: двигая тело, как нечто отдельное, громоздкое, так толкают впереди себя нагруженную кирпичами тележку или уродливый гипсовый слепок.
Отыгрыш был свернут, поскольку игрок находится не в состоянии вести его дальше.
Персонаж Yaruchi доставлен в Центральную городскую больницу. Февраль. 2011 год.
Апрель. 2011 год.
Утро.
Искушение. Вот та единственно верная, безотказная движущая сила, управляющая скрытыми страстями людей, заставляющая их совершать поступки, при одном упоминании которых одни раньше гордо вскидывали голову, отворачивались, уходили, другие наоборот, лезли бить морду, полыхая праведным гневом. Искушение. Оно для каждого свое. Для одного это деньги, туго набитые в чемоданы черной кожи, достойная и не ограниченная ничем власть, для другого сексуальная, нестерпимая жажда, для третьего скрытая страсть к азарту, для четвертого - возможность вырваться за рамки дозволенного. И так до бесконечности. Вариаций множество. Сколько людей, столько и тонких нюансов искушения. Задолго до рождения Голоса, задолго до его появления в жизни Габриэля, это придумала одна хвостатая, рогатая сволочь, что обернувшись змием, протянула яблоко в Райском саду и дщерь человеческая, поддавшись искушению, взяла его, надкусила, а потом передала этот древний первородный грех познания и искушения отпрыскам своим. Но тварь не угомонилась на этом, обучив других, посланников своих, пороку соблазнять. Только найди надлом, только определи небрежно прикрытую брешь, потаенную жажду человека и он твой со всеми своими потрохами. В тронувших смеженные веки воспоминаниях заискрились весельем темные глаза на красивом лице молодого мужчины. Его широкая, смуглая ладонь легла на вздувшуюся от напряжения мускулами шею сидящего в ногах юнца, холеные пальцы, украшенные массивными кольцами, уперлись в кочки выступающих из под мышц позвонков, а большой медленно провел по грубому рубцу, сначала просто ощупывая его. В кожу ладони, перегоняя кровь, забилась синяя вена. Под плоскостью большого пальца взлетел вверх, и с размаху ухнул вниз комок кадыка. И снова палец заскользил по шраму, исследуя очертания некогда стягивающей шею удавки. Белые и неровные, с острыми зазубринами по краям, они выступали призраками, отпечатками какой-то трагедии прошлого. Работали там явно не профессионалы.
Мир уже не рушился - от него остался лишь пепел. Бескрайняя черно-серая пустыня, каждый след в которой остается лунным кратером. Легкий ветер, играясь, поднимал бурю, пепел лез в глаза, рот, уши, ноги тонули в этих зыбучих мягких "песках"; тогда каждая прошедшая секунда оборачивалась этой золой, всякое воспоминание слетало от неосторожного движения, осыпалось беззвучно и больно. Они хотели проглотить, чтобы точно не терять, но он не мог там оставаться. У него не хватало сил на то, чтобы расслабиться, забыть и забыться, перестать бороться с самим собой секундной давности и отдаться пеплу, остаться лишь в своих неясных, размытых, словно спиртовой рисунок на акварельном листе, воспоминаниях. Все слилось. Прошлое стало расплывшимся, бессмысленным и не похожим ни на что. Целый мир обратился в обсидиановые руины, которые распадались, рассыпались, превращались в пепел.
Трещина открылась и духи летели за ним, чтобы вытащить из этой безжизненной пустыни под колпаком неба в голубой глазури, наружу, но не туда, где оставались многие - в грязи и смраде. Не раздумывая ни секунды, он отправился с ними. И летел навстречу выходу.
О, Невидимые!
Поднимите меня, освободите меня от моего отвращения. Освободите меня от себя, который остался в моей памяти, в небытие, там, где он, кричащий от зависти и злобы, старался удержать меня. Позвольте идти с вами, вдоль пропасти, где Пустота, откуда я пришел к вам, но только сейчас почувствовал ваше присутствие. Без цепей, без стыда, без страха!
Я не хочу жить.
Знаешь, а ведь когда ты придешь, ты увидишь, что никакой я не ангел, а обычная человеческая падаль с аллергией на самое себя, частью заплесневевшее, наполовину прогнившее, а на оставшуюся часть просто скверное существо. Романтичная поэма обратится... нет, не в пепел, а в документальную сводку, которая будет бить по самому больному.
Невесомые перья из распоротых подушек крутятся фальшивом снегом в горячем воздухе песчаной планеты. Настоящий жар, настоящий песок, настоящие стены дворца, настоящий бог, стоящий за спиной, смотрящий на тебя живыми, настоящими, полными тоски и ожидания глазами. И фальшивый снег, кружащийся в водоворотах потревоженного тобой воздуха. И вот он, этот не настоящий снег, чем-то похож на тебя, сродни тебе, слеплен из одного с тобой теста. И именно этим порождена твоя ярость, долго сдерживаемая внутри.
Габриэль рывком поднялся со своего кресла за столом, вспугнув порывистым движением голубей, устроившихся на подоконнике, и задремавшую на краешке кожаного дивана Раэль: взгляд ее мутных со сна глаз выражал ту поразительную степень удивления, которую могла изобразить только маленькая девочка, сверкающее живое золото, или прожженная насквозь бессмертная душа, отданная огню преисподней за великую силу. В последнее время она редко покидала кабинет, предпочитая всем остальным делам компанию своего недосягаемого мужчины и лишь изредка выходя по необходимым административным делам - в теле земной женщины суккуба потеряла более пяти килограммов живого веса и стала пользоваться косметикой, чтобы скрыть темные круги усталости под глазами. В эти дни Габриэль был задумчив более, чем обычно, редко говорил и мало спал, однако ни разу не притронулся к игле. Зато накануне состриг волосы и побрился. Опрокинув со стола вазу с высохшими цветами неосторожным движением, он подхватил со спинки стула легкое пальто, накинул на плечи и обернулся на выходе через плечо:
- Кабинет закроешь. Майку скажи что я...на задании. В коме. Умер.
- Все и сразу?..
--> Центральная больница города.
