Сицилийцы - крайне суеверные люди, насквозь пропитанные своими убеждениями на тему потусторонних сил и неустанно следящего за ними - за всеми сразу, за каждым в отдельности - Всевышнего, от которого нигде не спрячешься: какой там Дэн Браун с его пресловутым кодом да Винчи, это ведь прошлый век, средневековая наивность в реалиях современного высокоразвитого общества, эдакий забавный атавизм старинных повестей. В славных жарких городах Сицилии водятся свои, куда как более внушительные, чем описанные на глянцевых страницах популярного чтива, ангелы и демоны. В туристическом городке Таормине - оном из самых популярных и фешенебельных курортов на Сицилии, где, как пишут в брошюрах, удушливый запах цветов, жгущий ночной воздух, странное небо с перевернутым месяцем и шелковое шелестение далекого моря, через полтора часа дружеского трепа под бутылочку Amoretto с удушливой клубничной оправкой, за три крепкие сигареты с набивной в табак мятой, один теплый поцелуй в персиковую щечку и кое-что сверх того - при запертой наглухо двери из ладони в ладонь пухлая пачка межнациональной валюты мелкого размена - один смазливый служка-хорист старой, войну перестоявшей, церкви, поведал своему европейскому гостю одну очень интересную историю, подтолкнувшую последнего на вполне себе творческой направленности мысли. Умница, пресвятой Санчо. Сверх задуманного гость от души поцеловал христова жениха в горькие миндальные губы, на чем их и застукала святая проститутка Марена и устроила скандал на таких децибелах, что под сводами церкви тревожно заплескали крыльями всполошенные горлицы - будто ангелы небесные зааплодировали тому свершению. Уже через час тот странный европеец - несомненно, одетый по новейшей туристической моде и даже с мыльным фотоаппаратом за пару евро на шее - сидел на чугунной цепи между двумя каменными тумбами, хлебал из плоского горла смятой пластиковой бутылки местное дешевое разливное вино, с его неповторимым бархатным привкусом хвои и чернослива, и пялился на солнечную закатную дорожку на червонном вечернем прибое белела в нежные сумерках светлая платиновая аллея у самой кромки воды, а рядом остывал на нелегальной парковке за раскаленной палаткой арабского торгаша,, взятый сутками назад напрокат байк: максимально пригодная для экскурсий по бесконечным горным переездам модель. А серпантин для него ежечасно гулял под колесами, жег резину на безрассудных виражах - аллилуйя Rockabilly Baby tonight! Сияющей россыпью сыпались внизу с самолетной высоты огни города Таормины, седок, пригнувшись, улыбался. Жесткие волосы трепались по ветру, пока не пришлось остановиться - кончился до капли бензин, заглох на приторможенном обрезки пути мотор. в замершей тиши зажурчал сигналом вызова мобильника - мужчина, даже по последним лучам палящего щедрого солнца держащий руки в перчатках, мягко придушил кнопку и выбросил телефон с размаху в вечернюю пустоту с обрыва. Вот так все и случается, вот от такого и пляшет: особые приметы, дактилоскопия, сканирование зрачка, экспертиза от отпечаткам пальцев, фоторобот, опознание по Бертильону - все, что в его случае отмечено табу. А дальше как по накатанной идут мировые суды с легендарными знатоками своего дела и массивными сборниками законодательств всех стран, оглушительно верещащие в висках полицейские свистки, прочные пластиковые печати на дверях, по траурному тихий лязг карцерного замка, параша в одиночке, - в лучшем случае домашний арест, бега, бега. Комментарии на всех возможных форумах, паника, истеричные статейки СМИ, спустя неделю все эти ужасающие трупные пятна становятся привычными для детей и взрослых, самоликвидация страны начинается на ментальном уровне, нация сама прыгает в пропасть с криком "чур меня" - а те, что с мозгами и деньгами в союзе, отхватывают чего побольше, напитанные чужой кровью до отвала. Но пока все спокойно: ночью с моря пришел большой ветер. Наклонил олеандры и подсвеченные снизу кислотным зеленым светом пальмы у открытых сахарных террас баров и дискотек, хлопнул зонтиками над летними столиками. Схлынула и угомонилась толпа. Высыпали звезды, острые, как гвозди, и тупо тыкались в сваи у пристаней моторные катера с женскими именами и профилями на бортах. Остывал раскаленный асфальт и черепичные крыши. Вороненая рукоять легла в ладонь, как детка в люльку.
В помещении по прежнему было темно и тихо, да только изредка эта тишина перебивалась дыханием двух нелюдей - всегда открытых между собой, но с недавно поднятой темой словно находящихся на ножах. Никто не должен был задавать этих вопросов.
Холод медленно впитал тепло. 36 и 6. За окном корчатся эти бедные люди.
Габриэль прикрыл глаза, потерев налившиеся свинцом усталости веки кончиками пальцев - с бесшумным шорохом сминаемой кожи жесткой чешуей, серой дубленой шкурой по розовому вздутому телу шрама, по зрачкам под неплотно закрытыми веками до алых разводов напряженной сетчатки. На номер мобильного, дрогнувшего в кармане отложенной в сторону куртки, упало сообщение с закрытого номера, но ему не нужно его читать, чтобы узнать все написанное - все идет по плану, поршень четырехкамерный качает кровь, у основания шеи свербит мелкими разрядами тока, а в городе между тем - паника. Чей-то кредит еще невыплачен, у кого-то пошла уже черная ипотека, с кем-то случилась атрофия мышц, для кого-то наступила кромешная тоска; тяжело провисла подмышечная духота подвальных спортзалов, где полицейская мускулатура толкает чушки; началась извечная толчея из пустого в порожнее, а над всем этим - пудра с золотыми блестками в волосах. Начинается: возбуждение, приток адреналина в кровь, приосаживает город воронье и болотные гады, и сейчас он чувствовал это даже сквозь последние клочья барбитуратной завесы. Бросив короткий взгляд на Виту, Габриэль устало убрал волосы со лба пятерней назад, подставил лицо бледному свету. Близко посаженные пугающие желто-зеленые глаза, грубый квадратный подбородок с ржавыми следами однодневной щетины, не лицо толком, а голая маска потрепанного металла, на которой пробы негде ставить; с каждым легким поворотом фас, профиль, метрическая тюремная линейка.
- Астрид не должна ни о чем знать, - в голосе теплеет, но все интонации словно сбавлены на полтона, полиняли картинками старых плакатов, которые любят развешивать в салонах дальнобойщики, затянулось помехами допотопного радио. Мобильный разражается звуками вновь: на этот раз громким остервенелым сигналом, который не желает прекращаться до тех пор, пока он не примет вызов. Что-то буркнув про себя, Габриэль дотянулся до куртки, вытащил и нее черный матовый короб с ослепительно горящим экраном, вычитал цифры знакомого номера и в какой-то момент даже позволил закрасться в себя удивлению - с какой стати оборотню приспичило бы звонить ему в столь неурочный час? Он прислушался к состоянию души, но ничего необычного не заметил, не было никакого метания или напряжения, а значит с Эмили все в порядке, никакая угроза над его добротой не нависает, но вызов идет не переставая.
- Да? - однако вместо привычного, сипловатого голоса Ноэля, на другом конце связи оказалась та, кого он меньше всего ожидал услышать - и, тем более, даже попросту встретить в своей жизни. Вилетта. There's nowhere you can run to, nowhere you can hide. Непробиваемая логика, выкрашенные эмалью амбиции и мнения, электронные письма и стертые смс-сообщения, приторно-сладкие воздушные поцелуи, равнодушные заголовки желтые газетенок, вишневые косточки, бумажные самолетики, плевки в спину, карнавальный серпантин и картонные сюрикены - она незримо преследовала его во всем с той самой секунды, когда прокляла все существование; она плясала жгучим пламенем в глазах подельников и пела сиренами за спиной, фонарным огнем палила седую шкуру: женщина, которая не умеет проигрывать.
Побелевшие от исступленного напряжения пальцы сжали пластиковое тело телефона до едва различимого хруста. Голос ее прозвучал небесным набатом в пустой костяной клетке черепной коробки. Ударив по отбою, мужчина подхватил со стола свою куртку, с широкого размаха накинул на плечи мятущийся, остервенелый взгляд остановился на Вите:
- Не выходи на улицу и остерегайся крыс.
--> Особняки -- Die Schatten.