Дождь продолжал лить как из ведра. Его огромные капли беспрестанно стучали по стеклу и крыше здания. Время от времени сверкала молния и доносились раскаты грома. Всему этому действию не хватало лишь дирижёра, и можно было бы создать неплохой оркестр. Кто знает, может в итоге получилась бы неплохая симфония. Если уж даже глухой Бетховен мог написать свои произведения, неужели природа не справиться с таким заданием?
Сверкнула очередная вспышка, на секунду озарив кабинет ярким светом, открывая все его преимущества и предательски выдавая недостатки. Но времени любоваться обстановкой не было, тем более что, владелец начал слегка нервничать. По всей видимости, он не переносил ожидания, или у него просто были более важные дела, а вампир очень тормозил его.
-Может быть проблема в ребёнке? Я просто закрою ей уши...
Сказал он, и тут же прикрыл ей уши, хотя они оба хорошо понимали, что этот жест не скроет от девочки все звуки. Да в прочем Люминора девчонка особо и не волновала, слишком много чести, что бы обращать на неё должное внимание. -Что вы не стоит, это излишне- Без промедления ответил он, на этот раз, добавив в свой голос нотку любезности.
-Ну что ж, вижу, вы занятой человек, поэтому перейдём непосредственно к делу- Продолжил вампир, не меняя интонации. Хотя вся его любезность - была не более чем игра, как впрочем, и всё в его жизни в последнее время. Меня одну личность за другой. Он словно постоянно носил с собой чемодан с масками, которые чудесным образам меняли его на глазах. А самую главную маску - маску искренности, он уже давно убрал в сейф, код от которого он отыщет с большим трудом, если конечно захочет. А последнему едва ли суждено свершиться.
-Я хочу, что бы вы мне оказали одну услугу. Вернее, это даже услугой не назовёшь.- Люминор сделал секундную паузу, пытаясь собраться с мыслями, которые почему-то в данный момент гуляли где-то далеко. -Я хочу заказать живой товар-. Наконец он перешёл к делу, после бесконечных хождений вокруг, да около. -Я хочу живого человека, неважно, где и как вы его достанете. Даже неважно, какого пола. Единственные мои критерии - это возраст не больше восемнадцати, и чтобы не слишком потрёпанный. Я думаю, вы понимаете, о чём я-
Ну вот он наконец сказал о цели своего визита. Почему он сразу этого не сделал? Ну тогда было бы не интересно, Люминор старается из каждой ситуации вытянуть максимум удовольствия для себя.
Закончив свой монолог, он принял горизонтальное положение, а затем прислонился спиной к задней спинке дивана, при этом закинув ногу на ногу.
Не успел он принять удобное положение, как одна из привычек дала о себе знать. Левая рука машинально потянулся к мочке уха, длинные пальцы ухватились за крайнюю серёжку и начали слегка теребить её. Однако Люминор быстро заметил это и убрал руку обратно на диван, направив всё своё внимание на парня, что сидел напротив.

Клиент оказался интересней, чем почти все предыдущие. Из последних посетителей с ним мог сравниться разве что парень с синими волосами и красным глазом, ставший жертвой. Сидящий на диване мужчина тоже мог бы стать неплохой дичью, но его предложение больно сильно заинтересовало лиса. Он так давно никого не похищал, хоть и убивал время от времени. Оборвать чье-то бытиё намного проще, чем лишить свободы. Предложение, которое просто не может не заинтересовать. Рыжий уже мысленно согласился с заказом, но не спешил соглашаться официально. Стоило спокойно всё выслушать, затем скрестить на груди руки и сделать задумчивое лицо. Мысленно находящийся где-то далеко, Мэтт думал о совершенно посторонних вещах. Так продолжалось минуту, а то и две...
Когда молчание стало слишком тягостным, то лис наклонился слегка вперёд, попытался было заговорить, но потом вновь упал в своё кресло, свесив руки по бокам. Особой логики в действиях не было, просто хотелось потянуть время, заставить клиента понервничать и отдохнуть, а затем вновь сделать видимость закрытых ушей ребёнка и дать свой ответ.
- Оставьте мне свой номер телефона и адрес. Последнее вовсе необязательно, но если я достану необходимый вам товар, то будет крайне обидно к вам не дозвониться. Вы ведь понимаете, что в этом случае риск большой? Чем больше риск, тем больше и цена. Как вы уже поняли, я берусь за ваш заказ, но мне потребуется некоторое время. Люди так быстро портятся и требуют уход, нет особого смысла держать хотя бы одну особь в ассортименте. Спрос, как и предложение практически отсутствуют. Это нелегально и запрещено законодательством. Вам предстоит выложить кругленькую сумму за подобную игрушку...
Достав блокнот с ручкой, оборотень вырвал листок и быстро вывел на нём пятизначную цифру в долларах США. Отодвинув бумажку на край стола, рыжий развалился в кресле. Почти не двигающаяся девочка заставляла смотреть на себя с умилением. Как ни странно, но кицунэ не испытывал к ней никакой агрессии. Даже наоборот, хотелось приподнять её, усадить на свои колени и погладить по головке. Не медля, воплотив своё желание в жизнь, парню оставалось лишь ждать соглашения со стороны своего клиента.
Ты не можешь отказаться. Это не то предложение, которое можно просто забрать обратно.

В этом замечательном шопе можно было год находиться так все и не пересмотрев. Минуты с три Вальверде ещё рассматривала костюмчики, а затем сделав про себя  метки на счет парочки из них, пошла дальше изучать товар.
Полки для любителей БДСМ. Это был набор самозащиты и нападения, а не игрушки для секса. Так подумала испанка. Здесь она долго не задержалась. В этом деле у неё опыта было мало. А вот дальше..
Следущим пунктом остановки девушки были искусственные х*и. Разных размеров, диаметров, цветов и количества. Один вообще был вополщением совершенства  - три в одном.
Ещё один долгий присос к бутылке. Прохладная горечь текла по горлу опьяняя и одновременно протрезвляя взгляды Виты.
Ну никакого уважения! Мне что, торчать тут целую вечность? - недовольство из-за алкоголя быстро становилось агрессией. Злоба прожирала себе дорогу запихивая в рот все больше и больше, чтобы быстрее добраться к горлу.
-В этом чертовом магазине есть хоть один нормальный человек? Я должна здесь пялиться на всю эту херню и ко мне никто не подойдет что ли? Охренели совсем? Где вы все?! - Вита схватила первое попавшееся под руку - огромный искусственный член и кинула его в  сторону стеклянных витрин, где обычно находятся сережки для пирсинга и всякая другая мелочь. Но как на зло оно не разбилось. Однако шум все таки вышел. Опрокинулась вешалка с накинутыми на неё  какими-то тряпками.
-Сука. - выругалась дампиресса. Она была раздосована своим промахом. Её глаза пошли дальше вдоль полок, ища что-то потяжелее.
Она мотнула головой, а изображение уже отставало от глаз. Окружение медленно приходило на места и дампиршу чуток качнуло. Она оперлась на один из манекенов, который только недавно рассматривала.
-Спасибо за помощь, подружка. - манекен с грохотом повалился на пол. Витория входила в раж, думая одновременно, как это могли оставить все это добро без присмотра.

Внезапно появившаяся тревога отдалась резкой болью в сердце. Укол, словно Мэтта сзади кто-то пырнул ножом. Было ли у него подобное и ранее? Затрудняясь ответить, юноша был ограничен рамками своей памяти. Мало что имело для него значения и еще меньше волновало его. Что-то изменилось... Нет, что-то изменилось уже давно, а он только осознал это. Неужели парень так зациклен на своих делах и проблемах, что эффект бабочки задевает его спустя столько времени? Лис обязан был быть предусмотрительным и видеть дальше, чем могли позволить его несовершенные глаза. Ошибка имела место быть, но где и когда? Оборотень не знал ответы на многие вопросы. Интуитивно понимая опасность, он мог лишь гадать, строить предположения и не более того. Работа, клиенты, странный ребёнок... Всё моментально отошло на второй план.
Телефонный звонок. Поднимая трубку, рыжий слышит незнакомый голос. Было это связано с предчувствием или же нет, но кицунэ не стал сильно много думать и поспешно собрал в кабинете все свои вещи. Теперь ему потребуется не только вся его хитрость, но и солидная сумма денег. Проблемы не заставили себя ждать. Когда это всё началось? Мэтт затруднялся ответить на риторический вопрос, стараясь решать проблемы по мере их поступления. Им не было ни начала, ни конца, но если относиться к вечности как к чему-то вполне естественному, то это не составит никаких проблем. Он не сломается, просто на некоторое время заляжет на дно. Всё так просто, если плевать на саму смерть. Мечтая о вечном бытие, лис был трусом. Отступать тогда, когда это необходимо.
Когда всё было собрано, то оборотень поспешил на выход, словно не замечая явившегося к себе ангела во плоти и буянящую в главном зале дампиршу. В голове была лишь тревога, заставляющая бежать. Бежать вперёд, без малейшей оглядки. Когда всё рушится, то необходимо не просто спасти собственную шкуру, но и прихватить необходимые документы, деньги, а так же разнообразные ценные вещи.
Оказавшись на улице, рыжий поймал первое попавшееся такси и указал просто ехать вперёд. Главное начать, а дальше уже видно будет. Таким образом, парень смог бы двигаться вперёд, что бы в скором времени проанализировать ситуацию, собраться с мыслями и свернуть в нужную сторону. Выход обязательно будет, его просто не может не быть...

» Общественные места » Центральная больница

Отредактировано Matt (2011-09-02 16:54:14)

Эстер уже начало одолевать волнение. Тихо шептало какие-то слова, шипело и назойливо жужжало. Предчувствие. Её природа явно что-то хотела сказать, но рот был сшит тонкими нитками. Эстер слышала лишь неразборчивые звуки, которые просто невозможно связать в одно единое предложение. Неужели я ошиблась? Неужели это не он?
Делать ошибки всегда не приятно. А если речь идет о чем-то важном для тебя, то начинаешься презирать себя же. Это чувство, словно иголки под кожей, вызывающие раздражение. От них хочется избавится, вынимая иголку за иголку и бросая их на пол, что бы те звенели о своем проигрыше.
Впервые Эстер была столь собрана и растеряна в одно и тоже время. Теперь она на сто процентов уверена, что это не тот парень.. но почему я ошиблась? Разве это возможно? Или он просто был рядом.. или у него какая-то связь с моим подопечным. Но я была так уверена.
Рыжий пропал за дверью, ничего не сказал. Эстер вслушивалась в его удаляющиеся шаги, а затем в шум, который доносился снизу. Все это становилось неправдоподобным, как будто специально разыгранным спектаклем. Девочка обратно одела на голову кепку, еще больше натягивая её на глаза.
-Что за дурацки шутки? Так нечестно… - пробурчала Эстер, обращаясь к воздуху.  Хранители не испытывают сильных эмоций, но девочка чувствовала раздражение, что её же сознание сыграло с ней такую плохую шутку.
Не спеша Эстер направилась к выходу. Она слегка покачивалась, спускаясь по лестнице, и ни на кого не обращала внимание. Она была обижена и решила, что нельзя так доверять своим чувствам. В этом мире слишком много обмана... мне он не нравится.
Внизу стояли две девушки, которых хранительница раньше не видела. Эстер лишь слегка коснулась их сухим и холодным  взглядом, который был почти незаметный из-за козырька. Но ничего, что бы её сейчас заинтересовало, девочка не видела. Подойдя к кассе Эстер забрала какой-то лист и положила его в свой рюкзак, следом направилась к выходу.
Натянув на голову капюшон, девочка вышла на улицу.
-Ненавижу дождь.. – с этими словами Эстер направилась в неизвестное направление. После очередной ошибки её разум был пуст, и девочки не знала что делать и куда идти.

----детская площадка.

<-- Торгово-развлекательные заведения города -- Элитный клуб "Coliseum".
Октябрь. 2011 год.
02:40-04:00.
Они любят войну и всегда ее любили. Они рождались с этим знанием: что родились для войны, и счастливо умирали с ним на губах. Они любят болезни - рак, гепатит, эпилепсия. Они любят землетрясения. Кадры, где люди стоят на краю длинной общей могилы перед взводом солдат, в ожидании расстрела. Радиосводки об автомобильных авариях. Каждый из тех, кто слюнявит подушку с засыпанными песком глазами, в своей мягкой постели или на скрипучей больничной койке, в казарме за чертой военизированного города под ежеминутной опасностью обстрела, в самолете при долгом перелете, в каюте на нижнем этаже элитного теплохода, на барной стойке в окружении стеклянных рядов пустых стопок, в гостиничном номере в компании проституток из тех, что подешевле, - всем им снятся разные сны с одинаковым подтекстом и те, кто сидят сейчас в черном автомобиле с тонированными стеклами, в чьих телах нет ни намека на стремление ко сну, знают, что все это не меняется не то, что с годами - тысячелетиями. Забравшись с ногами на пассажирское сиденье по правую руку от водителя, вновь ставшая блондинкой, Раэль курит в приоткрытое окно и думает о том, какие украшения надеть завтра; пролетая на красный свет по пустой дороге, опустивший одну ладонь на гладкую кожаную обивку руля, Габриэль не думает ни о чем, что могло бы занимать его в тот момент, кроме, должно быть, только той войны, что живет в каждом человеке.
С визгом шин колеса выходят в новый поворот.
Этот спящий мир: они бы решили, что в машине находятся самоубийцы или придурки, которым совершенно некуда девать свое время. Эти люди, которые сейчас спят безмятежно и неосознанно, они будут спать еще, может быть, четыре часа, а потом, как делали каждый день до того, встанут, умоются, сполоснут у себя подмышками и между ног и пойдут на ту же работу, на которую ходят каждый божий день. Живя той же жизнью, как каждый божий день.
В отличие от них Габриэль знает только вечное спокойствие обглоданного двадцать минут назад черного мяса, реки каменных людей, проходящих по гулким коридорам неработающей подземки, равнины земель в едких потоках сказанной кем-то желчи; ускорение вожделения, кривляние демонов, промелькнувших в сернистом мерцании зеркал витрин и окон окрестных домов, ветхую рухлядь выползающих на оглушительный свист ветра из под своих коробок, бомжей; клятвы вассальной верности собственным потрохам, приносимые каждый божий день всем этим миром хором. Благословения.
Эта ночь - с самого позднего вечера не больше, чем скотобойня, абстрактный экзорцизм с изгнанием аморфных дьяволов и демонов из тела несуществующей девочки, постылая погода с непрекращающимся ливнем, сумрачные струпья, блестящие лужи. На волчьем бегу невестой, Раэль в ста метрах от конечной точки его пути покинула притормозивший автомобиль, и забрав себе единственный на двоих зонт, практически мгновенно растворилась в промозглой темноте переулков, полной священнослужителей, узников, матерей и мужей, лжецов, цензоров и нелепых трупов. Прекраснозадая сирена в кандалах. Она старается скрыться как можно быстрее, уйти как можно дальше, чтобы не сорваться всей своей закипающей злостью на ту, что так близко подошла для пока недосягаемой для суккубы отметки - до цели, к которой несчастная, отказавшаяся от всех регалий за одну только мечту, женщина стремилась к ней уже не первое тысячелетие всеми известными ей способами: любовью и лаской, обманом и хитростью, подкупом и предательством, но за столько времени едва ли смогла стать к Габриэлю ближе, чем было в день их знакомства. Вроде бы все давно должно было отпустить, но теперь чудо для нее только в героиновой полосе. У боли есть тоже свой предел, переступая который больше не получается воспринимать происходящее. Какая-та часть навсегда отмирает, часть жизненно-важных клеток уже никогда не будет восстановлена, но если ты человек, если ты разумное существо, ты приспосабливаешься к этому, продолжаешь жить дальше, да только сейчас та, что провожала красные габаритные огни, выглянув из-за угла, когда-то очень давно заложила для своей мечты собственную душу и не могла свыкнуться с этим так просто. Надежда - пустыня зубцов на стеблях, бестелесная ярость.
Габриэль припарковал машину неподалеку от сомнительного заведения, в которое, столько лет будучи в этом городе, не заходил на своей трезвой памяти ни разу: даже в более паскудные времена он никогда не нуждался в каких-то дополнительных приспособлениях, игрушках или идиотически-гротескных костюмах и прочей шелухе, в которой потребность зачастую испытывали те, кому не хватало разнообразия в личной жизни или те, у кого этой жизни не было вовсе. Около центрального входа, как, впрочем, и на всей протяженности улицы, было вне обыкновения пусто - в силу своих знаний, мужчина предполагал, что именно с наступлением ночи к этому месту должны были начать подтягиваться постоянные покупатели, но то ли ночь для них была уже слишком глубокой, то ли дождь разогнал всех по домам. Через эскарпы чистейшего черного цвета они сморщиваются и позорно бегут, как горелая ртуть, в эластичные свои каменные и бетонные монастыри.
Закурив, еще несколько минут он стоял под козырьком магазина, смотря за перемещением секундной стрелки в неустанном беге по кругу, пока до озвученного ранее времени не осталось около двух минут, и только затем без стука толкнул от себя незапертую дверь. Какого черта забыла здесь его милая бунтарка, он старался лишний раз не задумываться. Каждая их встреча и без того была удушающей, словно леска, полнилась оплеухами от каждого смешка и ухмылки, почти игра, кто кого за жабры, если шрамы - то, чтобы гореть в огне, если раны - чтобы зашивали. И все же ни у нее, ни у него, за все то прошедшее время ни седеющих висков, ни морщин, ни потряхнувшихся моральных устоев или поменявшихся планов на жизнь. Проклятие ворона, отметина зверя - и мужчина, и женщина равно заклеймены стигматами сокрушительной деградации.
- Два сорок.
Вдохните глубже.
Наберите побольше воздуха.

В этом городе, бетонным морем разлившимся за спиной, нет ни вкусов, ни запахов, здесь даже время встало намертво, но люди привыкли к такому порядку вещей и, не сговариваясь между собой, одновременно решили сделать вид, что все осталось по-прежнему и жизнь продолжается. Эти черно-белые люди в цветной одежде, они твердят друг другу и сами себе, что уже никак нельзя сойти с этой колеи и даже о тебе они знают все - даже то, чего не знаешь ты сам - и так хорошо, что уже наизусть. Стоит тебе наконец-то себя забыть, они в тебя обратно вбивают, вколачивают это знание. А поскольку ты считаешь, при том совершенно искренне веря в эти устои, что если и притворяться, то самому надо обязательно в свое притворство и вранье верить, то опять играешь в их старое кино.
Привыкаешь не помнить и становишься призраком этого города.
Если только не умеешь не верить.
По ступеням вверх неслышные шаги не человека, но огромной черной туши чудовища, словно только что отслоившегося от темноты, скопившейся в каждом углу, расстелившейся под стенами густым холодным маревом, и длинный голый хвост едва задевает ее, разгоняя дымные всполохи во все стороны. В оперением встопорщенной шерсти тонет, растворяясь, тишина - сами звуки, как шелест дыхания, как шорох одежды или штор на втором этаже от легкого сквозняка, как стук напряженного сердца в горле: все они испуганно молчат, словно перестав существовать на тот миг, когда пронесется мимо тяжелая лапа, чтобы толкнуть незапертую дверь в кабинет. В коридоре темно, поэтому даже узкая полоска света не выдает сливающуюся со стенами тень, с неуловимой легкостью скользнувшую в помещение.
Тому, кто видит тепло - блеклая, прохладная фигура в противоположном углу комнаты, размытая и не четкая, но единственная на все обозримое пространство - не так нужно световое зрение, как всем остальным; у того, кто чувствует даже самые тонкие бесцветные запахи - аромат духов и чистого тела с легкой отдушкой мыла или, может быть, геля для душа, и тот естественный отголосок от ее волос, смоляной волной растекшихся по узким плечам - нет никаких уступок перед темнотой; тому, кто ловит всякое изменение, колебание воздуха, трудно потерять кого-то даже в самой глубокой тишине и недоступности. В мгновение ока чудовище прыгает через всю комнату, но подле Виты стоит уже ее гость, ничем не напоминающий промелькнувшее в воздухе видение, тяжелую пыль на ресницах. Мужчина мягко приобнял вампирессу одной рукой за талию, одновременно властно и нежно привлекая к себе, а другой провел по шелку волос, пропуская тяжелые густые пряди меж пальцев.
Какие-то судорожные, проживаемые до последней секунды движения.
Странное, скомканное ощущение.
До такого абсурдно, что уже в порядке вещей. Почти родное и почти необходимое.
- Хотела спрятаться? - от его куртки пахнет осенней сигаретной сыростью, совсем неуместной посреди нагревшегося воздуха комнаты, и тяжелыми, приторно-сладкими женскими духами, извечно ему ненавистными. Вита никогда не пользовалась такими при нем - он любил запоминать ее естественный, немного пряный запах, разумно предпочитая его всякой сладкой подмене, только нарушающей целостность неповторимого образа.
Твое доброта вовсе не пользуется ими. Даже на работе. Эмили не носит даже украшений, кроме твоего.
Голос тени беззвучным шепотом в ушах; жетон, показалось, обжог грудь.
Нет. В такой ровный ночной час, как всегда выдавались в компании с этой женщиной - всегда юной, всегда желанной, сколько бы не прошло месяцев, лет, тысячелетий, но не любимой тем искренним совершенным чувством - он все же был способен поверить, что это мгновение, в схватке с мыслями похожее на эллиптический индекс, в котором все возможное и невозможное сливаются воедино, не закончится никогда в их маленькой липкой вечности. Он способен поверить в то, что рассвет больше никогда не придет и реальность, днем всегда в одеянии из нервной серой ткани, не сможет наступить. Давние, знакомые взгляды, будут наполнять время, не позволяя отступить ни на шаг. И все же, даже самое желанное наваждение Габриэль научился отгонять от себя еще в молодости.
- О чем ты хотела поговорить? - регенеративные способности постепенно вытеснили от дыхания горький запах табака, вскоре вовсе переставший досаждать своим присутствием, кожа, в том месте, где не так давно была татуировка Джея, успела избавиться от капель кислоты и вернула себе естественный цвет, - что-то важное?
Так заметаются следы от тех, кому не желаешь вреда. Легкий поцелуй коснулся уголка ее губ.
В резервуарах его памяти оглушительно пусто: там нет воспоминаний, аналогичных тем, что накапливают в себе люди - возможно, это из-за плавно умершей с течением лет склонности запоминать детали, выстраивать в голове диафильмы и рассматривать их через лупу так жадно и страстно, будто они вот-вот выскользнут и убегут из головы, оставив ни с чем, с кожаным кошельком и золотыми, подаренными дьяволами, которые через мгновение обратятся сухими истертыми листьями бестолково произнесенных вслух слов.

Два пистолета в перекрестье за спиной - под рубашкой кожаные ремни расходятся за спиной символом чьей-то давно канувшей в Лету веры, чьей-то правды в стертых потемневших от соли краях, чьей-то уверенностью полные до краев пули в вороненых стволах - не дань традиции или культу, не оружие самообороны, слишком бестолковое в обыкновенной уличной стычки, не средство для того, чтобы запугать. Рассредоточенное состояние разума, располовиненная, расстроенная душа на мириады несвязанных между собою струн, пребывающая в своем, каком-то совершенно неясном космосе; рассеянный пустотный взгляд столь привычно крохотных зрачков без опаски сливается с бездонными омутами пряной ночи, и теплится в груди еще не оформленное желание. Всего ничего, каких то пара часов и твой разум снова соберется из разбитой мозаики в целое полотно, исписанное частями твоей жизни. Всего каких-то пара часов.
Ее мягкие нежные руки, столь привычно до истомной судороги меж широко разведенных плеч, как прежде в далекие теплые годы снимают скрипящую кожу куртки, опуская в темное пространственное нигде, на ненужное никому расстояние, на растянутое беспамятство о времени. Ловя ладонь вампирессы, на миг Габриэль коснулся губами тыльной стороны, душисто пахнущей успокаивающим сбором трав; он позволяет вести себя без всякой опаски, - хотя как никто этот человек знает, насколько коварной может быть женщина, когда-то не сумевшая получить свое до победного конца; что может придумать прекрасная горячая кровь, которой не досталось приручить желанное, которую оставили за годы и расстояния. И даже если не была она собственницей, даже если не хотелось всего и сразу: слишком неприятным шагом было бы добровольно отдать что-то свое сопернице и вряд ли какая женщина, уверенная в себе, красивая и умная, - словом, определенно знающая свою бесценность - смогла бы решиться на него со спокойной душой.
Что-то подсказывало, что беседа будет не так проста.
Жесткие правила, почти пустынные улицы их разделенного на двоих города и здесь - красиво, но все же слишком живо. Им все время кажется, что за ними кто-то неустанно следит. Наблюдает. И все же каждый день все начинается только для них, словно никто больше не живет на всем белом свете. Слово-улыбка. Ее лицо, размытое ресницами полуприкрытых глаз - или закрытых вовсе - какая разница. Если он помнит каждую черточку ее неповторимого облика - чувственные губы спелого винограда, приподнятые уголки манящих глаз, линию точеного подбородка, тонкий излом бровей, смуглую гладкость щек. Он лежит, положив выгоревшую рыжим цветом голову на ее колени и лениво перебирает, щекочет кончиками пальцев по точеному бедру. Зовет тихо, потому что желание поцеловать ее губы с соленого благословения ветра, зародившееся внутри, становится с каждым мгновением скатившейся из-под пальцев песчинки, все сильнее, растекается вверх и меняет его голос, делает глубже, тише, ниже. Такая близкая, она игриво улыбается, склоняется ниже, но не сразу дает дотянуться, дразнит, приоткрывая губы и проводя по ним языком - и его мышцы напрягаются, толкая плечи, торс, голову вверх, чтобы поймать ее улыбку, смять ее...
Видение цепенеет и растворяется, как горелый янтарь.
Тяжело опустившись в кресло, мужчина откинулся на прогнувшуюся спинку, запрокинул голову так, чтобы видеть Виту перед собой, не меняя ровного положения, блекло опалесцирующих зеленым в темноте помещения, глаз. Вместе с ним на подлокотник переместилась со стола стеклянная пепельница.
- Удивлен, - пальцы вытаскивают из пачки сигарету, отработанными движениями переворачивают фильтром вверх, щелкают кремниевым колесиком зажигалки, пока не займется тяжелый и горький табак на обратном кончике. Ни звука больше, лишь нескончаемый стук костей в кулаке. Птицы давно умолкли, все листья опали с замученных осенней пыткой деревьев, выцветшая, как известняк, бесплодная почва города стала всего лишь солнечным саркофагом.
- Ты думаешь, это достойное тебя место? - хладное пламя выдохнутого сизого дыма сгущает вдохи двоих в лиловый туман, повисший между столом и креслом. Взрослая. Высокая. Распахнутая душой. И, несомненно, ставшая женщиной. Ставшая человеком больше, чем хоть когда-то удавалось быть ему.
Мобильный телефон выложен на стол. Экран погашен, чтобы никто не смог побеспокоить.
Хищник, который не питается плотью, преследует жертву, которая вовсе не боится хищника.
Жертва знает, что хищник никогда ее не убьет. Каждый из них может думать, что все это к чему-то сводится, к какому-то завершению, но хищник настигает жертву и ничего не происходит: на самом же деле все сводится к абсурду и бессмыслице. Иногда им приходит в голову, что один убегает от другого потому, что за ними обоими устроил погоню охотник, а они просто оказывают друг другу услугу.
- Однако, все не так просто, - пепел скатился в стеклянные борта, - ты хочешь поддержки. Материальной или законной.

О, то странное, такое робкое и пугливое, но столь откровенное до самого жгучего отвращения, несоответствие словам, на что оно похоже обычно? Это такой удивительный, таинственный зверек, который приобретает обманчивую яркость красок, превращаясь со временем почти в радугу: но на самом деле это всего лишь отвратительная и дешевая иллюзия, которую в действительности очень легко раскусить. Достаточно лишь кинуть в нее маленький камушек и она распадется мерзким черным дымков с запахом подземельных разложений и плесени. Несоответствие мыслям не получится выявить столь же явно - и как знать, то ли опыт, то ли сноровка, то ли какие-то выдающиеся способности должны быть у человека, чтобы по-настоящему прочувствовать даже такую явную фальшь, едва ли не специально выставляемую напоказ, да только Габриэль чист во всех подобных вопросах, прикрыт со всех сторон, он точно знает, что никто, кроме одного единственного на весь белый свет и Изнанку человека, не сможет предугадать его действия и в точности узнать мысли, спрятавшиеся за высоким лбом там, в сером переплетении живо работающих мозгов.
Достаточно легкого кивка, чтобы скрыть в полумраке проскользнувшую усмешку; довольно только полуприкрыть веки, чтобы не было ядовитого отсвета от поменявшихся за последние полгода глаз; хватит всего мгновения на то, чтобы исчезнуть из комнаты, если вампиресса не сможет его ничем заинтересовать - и так было со всем женщинами, которые в какой-то момент переставали удовлетворять его в постели или оказывались чуть дальше, чем на расстоянии предупредительно вытянутой руки. Женщины. Он медленно закрывает глаза, принимая стакан с горьким янтарем алкоголя в холодную ладонь, да, он все еще пьет виски, пьет коньяк, вермут, дешевое пиво по двадцать центов за стакан, спирт, уксус, кислоту, но говорить об этом не считает нужным. Открывает, тяжело поднимая налившиеся свинцовым грузом веки и в то мгновение чувствует, как по виску холодным потом сходит застоялая головная боль.
- Китая? - в его сухом голосе можно различить отнюдь не наигранное сомнение. Заглядывая в стакан с виски чтобы сделать несколько глотков, мужчина на мгновение замер - медленно меняя окраску, разлитый в плену стеклянных стенок напиток багровел, превращаясь в густо-красную жижу, тяжело переливающуюся от края к краю. Наливаясь хорошо различимым аммиачным запахом умирающей стоялой крови, оно расползлось до скругленных высоких краев и замерло, едва колыхаясь от смещения руки. Спустя секунду Габриэль выдохнул табачный дым в стакан и с каменным выражением лица выпил его содержимое; так, будто ничего не произошло.
Это не то место, чтобы позволить своим демонам вырваться наружу; это не тот человек, которому можно рассказывать о подобных вещах, способных в любой момент утопить весь с трудом выращенный статус и завоеванную чужими смертями репутацию. Перед ним женщина - живое пламя, вырвавшееся с благодатных черных земель, из-под властной жары палящего белого солнца, из страны, где будоражит оно низменные фантазии и инстинкты, где все, подобные ей, женщины ходят по каменным улицам в тончайших шелковых или ситцевых платьях, накрыв головы широкополыми шляпами, изнывают от душного зноя и расплескивают по сторонам тяжелые запахи своих пряных духов со вспотевших шей. Познакомившись с нимим тесно, человек из северного холодного мира далеко не сразу понимает эту породу. Они с презрением называют все естественные желания человека банальной животной похотью, потому что страх быть желанными пересиливает в них даже само желание, потому что они боятся быть другими и бояться им стало уже давно удобнее, чем кого-то любить. Хотя сами они готовы отдаться безо всякой любви любому дрянному человечишке за печать в паспорте, дешевое золотое колечко на безымянный палец и право жить в его квартире. Эти женщины - они совершенно искренне полагают, что так неотразимы в своей неизмеримой скуке, серьезности, деловитости и недоступности. В какой-то момент озлобленная ухмылка отражается на лице Габриэля, но вскоре пропадает неудачной смазанной копией. Они думают, что все это - их неоспоримые достоинства, но время проходит для каждой из них, время нельзя удержать около себя формальностями человеческого быта и эта самая недоступность вскоре становится единственной отличительной и характерной их чертой. Постепенно, шаг за шагом, они превращаются в уже никому не интересных особей. Гордиться своей недоступностью и закрытостью, чувствовать себя единственной на весь мир - полнейший идиотизм. Если лишена таланта быть прекрасной и желанной, иди в монахини.
- Что может быть лучшим прикрытием, чем власть, - во рту остывает привкус иллюзорной, выдуманной крови. На месте управляющего полицией всего этого проклятого города сидит его заместитель, издали как две капли похожий на приметного, но узнаваемого одними лишь специфическими чертами, Кэйнера: а выходить ему в свет не понадобится. Он замолчал, задумчиво поднося руку к лицу, что бы едва опереть подбородок на почти расслабленную кисть, выпуская струйку сероватого дыма ментоловой сигареты. Женщина - когда уже ты поймешь, что весь твой ум, которым ты так гордишься, заметят лишь тогда, когда кто-то из мужчин обратит внимание на твои ноги, задницу и грудь, только когда начнется соревнование за право обладания, а до той поры ты никому, ровным счетом, не нужна.
- Все это нетрудно устроить, но, - докуренная до фильтра сигарета с тихим шипением упала в бледные опивки на дне стакана, - связи устанавливать за тебя я не стану. Документы, закрытый канал, никаких вопросов на границе - хорошо. Все остальное сама.
Выбор карьеры, если посмотреть с высоты четвертого этажа заброшенного отеля, вооружившись скальпелями, экстракторами и дробовиком, сделан был со снайперской точностью. Люди, с которыми Габриэль имел сейчас контакт, были неплохим тому подтверждением. Кучки подкупленных моряков из порта, смурные одиночные туристы, жаждущие удовольствий, не указанных в путеводителях, торговцы из бундока, сбывающие с рук имплантаты и ткани для пересадки, и дюжины дельцов другого рода - все это неспешно текло по улицам в запутанном хороводе похоти, нужды и коммерции: и следы этих людей были у него в руках. Грязные следы тяжелой обуви, дешевых шлепок, остроносых ботинок, - то, о чем сами они уже давно забыли. Кроме того, благодаря личному опыту, он понимал, что создание новейших технологий требует наличия криминальных зон, из чего следовало, что Ночной Город существует не ради своих обитателей, а в качестве преднамеренно созданного полигона технологий как таковых.
- Это все, что ты хотела? - он окинул взглядом помещение, в котором жалкое подобие света выхватывало каждый острый угол белым мерцанием, но взгляд остановил на Вите, - или что-то еще?

Солдат - всего лишь беспризорник-переросток, призванный выполнять свой патриотический долг, которого на самом деле не в состоянии ни постичь, ни оценить своими незрелыми мозгами зеленого юнца, у которого не набрался еще даже мышечный вес и не сошла подростковая угловатость - что в теле, что в мыслях, а посему он не может быть готовым хотеть или - более того - жаждать сделать что-то со своей ничего ни для кого не значащей жизнью. Может статься, что некоторые из них, из этих подростков с восторженно-удивленными взглядами на своих командиров, уже знают о потенциальной возможности погибнуть чуточку раньше или позже, чем остальные, и конечно же верят, что именно с ними такого вообще никогда не случится, что пуля пролетит мимо, оставив шанс прожить подольше, что нож пронесется над бедром, не задев истертого камуфляжа или попадет в кого-то другого, но только не в них. Это священный Грааль всех вооруженных сил вот уже сколько лет подряд вне зависимости от страны, языка, политического режима. Вся готовность, желание и жажда бледнеют рядом с мощью иррациональной, ничем не подкрепленной веры.
Габриэль познакомился с прекрасной черноволосой девушкой, глаза которой были темнее жаркой восточной ночи, на сто пятнадцатый день его пребывания в небольшой стране на нелегальном положении, - эта последняя война обошлась с ним, как сука, хотя теперь без улыбки об этом он не может говорить. Дом, машина, имущество его тогда были конфискованы в счет накопившихся долгов и штрафов в счет того, что он долгое время считался погибшим, но в тот момент это было прекрасно: дом разваливался по частям буквально на глазах еще до того, как пришлось отправиться в строй, машина давно уже стала коробкой для извращенных самоубийц на лысой резине, а имущество в основном состояло из разнообразного мусора всех возможных мастей и размеров, которое, в целом бесполезное, неплохо ценилось на блошиных рынках.
Финансовые средства, арестованные на всех счетах, сократились до нуля, но ему не о ком было заботиться, кроме себя, поэтому все, что было там - пустяки, уже не нужные. На эту молодую, здоровую, пышущую свежестью невесомого бриза, женщину, Габриэлю всегда хватало и времени, и денег. Если она завела его в эти нежные смуглые руки, значит не такой уж и сукой была та война, не смотря на то что вы о ней, возможно, слышали когда-то по старому радио или черно-белому телевизору с ограниченным кругом вещания. В худшем случае ее можно назвать охренненной скукотенью, в лучшем - кратковременным выпадением из реальностью, двумя годами жизни в кромешной темноте, скрючившись в неестественной до боли в позвоночнике позе, впившись воспаленными глазами в инфракрасный дисплей, лишь изредка подающий хоть какие-то жалкие признаки жизни. Постороннее движение. Что-нибудь, выходящее за рамки гребанного порядка.
Но все эти воспоминания теперь, для существа, давно растерявшего все остатки всего человеческого, только груз свинцовых бусин, ожерельем висящих на шее и давящих на грудь, хотя и не настолько сильно, чтобы невозможно было продохнуть. Ни тогда, ни теперь, у него просто не было времени думать о всех напускных проблемах, связанных с какими-то неприятностями, на осмысленный взгляд оказывающимися незначительными.
Из-под полуприкрытых век мужчина с легкой меланхолией следил за перемещением Виты - кого еще из прошлой жизни он мог так легко пустить себе за спину, зная, что даже всаженный под лопатку нож будет ничем не большим проверки на прочность, у которой всего два варианта: прошел или не прошел? Кто еще в этом мире знал его до того, как умерла Лилит и даже до того, как она появилась в его жизни? Вряд ли бы кто-то смог оказаться более надежным в этом смысле, но и более коварным спутником, чем замершая в недосягаемости дампиресса.
Ее ладони не изменились с тех пор. Не потеплели, не остыли. Не огрубели, не смягчились.
Идеальное, выточенное дланью Творца.
Может быть, он действительно ее еще любил.
- Астрид моя дочь, - у него нет причин скрывать правду, которая рано или поздно все равно вылезет наружу, сколько бы ее не пытались затолкать под ворох грязной одежды, опасных документов, расписок или, даже, под могильную плиту. Приподняв руку к плечу, Габриэль опустил свою ладонь поверх руки Виты, но кроме того ни сжал, ни надавил; словно только этот простой тактильный контакт приносил ему хоть какое-то достаточное удовлетворение. Не давал снова начать бестолково блуждать по темноте с инфракрасным навигатором на запястье, - я убил ее мать, но она об этом до сих пор не знает. Это та самая пропажа главного секретаря "Гёббльс Инкорпарейтед", тот самый ужас новостных лент.
Слова даются легко - сколько времени уже прошло, чтобы теперь это было не откровением и не признанием, а какой-то скупой, чуть горьковатой констатацией фактов, с которыми можно только смириться или которым можно не придать значения. Люди часто расстаются, это для них в порядке вещей. Часто разводятся. Причин тому много: "препятствует моей карьере своей неумеренной ревностью" или, к примеру "невнимание, частое отсутствие, неисполнение сексуальных обязанностей", "патологический эгоцентризм" или, может быть, даже "супружеская неверность". Опять же, "непреодолимые противоречия". Или вы на самом деле вполне счастливая семейная пара, у которой подрастает красавица да умница дочка, получающая все отличные отметки в школе, вы работаете на хорошо оплачиваемых должностях, но в какой-то момент вам приходит с красным маркером повесточка, хрустящая листовочка, без обвинений, не возлагая бремя вины на кого-то из вас - или сразу на обоих - о том, что одного из вас, а в идеале обоих, не должно больше быть на этом свете. С этого момента начинается новая игра. Новый ночной эфир, в котором может статься сразу несколько проигравших и ни одного победителя.
Может быть, он действительно ей еще доверял, если рассказывал это.
- Это было шесть лет назад, - никакой нервотрепки по поводу опеки, никаких бурных ночных ссор, когда ребенок в другой комнате, накрыв голову подушкой, ждет, скоро ли мама с папой начнут наконец целоваться и помирятся, счастливое детство и дневник, все еще лежащий на подоконнике в пустующем особняке, промерзлом настолько же, как и его хозяин, - она решила, что ей достается мало внимания. Решила показать себя...когда вы встретились?

Неправильное, искаженное восприятие предметов и явлений называется иллюзией. Определенные виды иллюзий возникают у здоровых людей. Однако в отличие от больных они не нарушают у здоровых правильного в целом опознания предмета, так как здоровый человек обладает достаточными возможностями проверки правильности уточнения своего первого впечатления. Питать иллюзиями свою жизнь не просто не правильно, но и опасно. Зачастую - смертельно.
Из-за специфики своей профессии они постоянно имели дело со смертью - и хотя эта маленькая девочка с пустыми глазами была не совсем на ты с карателями старшего звена, они много раз обменивались чернильными визитками и дружески кивали друг другу, когда приступали к работе. Кровь в телах этих людей тяжелыми толчками ходила по венам не из-за шестнадцати карабинов, направленных в их сторону руками всех тех, кто не желал умирать, не от вида верзил из охраны светящегося остова очередного разворошенного улья с маткой-банкиром, задолжавшим миллионы, во главе, не от бойцов в тяжелых бронежилетах, перепрыгивающих ограждения, как чемпионы мира в беге с препятствиями. Причиной тому была реакция толпы - вроде бы уже практически собратьев по несчастью - на них, двух людей в черных костюмах, словно выписанных из комиксов про каких-то легендарных ночных мстителей, на десант небольшой армии против беспомощных, безответных людей, на матерей, что прикрывают детей своими телами, на типичную реакцию добропорядочных обывателей, но в такие моменты тишину нарушают лишь приглушенные крики и плач. Сначала это сбивало с толку - даже овцы бегут спасаться, когда волки перепрыгивают через изгородь. Потом - перестало. Потом уже ничего не нарушало душевного спокойствия. Под гипнозом этих глаз, пожирающих взором насекомых, дыхание останавливается, успокаивается сердце, дернувшись последний раз, конвульсивно, больно, и замерев безжизненным куском мяса с кровью, что не может, не умеет испытывать каких-то чувств - разве есть какие-то эмоции у обычного кровяного мешка, что бьется зачем-то, мечется, горит. Яркое и освежающее сияние солнца смешивает все вокруг с звуком дождя. Город заразился так стремительно, выглядит как разноцветный наркотик, наркотик, поглотивший умалишенную, искалеченную страну с серым, низко нависшим небом, с которого проливаются тяжелыми свинцовыми каплями дожди, в котором не видно солнца и облаков, но все затянуло густое марево. Когда-то этот человек попросил рассказать самого близкого ему человека о смерти, но забыл. Увлекся новыми людьми и связями, помогал какое-то времени своей дочери - у этого странного, но вполне обычного человека была даже дочь. После событий в подземельях лабораторий он начал жить, как все окружающие люди. И какое-то время это даже помогало, пока прошлое не начало показывать свое обезображенное лицо, выбираясь из снов, хватаясь липкими, холодными руками со скрюченными пальцами, обжигающее смрадом дыхания. Но это было потом. Через долгие годы. Почти через тысячу восемьсот двадцать шесть дней. Она вернулась неожиданно - и никакой снег на голову не сравнится с тем ощущением. В то мгновение нарушился весь устой его жизни. Пережглось что-то внутри. Обрушилось, рухнуло вниз, засыпало обломками с головой и невозможно выбраться: только пальцы царапают усыпанный побелкой пол, а уши в накатывающем ужасе слышат близкий вой и смех гиен. Руки по локоть в крови, мир вокруг тонет в безумном алом цвете. На бледных губах играет косая усмешка.
По какой-то причине реальность невозможно воспринимать цельно. Пейзаж вокруг - словно чья-то безумная аппликация. Она вернулась для того, чтобы отомстить. С серебряными пулями, со стрекотом молний, с больным взглядом и чужим голосом.
  - С ней все в порядке? - голос западает настолько сильно, что в нем трудно узнать что-то знакомое. Она красива, мертвенно, словно фарфоровая кукла. Она никогда не позволяла жалеть себя. Они выживали, как умели. Она не выжила. И Астрид никогда не должна была узнать, что случилось с ее матерью - два раза похороненной в этом мире, два раза убитой тем человеком, с которым когда-то жили полной счастливой семьей; она навсегда могла бы оставаться самой счастливой девочкой, не случись фатальная ошибка, исправлять которую теперь было сложнее, чем многие иные.
- В начале этого года... - мужчина повторил эти слова эхом и, помедлив несколько секунд, поднял вверх рубашку и футболку под ней, скатал сминающуюся под ладонями ткань, чтобы обнажить кривой ветвистый след. Не шрам, но едва заметный отпечаток электрического разряда, способного убить одним махом несколько человек. Знамение, - ...нам нельзя было видеться.
Черная материя упала обратно. Габриэль устало потер виски. Никто, кроме Виты, не смог бы понять его лучше; никто, кроме этой женщины, не смог бы удержаться от едкого комментария. Никого, кроме нее, он не смог бы теперь уважать и ценить.
Запах полыни. И женщина, в чьи волосы вплетены лилии, сидит на мраморных плитах, что устилают пол храма, и платье свежей зеленью струится с ее плеч, горит на мраморе. И мужчина, на коленях перед ней, и волосы его ярче лесного пожара, и в руках тлеет лилия. Ангела звали Гавриил, леди была Дева Мария, а все вместе называлось Благовещение. И маленькая Астрид - в отголоске витражного стекла была тем искренним лучиком света. Проникновенным и святым. Только паскудная рулетка жизни давно изломала всех. Его кулаки разбиты. Ее кисти обморожены. Весь мир стоит на краю.
- Не думаю, что она захочет меня увидеть, - в этом есть сожаление. Неподдельное, не наигранное. Занятый спасением чьего-то мира, он совсем забыл о той, что была ему столь дорога и теперь Вита, возможно и сама того не зная, всколыхнула тяжелую правду. Раскаяние, которому не нашлось бы места. Мужчина запрокинул голову назад так, чтобы разглядеть в темноте плавные черты лица своей собеседнице, затронувшей было не ту тему.

Центральная больница ===>
ноябрь 2011, день, +6
дождь, сильный ветер. Листья, намокшие от дождя
превратились в мокрую непонятную субстанцию

Закидываю я ее ноги себе на плечи..
А что рассказывать-то? Плетусь я сзади. По многим причинам - сзади. Во-первых дорогу ты все равно лучше меня знаешь. Во-вторых - на мне наручники, а значит сам я дверь все равно открыть не смогу. Поправочка, смогу, но не захочу, потому что - читай выше, на мне же наручники, я же, типа, пострадавшая сторона. Черт, а ведь приятно-то. Могу себе признаться - приятно в наручниках народ эпатировать и нарочно ими греметь у тебя за спиной. Я  б еще пару неприличных жестов показал бы тебе сзади, но жаль смотреть некому. Выделываюсь, короче. Иду.  В-третьих - меня такое положение дел не напрягает. Ничуть.
А, главное, смех пробирает. Ну, вы себе представили меня в наручниках, на поводке у телки? Вот и я тоже слабо. Но мне нравится.
Сейчас попытаюсь сформулировать поподробней что именно нравится, а то напридумываете себе в голове черти что о мазохистах и о выживших из ума ссуко-демонах. Нравится мне, что, подойди я сзади, перехвати кольца и подбородок твой точеный  цепью зажми - глазки-то у тебя так и выскочат. А еще можно в цепь твой пальчик зажать. Или локоть. Или язык, если много и не по делу говорить будешь. Иллюзия твоего контроля - так это называется?
И ведь, признаюсь, хочется тебя поймать за гриву и к стенке приложить. Но я ничего - видишь, держусь. Иду так прилично-прилично позади тебя, мысленно  же - прыскаю со смеху.
Мне почему-то кажется, что ты сейчас себя очень гордо чувствуешь - ну-так, "веду бугая на цепочке, ща затоварюсь плетками-юбками, и пойдем хулиганить!" Угу, пойдем. И, чтоб мысль подтвердить, к витрине тебя прижимаю сзади, наручники поднимаю и через голову их одеваю на тебя. В кольцо рук заключаю - крепко так, основательно - поигрываю запястьями на уровне твоей груди. Тоже демонстративно - это уже больше на публику. Радостно лыбу тяну на все лицо, внимательно наблюдая за сменой выражения лица продавщицы. Полностью насладившись эффектом, медленно, неторопливо, едва ли не по буквам, произношу.
- Ого. Ты тут частый гость, до-ро-га-я? - это тебе на ухо, хоть и громко. Ну, ты помнишь, как заплатить в аптеке за презервативы просил? Вот так же "тихонько" во всеуслышание и тут заявляю. Кстати о презервативах - так и вываливаются наполовину из кармана. Все пять пачек. Не заметить невозможно. Хорошо, хоть - стыд-то какой! - размер резинок не видно.
Вот же дрянь, уважаю!
На витрину, опять же, гляжу. Сравниваю размеры достоинств, думаю, а, интересно, в какое место и кому можно засунуть вот это, полупрозрачное "двадцать пять на восемь" и  будет ли кайф у того, кому это внутрь живого тела вопхнут?.. Ах, да - мы же тут тебя приодеть для нашей вечеринки собрались.
- Полицейская, однозначно. Где ты видела - в этом месте я к твоему лицу подношу наручники, чтоб полубовалась на них и не задавала больше глупых вопросов -  чтоб допрос вела медсестра?
Шутка. Люблю шутить, жаль только мало кто понимает когда я благодушен и у меня настроение отличное. Я б тебя еще и померять пару костюмов заставил, но. Но ты у меня в кольце рук. Попробуй-ка выберись.
Если захочешь.

- И как там? Все в порядке?  - и медленный, красноречивый взгляд вниз, туда, где твоя рука удобно устроилась. Туда, куда сейчас продавщица, прыская в руку со смеху, тоже пялится. Еще не краснеешь? Тогда мы идем к вам. Нет, я, конечно, уверен, что там все отлично, но вот тебе, похоже, таки не очень уютно, хоть  отчаянно делаешь хорошую мину при очень посредственном контроле над ситуацией.
Потеря контроля есть потеря статуса.
Уж тебе ли не знать, мисс полицейская? Не думал, что так быстро и примитивно выведу тебя из себя, но мне нравится. Мне вообще все сейчас нравится. Как ты бесишься -  нравится, как горят твои глаза, как неровно вздымается грудь, как холодит висок дуло - вообще очень нравится.
Подразним "мисс при оружии"? Обязательно.
Знаешь, подцепить с прилавка возле кассы скрепку, раскрыть наручники или разорвать их цепь нахрен и надавать тебе по соплям, чтоб не смела голос повышать в моем присутствии - это примитив. Я хочу нечто  более уникальное, более щекочущее то, чего у меня нет априори. Ненавидишь? Ненависть? Так быстро? Я же еще ничего не сделал - почти искреннее удивление сменяется нарочито вальяжным:
- А меня не нужно любить. Допроси меня.
И это финальное "допроси" звучит так вызывающе, будто я прошу, чтоб ты сверху села прямо в магазине и вы*бала на глазах у изумленной публики. И бровь вверх. И язык - правый нижний уголок щеки изнутри ритмично точит. Очень характерно двигается, надо сказать. Вызывающе. Дразню тебя, ясное дело.
А теперь еще кое-что.
Все неуловимо меняется. И язык замирает и я замираю. Напрягаюсь. Пусть изменения эти мало кто заметит со стороны, но ты же видишь - бесенята из моих глаз ушли. Остался холод.  Посмотри мне в глаза, девочка. Тет-а-тет. Оставь за пределами своего восприятия и магазин и продавщицу и нестройный ряд покупателей - посмотри в глаза и пусть сейчас только мы будем, а их мнение пусть на минуту перестанет для тебя быть важным, сейчас не они на кону, а ты, девочка. Посмотри внимательно, долго, не отрываясь.
И, пока будешь смотреть - подумай кое о чем. Почему, хоть пистолет у тебя, приставлен он к моему виску,  наручники с моих рук  никто не снимал и  рукой  ты меня за самое ценное держишь, а хозяином положения все равно я себя чувствую. И паясничаю, как разошедшийся школьный хулиган, бравируя, словно перед молодой учительницей, недавней выпускницей пед института.
Подумай внимательно. Еще раз, если нужно - посмотри в глаза. Потяни носом ауру, если умеешь это делать. Снова подумай. Снова в глаза посмотри и убери руку с моих яиц. Или не убирай, но будь готова к тому, что рассвирепевший я, гораздо опасней меня благодушного.

Это как простой вопрос, на который можно по разному ответить. И любой ответ - правильный. И, самое главное - любой ответ приведет к одному и тому же варианту развития событий. Я прав или я прав?
До-про-сить!?!  - да, да , да, допроси! Даже простой вопрос из твоих уст звучит очень неуверенно. Уже забыла, зачем мы тут? Или нужны уточнения "это", "это" и "это" мы берем, заверните. И вот эту, валяющуюся на полу, в ногах у меня, куклу -  суньте ей в руку плетку и тоже упакуйте, пожалуйста. Да, вижу что ты уже встала, но дай же помечтать и пофантазировать!
Мне не нравится, что ты встала.
Мне нравится смотреть тебе к глаза и дразнить.
Нравится мимолетный, неуловимый и очень быстро исчезающий момент, почти мгновение - мелькание в сине-зеленых глазах того самого понимания, что лев в этой клетке я. А ты - дрессировщик, который хоть и держит льва в черном теле, на деле же - очень боится зверушку. И даже наручники - ограничение свободы, чем не козырь? - даже они, пусть и на моих запястьях, не слишком скрашивают общую картину.

Знаешь, если ты рассчитывала на шоу, в виде разбитой витрины, или разлитой по стенам и полкам, краски имитирующей - ну, что там могут продавать в секс шопах? Смазку? Пусть будет - краски-смазки размазанной густо по стенам. Нет, этого не будет. В смысле, шоу "порвем магазин в клочья" отменяется.
Спокойно приму заказ из рук продавщицы - даром, что в наручниках. Похоже, кроме меня тут уже никто не помнит, что я подозреваемый хрен-знает-в-чем, да? Так вот, продавщица, вполне натурально открыто улыбаясь, заворачивает заказ - она что и твой размер наизусть знает? Ты что тут настолько частая гостья? Мне что не повезло -  или таки "вау!!" повезло - на извращенку нарваться? А, может, ты к полиции имеешь такое же, как и я, отношение?
Мама, меня сегодня, вот уже через полчаса - будет насиловать маньячка! Нет, вслух  я этого не скажу, не парься -  и даже не для того, чтоб не пугать общественность. Просто, это же мой тебе сюрприз - ну, то, что мы на секс пати для двоих собираемся.  Хотя, кого я обманываю? Вон и продавщица, провожающая нас взглядом едва ли не до двери, в этом абсолютно уверена.
До двери.
Да-да, пока ты из себя коленопреклоненную святую деву строила, а потом собиралась с мыслями, я нас до двери дотащил. И, закрывая ее за собой с той стороны, заступаю тебе дорогу, оттесняя в угол. Сближаюсь вплотную. Продолжим наш прерванный разговор?
- Я тоже знаю, кто я.
Знаешь, о чем, наклоняясь к тебе и - зажав его между зубами и, от того, смазывая каллиграфически произносимые звуки - на ушко шепча эту фразу, думаю? Такой.. покоренной, прошедшей этап понимания - ты мне нравишься больше. Это как яркая конфета, с которой сняли упаковку - и сама по себе хороша, а когда оголяет то, ради чего, собственно.. - еще вкусней кажешься. Ты мне ведь, действительно, нравишься. И воспоминание о том, как плюхнулась под моим взглядом на колени - тоже нравится.  Вкусно ты это сделала,  девочка,  - знаешь, как мужчину с полной головой девиантных фантазий, порадовать. Хочу еще.
- Наручники расстегни.
И запястья перед тобой. Совсем в таком же жесте, как вручал себя тебе полчаса назад. Ну, раз ты уже знаешь кто я - и сама сказала, что знаешь, кто я - понимаешь же, что меня они не остановят? А злят меня эти железные обручи славно! Подурачились, разыграли сценку перед работником торговли, и будет.
В конце концов, мы уже за дверью. На нас же уже, типа, не смотрят.